Братство
Шрифт:
– Убить Ассассинов!
– яростно проорал Чезаре.
– Защитите честь Борджиа!
Но все было зря. Его окружили.
– Сдавайся, Чезаре, - приказал Эцио.
– Никогда!
– Это больше не твой город. Ты больше не капитан-генерал. Семьи Орсини и Колонна на стороне нового Папы. Когда они пообещали тебе служить, это было только на словах. Они только и ждали шанса, чтобы вернуть города и поместья, что ты у них отнял.
Из ворот выехала небольшая делегация. Шестеро рыцарей в черных доспехах, один из них нес знамя Юлия II, на котором был изображен дуб. Во главе на серой в яблоках лошади, совершенно не годившейся
Наступила тишина.
– Чезаре Борджиа, называемый так же Валентино, а так же кардиналом Валенсии и герцогом Валенсии, - провозгласил Орсини, и Эцио увидел, как в его глазах мелькнул торжествующий огонек.
– По приказу Его Святейшества Папы Юлия II, я арестовываю вас за преступления, убийство, предательство и инцест!
Шестеро рыцарей окружили Чезаре - по двое с каждой стороны и по одному спереди и сзади. Поводья у Чезаре вырвали, а самого его привязали к седлу.
– Нет! Нет, нет, нет!
– орал Чезаре.
– Это еще не конец!
Один из рыцарей хлопнул лошадь Чезаре по крупу и та рысью пошла вперед.
– Это еще не конец!
– вызывающе пообещал Чезаре.
– Цепи не удержат меня!
– его голос сорвался на крик.
– Я не умру от руки человека!
Все слышали его, но никто не слушал.
– Иди уж, - сухо сказал Орсини.
ГЛАВА 48
– Я как раз думал, что с тобой случилось, - сказал Эцио.
– И тут увидел нарисованный мелом указующий перст. Я понял, что ты подал мне знак, потому и связался с тобой. И вот ты здесь! Я думал, ты уже уехал во Францию.
– Нет, пока еще нет, - ответил Леонардо, стряхнув пыль со стула в секретном убежище Ассассинов на острове Тиберина, и лишь потом сел. В комнату через высокие комнаты лился солнечный свет.
– Я рад. И еще больше рад, что тебя не арестовали, как сторонника Борджиа, в ходе проверки, организованной новым Папой.
– Нельзя слишком долго заставлять хорошего человека подчиняться, - отозвался Леонардо. Он, как и всегда, был отлично одет, казалось, его вообще не затронули последние события.
– Папа Юлий не дурак, он знает, кто будет ему полезен, а кто - нет. Я уж молчу о том, что они творили в прошлом.
– Похоже, они действительно раскаялись.
– Раз ты так считаешь...
– сухо ответил Леонардо.
– Ты можешь мне помочь?
– А я когда-то тебе отказывал?
– Леонардо улыбнулся.
– Но разве теперь, когда Чезаре оказался под замком, есть причины для беспокойства? Суд нам ним и его казнь - лишь вопрос времени. Только взгляни на список обвинений! Он длиной с твою руку!
– Может, ты и прав.
– Конечно, мир не был бы миром, не будь в нем проблем, - заметил Леонардо, меняя тему.
– Конечно, хорошо, что Чезаре потерпел поражение, но я потерял ценного покровителя. А нынешнее правительство намеревается пригласить из Флоренции этого молодого молокососа Микеланджело. Боже мой! Да он способен создавать только скульптуры!
– Я слышал, что он довольно хороший архитектор. И неплохой художник.
Леонардо мрачно посмотрел на него.
– Знаешь, что за указующий перст я рисую? Когда-нибудь, надеюсь, что скоро, я создам портрет. Иоанна Крестителя. Указывающего на Небеса. Вот это будет работа художника!
–
Ну, я же не сказал, что он настолько же хорош, как ты, - быстро добавил Эцио.– А уж как изобретатель...
– Если бы спросили меня, я бы сказал, что ему лучше заниматься тем, что получается у него лучше всего.
– Лео... ты завидуешь?
– Я? Вовсе нет!
Эцио решил, что пришло время напомнить Леонардо о том, что беспокоило Ассассина, о причине, по которой он пришел по сигналу старого друга. Он надеялся, что по-прежнему может верить ему, но он знал Леонардо достаточно хорошо, чтобы доверять ему.
– Твой бывший наниматель...
– начал он.
– Чезаре?
– Да. Мне не нравятся его последние слова. «Цепи меня не удержат».
– Да ладно тебе, Эцио. Его держат в самом глубоком подземелье Сант-Анджело. Даже великие мира сего падают.
– У него все еще есть друзья.
– Кое-кто может и считает, что у Чезаре еще есть будущее, но поскольку Микелетто и его армия, кажется, так и не появились, я не вижу реальной опасности.
– Даже если у Микелетто не получилось объединить оставшиеся войска Чезаре вместе, я признаю, что твое предположение имеет под собой реальные основания. Ни один из наших разведчиков не сообщал о передвижениях каких-либо войск...
– Посуди сам, Эцио, когда новости до них дошли, новости об избрании Папой делла Ровере, а потом и об аресте Чезаре, армия Борджиа скорее всего разбежалась, как муравьи из залитого кипятком муравейника.
– Я не смогу спокойно вздохнуть, пока не услышу о смерти Чезаре.
– Есть способ узнать правду.
Эцио взглянул на Леонардо.
– Ты о Яблоке?
– Где оно?
– Со мной.
– Тогда давай посмотрим, что оно нам покажет.
Эцио задумался.
– Нет. Это слишком могущественный артефакт. Я должен навсегда скрыть его от человеческих рук.
– Такую ценную вещь?
– Леонардо покачал головой.
– Я уж говорил тебе, много лет назад, что оно никогда не должно попасть не в те руки.
– Поэтому все, что нам нужно - оставить его в нужных руках.
– Нет никаких гарантий, что нам это удастся.
Взгляд Леонардо стал серьезным.
– Эцио... если ты когда-нибудь решишь спрятать его где-то, пообещай мне кое-что.
– Что?
– Две вещи. Во-первых, подожди с исполнением этого решения так долго, как только сможешь. Если мы хотим окончательно истребить Борджиа и тамплиеров, нам потребуются все наши ресурсы. Когда же придет время, и ты скроешь его от мира, думай о нем как о семе, что ты посадил. Оставь для тех, кто сможет его найти, ключ, чтобы они определили его местонахождение. Будущим поколениям - может даже будущим Ассассинам, - возможно, понадобиться сила Яблока, чтобы использовать его во имя Добра.
– А если оно попадет в руки другого Чезаре?
– И опять мы вернулись к нему. Слушай, почему бы тебе не перестать изводить себя и не посмотреть, что сможет показать нам Яблоко?
На этот раз Эцио колебался чуть дольше.
– Ладно. Я согласен.
Он отошел и вернулся с металлическим квадратным ящиком, закрытым на массивный замок. Он снял с шеи ключ на серебряной цепочке и открыл ящик. Там, на зеленой бархатной подушке лежало Яблоко. Оно выглядело тускло-серым, как и всегда, в инертном состоянии, размером с небольшую дыню, а его оболочка казалось мягкой, словно человеческая кожа.