Братья Дуровы

пределы дозволенного цензурой, оба сознательно шли на риск.

Особенно это относилось к политической сатире.

Вряд ли Владимир Дуров не сознавал, чем могла обернуться

его политическая реприза, произнесенная в Михайловском манеже

в Петербурге. Ведь он иносказательно обозвал дураком самого царя.

Всякий знал, что полагается за оскорбление «особы» его император¬

ского величества да еще в форме, еле прикрытой фиговым листком.

Конечно, Дуров сознавал это, когда после разнообразной про¬

граммы с участием животных, показа комических фокусов рискнул

на такой номер:

— Я обладаю феноменальной силой пальцев,—обратился он к

публике.— Я могу гнуть подковы и ломать рубли.

Он вынул серебряный рубль и предложил удостовериться, что

это не оловянный, а настоящий, серебряный.

Желающие все проверять, убеждаться во всем лично, всегда

находятся среди зрителей. Нашелся такой охотник и на сей раз,

он взял протянутый рубль и, пыхтя, краснея, стал его ломать. Ста¬

рания его были напрасны.

Выдержав паузу, Дуров заметил:

— Не задерживайте публику, полно вам дурака ломать...

Гром аплодисментов покрыл эту фразу.

Когда клоун пришел разгримировываться в свою уборную, там

его уже ждал жандармский полковник.

— Что вы позволили себе сказать? — рявкнул он.

— Садитесь, пожалуйста... Что я сказал? Ничего не понимаю...—

Клоун сохранял самый невинный вид.

— Что вы сказали, показывая фокус с рублем?

— Полковник, в чем дело? Объясните мне...

— Полно вам-то дурака ломать! Потрудитесь не притворяться!

— Я вас не понимаю, полковник...

—- На кого вы намекали, когда сказали: «Довольно дурака

ломать»?

— Я намекнул? — бровь клоуна удивленно взметнулась.— Ага,

так вот на что вы намекаете. И вы, жандармский полковник, до¬

пускаете такую мысль! Я буду жаловаться на вас...

. Дуров смело подступил к полковнику, который счел за благо

ретироваться.

Тюрьма... Анатолий Дуров угодил за решетку по тому же обви¬

нению, из которого удалось выпутаться его брату,— за оскорбление

«его величества». Самого кайзера Вильгельма!

Случилось это почти невзначай на сцене берлинского Винтер-

гардена. Дуров приехал на гастроли, нисколько не замышляя пока¬

зывать антре политического характера. Но, что поделать, натура

артиста не выдержала — разве мог он упустить повод для острого

каламбура! К тому же самолюбие было задето...

Все началось в антракте. В ожидании своего номера Дуров

сидел в буфете с русскими друзьями. За их столик бесцеремонно

уселся немецкий полицейский. Снял каску, постучал ею, вызвал

официанта. Радушные русские решили смягчить его бестактность,

и Анатолий Леонидович даже протянул немцу бокал вина:

— Не угодно ли с нами за компанию...

Полицейский грубо отвел предложенный бокал и вместо бла¬

годарности изволил «пошутить»: «Их билль нихт, филейхт ир

швейн билль этвас», то есть «Я не хочу, но может, ваши свиньи

хотят».

«Дать ему по физиономии»,— было первой мыслью Дурова, но

он сдержался, чтобы необдуманно не ответить на оскорбление. Да

разве это проучило бы тупого полицейского? Ведь его выходка —

лишь отражение враждебности немецких милитаристских кругов

к России.

Звонок, призывавший продолжать представление, прервал назре¬

вавший скандал. Но буфетный инцидент принял неожиданный обо¬

рот. Под маской веселого клоуна Дуров скрыл негодование и горечь

несмытой обиды. Он решил наказать тех, кто стоял за спиной тупо¬

го немецкого полицейского.

Это решение созрело на ходу, следовало лишь чуть перестроить

очередной номер, в котором участвовали свиньи. Выбрав подходя¬

щий момент, Дуров обратился к публике:

— Вот мои дрессированные свиньи, каждая из них имеет свое

желание.-—Клоун взял в одну руку каску, в другую хлеб. И спросил

у каждой свиньи: —Чего ты хочешь?

Разумеется, одна хавронья потянулась к почти протянутому ей

хлебу, а другая к каске, в которой лежал кусочек вкусно пахнущей

колбасы.

— Виль брод...— клоун указал на первую свинью, затем сделал

жест в сторону второй свиньи: — Виль гельм...

Возникла непереводимая игра слов: «виль брод» — «хочет хлеба»

и Вильброд — фамилия министра иностранных дел Германии; «виль

гельм» — «хочет каску» и Вильгельм — имя императора.

Театр молчал. Потом послышался испуганный шепот. В воздухе

нависло как будто что-то тяжелое. В мертвой тишине клоун кое-как

закончил свое выступление.

Дуров уже понимал, что его выпад не завершится добром. Раз¬

вязка действительно наступила сразу, едва он вышел на улицу. Дю¬

жие сыщики скрутили ему руки, впихнули в полицейскую карету.

Так непосредственно после представления русский клоун оказал¬

ся в одиночной камере мрачной тюрьмы Моабит. Нет нужды описы¬

вать недельное пребывание его в одиночке. В своих воспоминаниях

Анатолий Дуров не скрывал, что испытывал довольно сильный

страх за свою дальнейшую судьбу: вдруг за оскорбление кайзера

его осудят на долгие годы тюремного заключения...

Немецкие власти поступили относительно либерально — арестант

был освобожден до суда под залог в восемь тысяч марок. Дуров

поспешил во Францию, оттуда вернулся в Россию. Но через неко¬

торое время получил предписание прибыть в Германию для судеб¬