Брайтон-Бич опера
Шрифт:
— Трахтенберг, — говорю я, потому что знаю, кому принадлежит «Честное русское слово».
— Совершенно верно, — говорит Давид. — Валера Трахтенберг, который совсем мальчишкой сюда из какого-то кишлака молдавского приехал, покрутился немножко, видит, образования у него ноль, профессии — никакой, а тут сенильный бездетный старичок ищет, кому бы дела передать. Валера, надо отдать ему должное, парень был энергичный и предприимчивый. Когда третья волна чуть-чуть поднялась, он сразу понял, как своего благодетеля можно обуть. Скажем, за полстраницы рекламы в газете брали тогда двести долларов, что по тем временам были приличные деньги, а он приходил прямо к хозяину ресторана какого-нибудь или мебельной базы и говорил: «Сёма, только тебе, только по старой дружбе, за стольник. Но
— Откуда ты всё это знаешь? — говорит Илья.
— Я когда туда пришел, ещё старожилов некоторых застал, — говорит Давид. — Они мне много понарассказали.
— Когда же всё это было? — говорит Татьяна.
— В начале восьмидесятых, — говорит Давид. — Когда Довлатов «Новый американец» открыл. А в «Честном» этом «слове», как назло, ни одного профессионального журналиста не было. Старички одни, которые новости из американских источников сдирали. И вот, представляете, выходит газета, а на первой полосе главный заголовок, огромными такими буквами: «В Калифорнии трясётся земля». И так каждый день. Да и сейчас там всё то же самое. Вот на днях буквально заголовок видел: «Израиль взялся за ХАМАС». И как не стыдно только? Ведь эту газету и женщины, и дети читают.
Ну, в общем, когда «Новый американец» не без помощи Трахтенберга развалился, все, кто личными нападками на Якова Соломоновича запятнать себя нe успел, переметнулись в «Слово». С тех пор и новые лица появились, конечно, но всё равно — типаж один и тот же. Понимаете, там они всю свою сознательную жизнь советскую власть воспевали и перед коммуняками выслуживались, а здесь с тем же пылом американскую власть славословят, a всё русское помоями поливают. Все приёмы те же самые. Вся стилистика. Как будто газету «Правда» какого-нибудь сверхзастойпого 1983-го года читаешь, только с обратным знаком. И вообще, на примере «Честного русского слова» можно прямо теорию эволюции Дарвина изучать. Там такая борьба за выживание идёт, что остаются только самые-самые. Те, кто всех остальных сумел загрызть.
— А главный там кто? — спрашивает Илья. — Если я решу всё-таки туда пойти, к кому мне обращаться?
— Трахтенберг, — говорит Давид. — Он поначалу на должность главного редактора брал кого-нибудь, но никто не уживался. Так что теперь он сам главредом стал. Видно, решил, что достойнее себя, любимого, всё равно никого не найти. У него, правда, с русским языком не очень. По сравнению с его словарным запасом у Людоедки Эллочки прямо-таки лексикон Пушкина был. Но понахватался он, конечно, за годы общения с творческой, так сказать, интеллигенцией. Какую статью ни прочтёт, реакция всегда одна и та же: «Нет, это всё-таки не Кафка, ё... твою мать».
— Но там же и его статьи печатаются, — говорит Татьяна. — Как же он их пишет?
— Да ничего он не пишет, — говорит Давид. — Ребята за него кропают. Причем всегда видно, кого именно на этот раз крайним назначили. Да и вообще — в основном все статьи под подписью Трахтенберга — это всё тот же старый, но по-прежнему работающий мотив: подайте денег на благородное дело. Вот анекдот вам расскажу, хотите?
Не дожидаясь ответа, Давид опять разливает нам по рюмкам вино и продолжает:
— Посетителю в еврейском ресторане приносят счёт. Он углубляется в его изучение, и постепенно у него глаза вылезают на лоб. Он подзывает официантку и говорит:
«Послушайте, вы мне чего принесли? Вы только посмотрите! Закуска — сто долларов. А в меню было написано — двадцать».
«Вы не волнуйтесь так, — отвечает официантка. — Это у нас традиция такая. Посетители платят небольшую наценку в пользу Израиля».
«Ну ладно, — говорит посетитель, — я не против Израиля. Но это что такое? Рыба фаршированная — триста долларов! А в меню не так было. С ума можно сойти!»
«Я же вам объяснила уже, — не теряет терпения официантка. — Вы что, не хотите оказать
Израилю небольшую финансовую помощь? Вы что, не знаете, какая сейчас тяжелая ситуация в мире?»«Да я не против в принципе, — говорит посетитель. — Я всё понимаю. Но ведь это уже все границы переходит. Стакан вина — триста пятьдесят долларов. Нет, это уже слишком! Кто у вас тут главный? Позовите его немедленно!»
«Неугомонный вы какой. Ну ладно, как хотите, — говорит официантка и, повернувшись в сторону подсобки, кричит громким голосом: — Израиль Яковлевич, подойдите сюда, пожалуйста. Вас клиент спрашивает».
Мы все смеёмся, а Давид допивает вино и говорит:
— Плохой анекдот. Антисемитский. Но вы меня простите, пожалуйста, — уж больно он к данному случаю подходит. Главный бизнес Трахтенберга — это сбор денег с читателей. То для Израиля, то в помощь пострадавшим от терактов, то ещё нa что-нибудь. И, все точно так же, как раньше его ментор Соломон Моисеевич делал. Душещипательные призывы, фамилии жертвователей в газете печатаются, а куда денежки идут — никто ие знает. Поэтому и газета их на грани разорения.
— Как это на грани разорения? — говорю я. — Не может такого быть.
— Может, — говорит Давид. — Они сами виноваты. Трахтенберг просто всё сделал для того, чтобы его «Слово» никто не читал. Сам он, едва раскрутился, сразу же решил, что он принадлежит к буржуинам и должен поэтому отстаивать их интересы. А кто читателито этого «Словa»? Подавляющее большинство — это те, кто в американскую жизнь плохо вписался, английский не выучил — иначе они бы другие источники информации нашли, посолиднее. То есть речь идет в первую очередь о получателях вэлфера, пенсий и прочих пособий, каковые «Честное русское слово» постоянно требует отменить или в крайнем случае существенно сократить. Другими словами, они сами же просят правительство лишить их читателей средств на покупку их газеты. Очень умно и очень оригинально. Разве нет?
— Наверное, вы правы, — говорю я.
— Плюс к этому называются они «Честное русское слово», а Россию ненавидят так, что любой Бжезинский у них поучиться может, — говорит Давид. — На впавшего в старческий маразм Рейгана молились, твердили вслед за ним «империя зла», «империя зла». A у Рейгана такая мощная экономическая программа была: налоги сократить, а военные расходы увеличить. Он говорил, что от этого самые богатые буржуины ещё богаче станут и с остальным народом поделятся. Этой политикой он тогда всю страну разорил, и если бы не глупость Горбачева и не предательство верхушки КПСС, то ещё неизвестно, чем бы это противостояние с Америкой закончилось. Может, пару лет ещё всего надо было продержаться, и Америка лопнула бы сама по себе. А эти на Россию весь мир науськивали. Бомбить призывали. Под видом борьбы с коммунизмом якобы. Вы знаете, я и сам к русским неоднозначно отношусь. Немало от антисемитизма пострадал. Но надо же меру знать какую-то. Вы же к русским читателям обращаетесь — что же вы их Родину, а значит, и их самих всё время поливаете так?
— Мда, — говорит Илья. — А у нас в Москве совсем другое впечатление о них обо всех было. Я, по правде сказать, очень даже рассчитывал, что туда устроюсь.
— Ну смотри, — говорит Давид. — Дело твоё. Хозяин, как говорится, барин. Только, по мне, лучше уж я буду хасидов на работу возить. Они люди мирные, спокойные. Не трогают меня. Не обижают. Вот вино на праздники дарят. Ну давайте, кстати, ещё по одной. Лэ хаим!
— Прочитал я, Лёш, рецензию твою в «Кинозале», — говорит Алик. — На «Копейку» сорокинскую. Хорошая рецензия. Мне понравилась. Вот только зачем ты Россию Россиянией там назвал? Некрасиво как-то получается.
— Почему некрасиво? — говорю я. — Если люди выбрали себе такого президента, который обращается к ним «Дорогие россияне», значит, и страна их должна называться Россиянией. Что тут некрасивого?
— А как же ему ещё обращаться к электорату? — говорит Алик. — Это же многонациональное государство. Там ведь не только русские живут. Нельзя же других обижать.
— Нельзя, конечно, — говорю я. — Но тогда и Россия тут ни при чем. Россия — это страна русских. А у россиян своя страна — Россияния.