Брайтон-Бич опера

— А Лёшка-то тут при чём? — говорит Сеня номер восемь.

— Хороший вопрос, — говорит Алик. — Правильный. Ни при чем тут Лёшка, но он считает, что от прадеда страсть к азартным играм унаследовал, и каждый раз, как продует всё до копейки, на предка своего валит. А зачем валить на кого-то, если играть не умеешь, правильно?

Пока Алик говорил, он успел распечатать лежавшую в углу стола карточную колоду, и теперь я вижу, как он медленно её перетасовывает. Я действительно очень давпо не играл, и от одного воспоминания о том, как сами собой ложатся в руки карты, как они складываются веерной речкой, которая в любой момент может развалиться, но не разваливается, — от одного воспоминания о том, какие они лёгкие и сколько в них одновременно веса, у меня по спине пробегает холодок.

— Нормально я играю, — говорю я. — Не хуже тебя. Просто я азартный слишком. Не могу остановиться вовремя.

— А если нормально, то давай сыграем, — говорит Алик. — Чего тебе бояться?

— Хорошо, — говорю я. — Ты прав. Бояться нечего. Сдавай. Но только не «Сочи» твои детсадовские писать будем, а «Ленинград». И распасы удваиваются.

— Договорились, — говорит Алик. — По пять центов за вист пойдет?

Я киваю, и Алик начинает сдавать.

Преферанс такая игра, что в ней всё от умения зависит. По рассказам бабушки, мой дед вообще никогда не проигрывал — вне зависимости от того, шла ему карта или нет. А играл он много: как минимум два раза в неделю у них целая компания собиралась.

Так вот, в преферанс я научился играть, когда мне было десять лет. Никогда не забуду то лето. Мы с родителями и их друзьями поехали в Закарпатье. Поезд вообщето курсировал между Москвой и Прагой, и поэтому проводники продавали из-под полы жвачку — в первый раз я тогда её попробовал. Остановились мы в Ужгороде. Красота там была несказанная. Горы, речка, старушка древняя парное молоко продавала, и мы им чёрный хлеб запивали. Очень вкусно было.

На пляже отец и его лучший друг почти каждый день расписывали пульку — гусарика, естественно, потому что больше им играть не с кем было. А я рядом лежал и смотрел. Они мне ничего и не объясняли почти — так, пару слов иногда. Но я всё равно научился.

Каникулы те, надо сказать, невесело закончились. Однажды утром мы проснулись от страшного грохота и, выглянув в окно, увидели, что мимо нашей гостиницы в стоpoну границы идут танки. Стоял август 1968 года, и я вслед за взрослыми повторял, что какой кошмар, мол, вообще обалдели наши. Душат свободолюбивых чехов. Маленький я был тогда. Ничего не понимал. Да и как я мог понять, что это была просто очередная пристрелка по Родине моей любимой, лучше которой ничего не было и не будет на земле? Откуда мне было знать о том, какие чудовищные усилия постоянно предпринимались для того, чтобы сокрушить её, разрушить, уничтожить, стереть с лица земли, сделать так, чтобы больше не было её никогда?

Ничего я не знал тогда, кроме того, что марьяж — это верная взятка при любом раскладе, а если нет хода, то надо ходить с бубей.

Эти знания мне очень потом пригодились. В старших классах школы я играл лучше всех, однажды даже чуть не зарезали меня из-за того, что слишком много выиграл, а в институте преферанс вообще превратился в основной источник доходов. Стипендии сорокарублёвой мало на что хватало, а даже по копейке за вист рублей десять—пятнадцать можно было легко выиграть. Да и нравилось мне это очень. Само ощущение карт в руке. То, как они тасуются. Как сдаются. Как открываешь их — медленно, по одной, раскладывая масть к масти, прикидывая уже, куда игра пойдет. Как на людей, с тобой за столом сидящих, смотришь, пытаясь угадать, как там у них разлеглось.

В Америке играть мне уже было не с кем. Не получилось тут как-то с компанисй. Кто работой был занят, кто ещё какими делами, и я переключился на «очко» — благо автобусы в Атлантик-Сити чуть ли нe от каждой газетно-табачной лавки ходят. Играл, конечно, не просто так, а по системе. Карты считал. Система несложная: чем больше картинок остается в колоде, тем выше у крупье шанс перебрать. Значит, надо увеличивать ставку и останавливаться даже на 13 или 12. Ждать, пока крупье проиграет. Ну и другие секреты всякие у меня были — сейчас уже даже не помню их толком. Потому что в какой-то момент надоело мне это всё. Едешь отдохнуть вроде, а возвращаешься без цента в кармане. От бытовухи отвлекает, конечно, но настроение потом какое-то не самое лучшее.

Игра наша близится к концу, и положение у меня очень даже неплохое. По вистам нули, горки нет почти, а в пуле отстаю чуть-чуть, но это нормально, ещё успею нагнать.

Сдаёт тот лысый мужик, который четвёртым с нами играет и напротив меня сидит. Я медленно открываю карты, и сердце чуть не выпрыгивает от радости. Туз, король, дама, валет в трефах и точно такая же комбинация в червях. Для неумеющих играть в преферанс объясняю, что это верные восемь взяток, и после короткой торговли прикуп достается мне. Там пустышка пиковая — сразу в снос идет, но это меня не смущает. Одно плохо — ход не мой, но после короткого раздумья я понимаю, что отступать мне всё равно некуда, и объявляю восемь треф. Это значит, что я обязуюсь взять восемь взяток, а козырями будут трефы. Дальше всё на самом деле предельно просто — старшая карта бъёт младшую той же масти, а если у тебя данной масти нет, то обязан козыря класть, и взятка твоя. Если же и козыря нет, то кладешь любую другую масть, но тогда уже взятку теряешь.

— Пас, — говорит Алик.

— Вист, — говорит Сеня номер восемь.

Это они определились, кто на оставшиеся две взятки претендовать будет. Мне это безразлично, конечно: кроме двух верхушек в червях и трефах, ещё две бубны у меня совсем никудышные. Их по-любому отдавать придётся.

— Ложимся, — говорит Сеня номер восемь.

Они с Аликом кладут свои карты на стол, и я не верю своим глазам. Такой расклад один раз на миллион бывает. У Алика, которому первым ходить предстоит, всё чeтыре маленькие черви, четыре бубповые карты и две пики. У Сени — всё четыре трефы, четыре бубны, тоже две пики, а червей пет вообще. Был бы мой ход, я бы всех козырей у Сени отнял, а потом спокойно забрал бы и свои черви. А так, что сейчас получится? Алик сразу пойдет с червей. Я его карту убью, потому что у меня все старшие. Но у Сени этой масти нет, и он мою наивернейшую взятку отберет козырем. Потом пойдет с маленькой пики, которая у меня в сносе, передаст ход Алику, и всё повторится снова. Потом ещё раз то же самое. Потом они мне на козыря ход отдадут, но это ничего уже не изменит. Я останусь без трёх взяток, что при восьмерной смерти подобно.

Но на самом деле всё получается даже ещё немножко хуже. Они решают никакой карусели мне не устраивать, и Алик сразу заходит с бубей, которых у меня нет, и я вынужден бить его карту козырной трефой. Теперь у меня остается три старшие трефы, а у Сени — четыре. Маленькие, правда, но на одну больше, чем у меня. Это означает, что я могу только ещё три козырные взятки свои получить, а потом они по-любому отбирают у меня ход и всю мою червовую верхушку убивают на корню. В «Ленинграде», где гора и висты двойные, плюс ещё за приглашение открыться опять недобор пишется, сами считайте, сколько я, подсев на восьмерной без четырех, проиграл.

Поздняя ночь. Алик давно ушел домой со своим небольшим выигрышем. Сеня номер восемь тоже куда-то исчез. Я остался с незнакомым мне лысым мужиком, и играем мы с ним теперь в гусарика. Желающих присоединиться не нашлось, но вокруг нашего стола собрался ещё оставшийся в казино народ. Смотреть на хорошую партию преферанса иногда не менее интересно бывает, чем самому участвовать.

Мы уже четыре круга распасов отыграли — это, когда взяток брать, наоборот, нельзя. Каждая взятка не в плюс, а в минус — в гору — идёт. Первый круг был по два очка, второй — по четыре. Если теперь опять распасы будут, то уже по тридцать два. Грубо говоря, шестнадцать баксов за каждую взятку проигрываешь.

Я открываю сданные мне лысым мужиком карты. Еле-еле четыре взятки на руках, а минимум, при котором можно начинать торговаться, — шесть. В прикупе, конечно, ещё что-то может быть, но на это нельзя особенно рассчитывать. Рисковать не хочется, потому что я, когда меня ещё Алик уговаривал, сразу решил, что сегодня рисковать ни за что не буду.

— Пас, — говорю я.

— Ну и я тогда тоже пас, — говорит мужик. — Ходи.

Я, как и полагается по всем правилам, отбираю мои четыре взятки, чтобы потом уже ему ход передать. Отобрал. Восьмёркой треф — самой маленькой моей картой — хожу. А у него семёрка. Десяткой треф. А у него — девятка. Королём треф. А у него — валет. У меня остаются три пики. Хожу с нижней — с десятки. Он семёрку кладет. Это обнадёживает — может, у него туз с королем остались. Хожу вальтом. Он кладет восьмёрку. Последний ход — дама пик. Он кладет девятку и радостно улыбается. Все десять взяток мои. Сто шестьдесят долларов — за две минуты как не было.