Брайтон-Бич опера

— Не, представляете, пацаны, — говорит мужик, обращаясь к столпившимся около нашего стола зрителям. — Прикиньте. Пятый круг распасов. У меня на руках мизер чистый, без единой дырки, а этот поц «пас» говорит.

What is life? — поёт у меня в голове Эминем. —

I’m tired of life

I’m tired of backstabbing ass snakes with friendly grins,

I’m tired of committing so many sins,

Tired of always giving in when this bottle of Henny wins,

Tired of never having any ends…

(Или по-русски:

Что такое жизнь?

Я устал от жизни.

Я устал от жалящих в спину змей с дружелюбными улыбками,

Я устал от всех совершенных мною грехов,

Устал постоянно проигрывать бутылке «Хеннеси»,

Устал от постоянного отсутствия денег…)

Te, кто умеет играть в преферанс, понимают, что всё это значит. А тем, кто не умеет, — всё равно не объяснить.

Поздняя ночь. Грег останавливает свой серебристый «Лексус» возле дома Зарецких и поворачивается к сидящей рядом с ним Даше.

— Устала? — говорит он.

— Нет, — говорит она.

— А почему такая грустная?

— Ну, наверное, устала всё-таки. Немножко.

— Я тоже, — говорит он, и в машине воцаряется тишина.

— Не жалеешь, что мы пошли? — говорит Грег.

— Нет, — говорит Даша. — Не жалею.

— Надо иногда хотя бы развлекаться, — говорит Грег. — Нельзя же всё время за учебниками сидеть.

— Нельзя, — говорит Даша и опять замолкает.

— У тебя всё в порядке? — говорит Грег.

— Да, — говорит Даша. — Почему ты спрашиваешь?

— Ты какая-то слишком грустная, — говорит Грег.

— Я же сказала, что устала немного, — говорит Даша. — Шумно там было.

— Да, — говорит Грег. — Шумно. — И вдруг без всякого перехода: — Давай поженимся.

— Прямо так сразу?

— Почему сразу? Мы уже сколько встречаемся. А сейчас подготовим всё. Платье тебе пошьём. Самое красивое в мире. Ну, и поженимся. Свадьбу сыграем.

— Хорошо, — говорит Даша. — Я согласна.

— Правда?

— Правда.

Грег наклоняется к ней, обнимает за шею, целует в губы. Даша закрывает глаза.

Когда они выходят из машины, воздух кажется им неожиданно прохладным. Около самого дома они останавливаются. Грег притягивает Дашу к себе, ещё раз целует. Не отрываясь от её губ, берет обе её руки и кладет их себе на плечи.

Игорь стоит через дорогу от них, под большим деревом со свисающими вниз, густо покрытыми листвой ветвями. В одной руке у него зажженная сигарета; вторая рука в кармане — в том самом, в котором спрятан заряженный «Глок». На этой стороне дороги темно, и никто Игоря не видит, но ему самому зато хорошо видны освещённые ярким фонарем фигуры Даши и Грега. В этот момент для него больше ничего в мире не существует. Только Даша, которая прижимается к обнимающему её незнакомому парню. Только их бесконечный поцелуй. Только это. И больше ничего.

У КОГО ВСЁ ХОРОШО ?

— Hy что ты так убиваешься? — говорит мне Татьяна. — Это же только деньги всего лишь. Разве можно изхза них так расстраиваться?

— А из-за чего же ещё мне расстраиваться? — говорю я. — Тем более что так глупо всё получилось.

— Что ты имеешь в виду? — говорит Татьяна.

— Ну как что? — говорю я. — Распасы эти, конечно. Не надо было мне «пас» говорить. Ну, остался бы па шестерной без двух взяток — ничего страшного.

— Так ты из-за этого так плакал тут? — говорит Татьяна.

— Ну да, — говорю я. — Конечно. А что?

— You make me laugh,[14] — по-английски говорит Татьяна. — You really make me laugh.

Когда я подхожу к нашему районному полицейскому участку, Игорь уже ждет меня нa углу. Выглядит он ужасно — бледный, под глазами тёмные круги, длинные волосы спутались и чуть ли не в колтуны сбились.

— Что с тобой? — говорю я вместо приветствия.

— Ничего, — говорит он. — Просто не спал сегодня вообще. А с вами что?

— Ничего, — говорю я. — А что такое?

— Вы в зеркало на себя смотрели? — говорит Игорь.

— Нет, — честно признаюсь я, поскольку действительно не имею такой привычки. — А что?

— Ну как что? — говорит Игорь. — Не хотите посмотреть?

Он подводит меня к витрине какого-то магазина, и я сам теперь вижу, что по сравнению со мной Игорь выглядит ещё очень даже неплохо.

— Ну, я тоже не спал, — вынужден признаться я.

— Что, страшно было в полицию идти? — говорит Игорь.

— Нет, — говорю я. — Мне-то чего бояться? Я ничего противозаконного не сделал. Но, конечно, видок у нас с тобой — сразу сажать можно.

Я ещё раз оглядываю Игоря с головы до ног и говорю:

— А что у тебя в кармане куртки?

— В каком? — говорит он.

— Ну, в том, из которого ты почему-то руку никогда не вынимаешь?

— Ничего.

Я хватаю Игоря за рукав и вытягиваю его правую руку из кармана.

— Ничего себе ничего, — говорю я, когда вслед за рукой из кармана показывается тяжелый пистолет. — Нехилая игрушечка. Ну-ка давай её сюда.

— Ещё чего! — говорит Игорь.

— Ты что, сумасшедший? — говорю я. — Ты на допрос в полицию идёшь. А вдруг тебя обыщут? Давай-давай.

Я отбираю у Игоря пистолет и прячу его в мою чёрную кожаную сумку, которая всегда со мной.

— Вот так-то лучше, — говорю я. — Ну что, пойдем?

В участке нас встречают достаточно любезно, но выясняется, что придется подождать: следователь, который должен допрашивать Игоря, ещё не пришел. Мы садимся на вытянутую вдоль стены скамейку, и я моментально погружаюсь в тяжёлый сон. Снится мне Ужгород, поросшие ельником Карпатские горы, парное молоко с только что выпеченным чёрным хлебом. Древняя старушка в чистом белом платочке наливает в мою кружку парное молоко, протягивает её мне, а потом поднимает свое покрытое множеством морщинок лицо и, глядя мне прямо в глаза, говорит:

— And who the fuck are you?

— Что? — говорю я, а старушка повторяет, на этот раз уже низким мужским басом:

— Who the fuck are you?

Я просыпаюсь и вижу, что прямо передо мной стоят два здоровенных мужика, в которых, несмотря на их гражданскую одежду, сразу можно узнать полицейских. Один из них — тот, что постарше, — тычет носком своего ботинка мне в ногу, и, судя по всему, это его голосом говорила приснившаяся мне закарпатская бабуля.

— Неs with me, — говорит Игорь. — As an interpreter. In case I don’t understand.[15]