Брайтон-Бич опера

Алёна наконец прикуривает.

— Мне Анна Андреевна рассказывала, что в блокаду они в Ленинграде кошек ели, — задумчиво говорит она.

В её личное знакомство с Ахматовой мало кто из нас верит, но мы уже привыкли и не обращаем внимания на то, что при сегодняшнем Алёнином сорокалетнем возрасте Анна Андреевна вряд ли могла что-нибудь ей рассказывать. А даже если и рассказывала, то Алёна тогда была грудным младенцем и все равно этих рассказов не запомнила бы. К тому же Ахматова вообще эвакуировалась в Ташкент, а Ташкент, как известно, город хлебный. Так что она там «Поэму без героя» сочиняла, а не кошатину ела.

— Я бы нашего Мурзика есть не стал, — говорю я. — Даже если афганцы переплывут на плотах Атлантический океан и весь Нью-Йорк в блокадное кольцо возьмут, а хлеб нам Блумберг по карточкам выдавать будет, я Мурзика все равно не съем.

— Это потому, что он Мурзика любит больше, чем меня, — говорит Татьяна.

— Дурацкий у вас разговор, — говорит Мила н начинаст раскладывать курицу по тарелкам. — Ёжику в полном тумане понятно, что лучше поесть, чем голодным ходить. И что лучше есть вкусно, чем дрянь всякую.

— Американцы вон для своей еды специальное название придумали — «помоечная», — говорю я. — Так и называют «junk food». И ничего, едят её всю жизнь и считают, что ничего вкуснее гамбургера двойного на свете не бывает.

— И что плохого в этом? — говорит Вадим. — Неужели лучше, как французы твои, всякими соусами белыми и лягушками объедаться?

— У меня в Союзе француженка была знакомая, — на редкость уместно вставляет Алик. — Она все удивлялась, что мы постоянно о серьёзном за столом говорим. Я у неё спросил как-то: а французы о чем говорят? Она захихикала так и отвечает: «О еде, конечно. Ну, ещё про вино иногда». А теперь и мы тут хуже лягушатников стали, только о жрачке и говорим. Американцы хоть не обсуждают гамбургеры свои — все равно они в каждом «Макдоналдсе» одинаковые. A вот где «одесская» колбаса лучше — в «Золотом ключике» или в «Интернэшнле» — это уже серьезная тема для большого разговора. Да, Лёш?

— А меня недавно пригласили в один французский ресторан, — говорит Алёна. — Как он называется, не скажу, чтобы никто не завидовал. Так вот, кавалера, который меня пригласил и целое состояние там за наш ужин выложил, всю ночь потом рвало, а у меня понос был.

— Мил, курица обалденная, — говорит Надя. — Научишь?

— У тебя все равно так не получится, — перебивает её Вадим. — Не учи ее, Мила, не надо. Бесполезное это занятие.

— Дети, не ссорьтесь, — улыбается Мила и садится на свое место рядом с Аликом. И хотя при этом она чутьчуть отодвигает свой стул от него, мне кажется, она сама не отдает себе отчета в своем почти что бессознательном движении.

На какое-то время за столом воцаряется тишина — все заняты курицей.

— Ну что, Лёшенька, скажешь нам ещё что-нибудь? — говорит наконец Татьяна. — что-нибудь умное. Как всегда.

— Давай лучше я скажу, — говорит Алик.

— Если опять про то, что мы Родину за кусок колбасы продали, то лучше не надо, — говорит Мила. — А то у нас ещё десерт впереди.

— Какой? — интересуется Надя.

— Это сюрприз, — опять улыбается Мила.

— А я вот в «Интернэшнле» вчера была, — говорит Татьяна. — Так там в очереди в колбасный отдел, прямо под плакатом этим про «удавшуюся жизнь», стоял старичок один, разглядывал колбасу их, все её двадцать восемь сортов, и повторял: «Какой мистэйк я совершил. Какой мистэйк».

— В Рашке сейчас не хуже колбаса, — говорит Вадим. — Так что «мистэйк» этот можно легко исправить. Правда, Лёш?

— Правда, — соглашаюсь я, и в этот момент я действительно в это верю.

Я люблю своих друзей. Мы знакомы уже много лет и знаем друг друга досконально, до мелочей. Я знаю, что Алик любит Милу, а она его — нет. Я знаю, что Вадим и Надя — идеальная пара, потому что они никогда не ссорятся и у них вообще все хорошо. Я знаю, что у Алены своя, очень странная временами, жизнь и что она придумывает про себя такие вещи, в которые никто, кроме неё, все равно не верит. Может, она и сама тоже в них не очень верит или, по крайне мере, сомневается иногда, что все действительно было так, как она нам рассказывает.

Я знаю, что нам чаще всего хорошо вместе — иначе зачем, Спрашивается, мы стали бы с такой завидной регулярностью встречаться и вести эти бессмысленные разговоры о том, чего изменить мы все равно не можем. Или не хотим.

На десерт у Родзянских в тот вечер, кстати, был «наполеон». Домашний. Мила сама сделала. Как всегда, очень вкусный. Лучше, чем в Париже. А когда мы с Татьяной вернулись домой, Мурзик мирно спал на кухне.

БИЗНЕС — ЭТО НАШЕ ВСЁ

С тех пор как редакция «Еврейского базара» любезно согласилась печатать мои рассказы, я заметил, что некоторые старинные знакомые теперь обходят меня стороной, делают вид, что не узнают на улице, или совершенно откровенно не здороваются при встрече. Даже Татьяна обиделась на то, что её образ получается каким-то несимпатичным.

— А ты не называй меня дураком, тогда я и писать этого не буду, — говорю я. — Я ведь только одну правду пищу, ничего не придумываю.

— А я придумываю, что ли? Чего же ты обижаешься? — спрашивает Татьяна. — Но при тебе теперь ничего вообще сказать нельзя. Каждое слово прямо на газетную полосу идет.

— Я вас всех опишу, — говорю я, — и всем вам таким образом отомщу. За всё.

— Пепел Довлатова стучит в его сердце, — говорит Алик и разливает водку по стоящим на столе фужерам. — Слава Лимонова не дает ему спать по ночам.

— Я из-за этого с Довлатовым вообще общаться отказывалась, — говорит Алёна. — Он однажды сказал: «Алёна, как вам понравится, если я приглашу вас поужинать?» — «Если мне понравится, — ответила я, — то я, Сережа, приглашу вас позавтракать». Я всё время боялась, что я ему дам случайно, а он потом это в рассказ какой-нибудь тиснет.

— Но я ведь тебя поужинать не приглашаю, — говорю я. — Так чего ты боишься?

— А тебя я и не боюсь, — говорит Алёна. — Ты что, всерьёз себя с Довлатовым сравниваешь?

Мы сидим в ресторане «Эдем» и отмечаем пятилетие того рокового дня, когда Вадим и Надя выкупили его у разорившихся прежних хозяев. Вообще-то в Америке рестораном называется всякая забегаловка — даже те, где ничего, кроме янчниц с беконом и отвратнтельного кофе, отродясь не подавали, но «Эдем» — это совершенно другой случай. Даже по меркам брайтонских дворцов общепита у Малининых — заведение отменное. Два этажа, два, соответственно, огромных зала: один специализируется на русской, второй — на французской кухне. Интерьер «русского» зала оформлен под избу, «французского» — в стиле ардеко начала прошлого уже, как это ни страшно сказать, века. В каждом зале свой оркестр, свой репертуар, своя специфика обслуживания. Официально пятилетие «Эдемa» будут праздновать завтра — с шумом, грохотом и с гостями числом за пять сотен, причем все они друг с другом так или иначе знакомы, что само по себе уже говорит о многом. А сегодня Вадим и Надя свой «райский сад» закрыли, чтобы все убрать и приготовить, заодно пригласив самых близких — просто посидеть, выпить по паре фужеров водки (Алик, как известно, по-другому её не пьёт) и поболтать без всякой помпы.

— Я вообще не понимаю, как вы с Надькой столько лет продержались, — говорит Мила. — Готовить вы не умеете. В Москве ничем подобным не занимались, естественно. Как вам вообще такая идея в голову пришла?

— Существует старинный, веками проверенный еврейский принцип, — говорит Вадим. — Если ты не знаешь, какой бизнес открыть, открывай тот, каких в этом районе больше всего. Поэтому на Брайтоне в каждом квартале есть продуктовый магазин, ресторан и аптека, а все равно постоянно новые открываются. Остальные же бизнесы чаще всего прогорают.