Бремя колокольчиков
Шрифт:
– Жив, старче?
– А что мне будет, грешнику? Я ж те не мученик преподобный, а старик ума лишённый.
– Эк вас отходили... Чисто бесы!
– Да какие они бесы? Без пяти ангелы были... И зачем я, дурак, им в танчик играть давал? Господь то даёт, ну а я куда, гордец? По делом мне, и мало ещё!
– Так вот... А утром паломники пришли и мы старца в деревню перенесли, и на скорую, там... Он уж без сознания был. При свете то я рассмотрел, что на нём и место живого не было, со знанием били, ироды.
– Со слезами на глазах рассказывал мне Степан историю в коридоре районной больницы.
– Эх, старче! Дай Бог, чтоб пережил, поднялся! Только не пойму, почему он их ангелами звал, по смирению, видать...
– Не только, догадался я. Понимаешь, они ж погибнуть
Али
– Ещё раз говорю вам: никакие не гяуры, никакие не кяфиры, ахль аль- Китаб, люди Писания. А другой мусульманин хуже его в тысячу раз. Ты знаешь Аллаха, или ты!?
– стукал в грудь бородатых мужчин в саду своего дома под Дербентом мулла Али.
– А я знаю христианина, что со мной Всевышнего призвал и Тот явил ему милость большую.
– Что слушать его?! Брат!
– заскрежетал зубами один из пришедших и выхватив пистолет выстрелил Али в живот, другой, бывший с ним, толкнул седого муллу на землю:
– Аллах акбар!
И выстрелил два раза: в грудь и в голову.
Грязи было неправдоподобно много. Шли в лес по сухой дороге, даже и на машине подъехать можно было, и хорошо, что не подъехали, сейчас бы вовсе не выбраться, так развезло всё. Идти приходилось не по, а вдоль дороги между облетевших деревьев, порой продираясь сквозь густые ветки кустарника, а косой ноябрьский дождь всё хлестал и хлестал.
– Ох, такую дорогу прошли, а старец ничего не сказал, - жаловалась бабка позади меня, - я только фотку этого негодного Яшки зятя - мучителя достала, чтоб он увидел какой он гад, ведь старец то насквозь видит! Чтоб мне выселить его из квартиры моей, а он мне сразу: «Старец, как даст в торец!» Я ему: «Батюшка! Я ж больная! Со мной нельзя так!». А он: «А я Божий служитель, а не бабий лечитель, ступай к врачу, собери мочу!» Я ему: «Старче! Да у меня зять этот врач! Но он же как те, вредитель и жид!» «Вот, - говорит, - ему мочу и сдай, а не мне мозг поласкай!». Ну я думаю, разгневан старец, смиряет меня, такое бывает, но я ж права, я ж знаю это! И Яшка этот вовсе не крещёный, разве ж может старец православный на ихней стороне быть. Думаю, надо помолиться, подождать, отошла, тропарь святителю Николаю читаю...
– Ну да, а тут это чёрный подошёл и про какого-то муллу сказал, - перебила другая пожилая женщина, шедшая рядом с первой.
– А, вот я не поняла, что случилась-то и почему отец Пиндосий ушёл?
– ответила тёща еврея и врача.
– Так вот этот непонятный, даже шапку не снял, он сказал, что какой-то
Али... Ну, в общем, мулла какой-то ихний, убит вахабистами. Вот старец помрачнел как-то и перекрестился. Один такой с бородой большой и с чётками батюшка сказал, де, что ж за мулу мусульманского можно ль молиться? А старец ему: «Богородица за Ирода царя молиться не велит, вот и не молись за Иродов, а остальным Она Матерь». И батюшка тот очень осерчал. А старец взял развернулся и ушёл к себе.
Я знал этого батюшку, слышал и разговор накануне в деревне, когда только собирались к старцу идти, что глава их района и главный спонсор храма, друг этого батюшки носит не очень приятную фамилию «Иродов».
– Ой, а я слышала, - вмешалась в разговор третья женщина, ковылявшая по бездорожью совсем рядом со мной, - что старец то наш военным лётчиком был, и во Вьетнамах и Афганистанах воевал, и очень он всегда молился Матери Божией, и его за это власти не любили. И по его молитве какой-то солдат срочник спасся нерусский, может это тот самый Али и был?
– А вы, батюшка, ничего про это не знаете?
– обратилась она ко мне.
– Что-то знаю...
– Ответил я нехотя.
Слышал я про муллу из Дагестана, про жизнь о. Пиндосия до пострига и раньше, и про случай в Афганистане, старец что-то рассказывал урывками, иногда от келейника ещё чуток услышишь, а что-то я уж и сам додумал, представляя себе жизнь старца, теперь уж точно не разобрать, что откуда, но в голове моей тогда картина представилась
так: духота бы ещё ладно, но эта пыль... и без воды сознание совсем мутится, как бы глюки не пошли.– Али! Что приуныл?
– Что вам товарищ капитан?
– Ответил голос в темноте.
– Ты меня Пашей, а не капитаном зови, здесь не до этих... званий.
– Хорошо... Думаю, маму жалко, расстреляют. Воды нам дадут ещё, как думаешь?
– Тебе, может, и дадут, как единоверцу. Может даже не расстреляют, время-то не торопи.
– Ответил капитан вертолётчик из темноты.
– Э, не скажи, завтра с тобой стрелять будут. Как и сказал... Знаешь? Что уж... Я в их кишлаке, где зачистка была, ну где до этого взвод наших перерезали, вы ещё нас тоже туда десант кидали... Так там всех этих душманов взяли, ну кто похож, у кого порох был, и вообще... Они ж бородатые, как наши деды, как разобрать кто? Один кричал, что не виноват, дети, я чуть понимаю. Офицер тогда командовать не стал, говорит мне: «Сержант, ты джигит, командуй!», я и командовал и сам стрелял, ведь они наших, как баранов резали, земляка зарезали, тоже с Дагестана... Мальчишки местные видели за забором, как мы стреляли, офицер заметил и прогнал их. Я вчера одного тут видел из них. Он меня узнал, точно.
– Мда... молиться нам осталось, брат, - полуусмехнулся Павел.
– Молиться, да.
– серьёзно ответил Али.
– Вы русские в Бога не верите. А мы все верим. Даже и комсорг, и парторг, все Аллаха чтут...
Помолчали, летняя афганская ночь не хотела хоть немного ослабить тиски своей духоты.
– А я хотел вас спросить, товарищ... Павел,- снова заговорил Али, - А почему ты капитан, хотя не молодой и тебя, знаю, и полковник уважает, и все тебя совет спрашивают, командуешь даже старшими по званию.
– Эх, Али. Всё тебе расскажи... Ладно, всё у нас, как исповедь, слушай. Я ж ещё во Вьетнаме воевал. Ну, воевал-то немного, но летал, как лучшего из нашего полка туда отправили, да и я рвался. Ниши то там только как бы инструкторы были. Ну и мы, помладше, при них. В общем, боевой опыт, карьера. А я, как на все эти леса напалмом сожжённые насмотрелся, и на всех этих... И вьетнамцев искалеченных, и американцев пленных, как потерявшихся каких-то и нашкодивших детей. В общем, как-то мне это все стало не по себе. Когда вернулся - запил, загулял по бабам, стал всякую литературу читать запрещённую, музыку слушать. Здесь - тьма и глупость, что и говорить без
толку, чушь. Познакомился со всякими алкашами интеллигентами, вроде ничего в них, тоже чушь. Но, получше, свободней они и правдивее... Ну так и что сказать тебе ещё? Ты ж не знаешь всех этих... Веня Ерофеев, с ним даже выпивал раз, Хвост ещё такой, классно песни поёт. В общем, загулял крепко. Стал пьяным в говно в электричках ездить. Вот так еду, совсем никакущий, без формы, с дачи такой богемной. Залезаю на полку для вещей и - спать. Менты подходят. «Гражданин! Ваши документы!». Ну а мне всё похер, я им удостоверение, мента к себе притянул за шею: «Тихо, - говорю - я на задании!»... Менты смотались. А я уснул. Только потом на конечной гэбисты приняли. Ну и понеслось... Связь со всякими врагами, антисоветчина, пьянка, книги у меня нашли. В общем, дело пахло керосином. Тогда мне полковник наш сказал: «Пиши, Паша, добровольно в Афган, с особистами я решу, собутыльники мои, они оформят и дело закроют, но только так». В общем, понизили в звании и отправился я сюда. Такая моя жизнь. Во многом неправ был, но что-то и повидал, Бог дал, Бог взял. Тебя молодого жалко и других ребятишек.
– А тебе сколько лет?
– Спросил Али.
– Много, под сорок уже. А тебе?
– Двадцать два. Я институт два курса кончил, исторический факультет, у нас там, спортсменом был, КМС по борьбе. Потом тоже гулять стал. Так меня тоже за плохое поведение в армию отправили. Так что я тоже жизнь видал. Но не пойму, что ты про эти пьянки-гулянки говоришь, как про свободу? Какая свобода? Правда? Дом, семья, слово и дело мужчины, воином быть, честь иметь. А это всё для слабаков, кто мужиком быть не может. Но ты не такой, вот это не понимаю я.