Бремя

Прошло две недели. Неотвязная мысль о доме, о России, стала значительной частью ее существования, мотивацией и тихой грезой. Множество раз, оставаясь незамеченной в дневной нью-йоркской суете, она, полусидя-полулежа на одной из полюбившихся ею парковых лож, смыкала веки и порой мгновенно ощущала пряный пар скошенной травы, исходящий отовсюду из воздуха; нежное веяние жимолости; неповторимый, южнорусский жаркий аромат виноградных листьев вперемежку с прохладным, душистым духом закатного солнца. Она видела воочию дедов дом, таким, каким он был в дедовы времена, — статный, стройный, хорошевший и деятельный, как и сам Дед, особенно по весне, и внучку его — десятилетнюю девочку Ивану — на крыльце, в ситцевом сарафане, в соломенной шляпке, в нетерпеливом ожидании: куда собрались они?.. Кажется, навестить бабушкиных родственников, а вот и сама бабушка вышла из горницы — редкая красавица с седыми, аккуратным полукругом сложенными от виска к виску, косами... Где живет все это, не умирая?.. Где-то совсем рядом, за завесой повседневности — стоит только раздвинуть ее тяжелые складки, раскрыть также и сердце навстречу воспоминанию.

Потом, чуть не плача, возвращалась Несса в явь, прямую и плоскую, и начинала математические подсчеты. Тысячу долларов — минимум — нужно было, чтобы купить билет в один конец. Тысячу долларов, даже при абсолютном везении, можно собрать за четыре рабочих недели, учитывая расходы на питание и гигиеническую необходимость. За четырнадцать дней скитания удалось найти подработку только три раза: два — на раздаче листовок (призыв к женщинам испробовать новый способ искусственного загара) и третий — посудомойкой в круглосуточном кафе. Получив таким образом двести долларов «кашей», истратив из них шестьдесят, она отложила оставшиеся сто сорок на дно сумочки, за подкладку, где специально для этих целей пониже боковых кармашков было проделано маленькое потайное отверстие.

Ванесса огорчалась, что достижение искомой тысячи дается с таким трудом, но все же однажды не смогла отказать себе в прозаической долгожданной радости и не снять на окраине (для этого пришлось полтора часа трястись в старом вагоне метро и потом еще минут сорок ехать на автобусе) дешевый номер в придорожном мотеле, в котором ждали ее узкая кровать, тумбочка, стул и маленькое окошечко, занавешенное не первой свежести жалюзи. Провозившись с замком, уже почти впав в нетерпение, Несса наконец вошла в комнату и сразу же в волнении заглянула в маленький отсек рядом с дверью, где предполагалось местонахождение душевой, и со скрытым ликованием обнаружила, что и вода, и фланелевая роба наличествовали и казались вполне и прилично осязаемыми.

Она сбросила с себя грязную одежду и встала под горячую струю. Согреваясь, стояла долго, так что потеряла след времени, и, только, когда почувствовала слабость в теле, закрыла краны и, кое-как растеревшись полотенцем, накинув гостиничный халат, на ватных ногах прошла к кровати. Открыв убранную постель, погрузилась в сырые, с сырым же запашком, простыни, сон мгновенно сморил ее, и уже ничего не было важно, кроме открывающегося нелогичного и неудержимо скользящего его зазеркалья...

Кажется, она проспала вечность, а проснувшись, вдруг вспомнила, что забыла запереть дверь: лежала, и думала в пол-ленивой мысли, что надо бы встать и защелкнуть: все же мотель, все же окраина, и ночь, глубокая ночь на дворе.

Наконец, собравшись с силами, приподнялась, но тут дверь сама собой отворилась, и в нее вошел кто-то. Ванесса вздрогнула от испуга и замерла. В комнате было темно, но в слабых полосках сумеречного света, пробивавшегося сквозь жалюзи, она увидела, что этот кто-то прикрыл за собой дверь и остановился, вглядываясь в темноту, как будто ждал, пока привыкнут глаза. И... тут сильная, внезапная радость охватила ее — она узнала Артура — его, непохожий ни на чей другой, лепной силуэт, блестящие русые волосы, откинутые с высокого лба назад и особенное, внутреннее движение — всегда навстречу, всегда с добром.

Несса подошла вся дрожа, и, не включая света, не говоря ни слова, — слова умалились перед чувствами — прижалась; он обнял ее, укрыл в руках, как в крыльях: «Ну, ну, не плачь, родная, — прошептал, целуя внезапные слезы. — Я здесь теперь. С тобой...».

— Как ты нашел меня? Когда ты приехал?

— Две недели назад. Я обзвонил все аэролинии, понял, что ты не улетела. Я обзванивал отели — каждый день, и сюда позвонил, только потому, что этот мотель содержат русские...

— Русские! — радуясь счастливой случайности, которая так удачно «навела» Артура на ее след, повторила Несса, — спасибо, что есть русские в этой стране! Спасибо, что русские есть везде! Мне так много нужно сказать тебе. Так много... Ты прочитал мое письмо?

— Да, я прочитал. Милая моя, я читал его и перечитывал и думал, что все это знал, знал всегда. Знал, кто ты и откуда, но какая-то сила не давала мне говорить с тобой. То есть, я говорил, но все не о том. Не о главном.

— Теперь мы будем говорить о главном... Скажи мне о главном.

— Ты знаешь, как я люблю тебя?

— Теперь — знаю. Потому что люблю так же. Я полюбила тебя с того момента, когда увидела, как ты шел на террасу и плакал, в тот вечер после моей выписки из «Желтого круга»? Помнишь? Почему ты уехал?

— Мне нужно было уехать, чтобы понять, что я должен быть с тобой... Смотри, что я привез тебе...

Артур вынул из кармана шелковый платок, сложенный аккуратно треугольником. Улыбаясь, развернул нежные края ткани и, чуть прикрывая ладонью содержимое, сказал: «Вот — главное», и открыл ладонь, и на ней в полумраке заблестели маленькие зеленовато-золотистые зернышки...

Несса взглянула на него вопросительно.

— Что это?

— Семена. Виноградные семена. Мы вырастим из них новый виноградник. Наш виноградник... Возьми и сохрани их.

— Но как ты узнал? Как ты узнал про виноградник?

— Я же говорю тебе, что многое знал о тебе, но тогда кто-то будто удерживал меня и не давал открыть тебе все... Ну, бери же их...

Несса взяла из рук Артура платок с семенами, сложила опять треугольником.

— Ты поедешь со мной в Россию? — спросила она, но кажется, уже знала ответ и ликовала внутри...

— Конечно, — ответил Артур. — Я много думал и об этом. Знаешь, когда я не застал тебя в апартаментах, я предположил сначала, что ты улетела домой. И решил, что найду тебя там, чего бы мне это ни стоило.

— Я не улетела. Как хорошо, что я не улетела.

Он гладил ее волосы, лицо, нащупывал, как слепой, каждую черточку на нем, вспоминая и запоминая заново.

— Уже светает, — сказал он. — Нам нужно еще много успеть сделать сегодня. Пойдем отсюда. Я рассчитался за твой номер.

Он взял ее руку, и вместе, не отрываясь, они вышли на улицу. Воздух торжественно замирал в предчувствии великолепного дня. Уверенно и заботливо поднималось над землей отдохнувшее светило. Дышалось легко и полно. И упоенно, как это бывает только от любви, кружилась голова. Это и была — любовь, сама сердцевина ее — то состояние, в котором она пребывала и в котором любимый держал ее за руку и не отпускал... до самого того момента, когда вдруг за спиной резкий, потусторонний голос не окликнул: «Мисс, мисс, вам не в город случайно?»

Несса оглянулась — из желтого такси человек в чалме, с черными усами и длинной седой бородой, смотрел на нее с надеждой. «Я — свободен».

Треснул апельсин солнца, брызнул оранжевым соком в теплую грезу, неизвестно как и откуда явившуюся, и сквозь подтеки пробилась быль — тревожная, холодная реальность. До самого города, уже в автобусе, а потом в метро, она не в силах была вспомнить ни то, как она покинула отель, ни как расплатилась за номер, ни лица гостиничного клерка и ни одного лица, не переставая удивляться странности происшедшего, чудной осязаемости его. Значит, выпадения продолжаются, значит, не совсем она выздоровела, или... может, это другое — не болезнь, не воспаление чувств, но овеществление иного мира — воплощение зрячего знамения, превозмогшего слепую материю.