BRONZA

– Ты куда? – встревожился Марк. Он стоял у подножия лестницы.

– Видел бы ты свое лицо! – обернувшись, рассмеялся Оуэн и поманил за собой: – Пойдем, навестим Боженьку!

Марк удержал Байю, уже собравшегося идти за ними следом.

– Стой здесь! И чтоб ни с места! – приказал он и поспешил за Оуэном.

Храм был почти пуст, но двое мальчиков-служек в белых одеяниях еще помогали священнику убирать церковную утварь. Несколько человек стояли перед зажженными свечами, поминая усопших. А возле исповедальни три набожные тетки перешептывались между собой, в ожидании исповеди.

– Подожди! Что ты собираешься делать? – остановил его Марк, когда они переступили порог храма. – Ты ведь не будешь никого убивать? Правда?! – спросил он, совсем не уверенный в этом.

– Как ты разволновался, малыш! Даже взял меня за руку… – с улыбкой заметил Оуэн.

Как-то совсем по-детски Марк спрятал руки за спину и украдкой огляделся вокруг, не видел ли кто, как он держал это чудовище за руку. Его вдруг охватило непривычное волнение. Пальцы еще хранили прикосновение к запястью Оуэна, к его шелковистой на ощупь коже.

– Успокойся. Ничего такого, – Оуэн ободряюще хлопнул его по плечу. – Я всего лишь хотел подать милостыньку… Вымыть ручки в святой воде… Надеюсь, попы, наконец-то, догадались положить мыло! – пошутил он, направившись по проходу между рядами пустых скамеек.

У Марка невольно вырвался смешок, но он тут же оборвал смех, вспомнив, что терпеть не может этого шутника. Оуэн с пониманием покосился на развеселившегося брата, занял место в третьем ряду и помахал ему рукой, приглашая присоединиться. Он улыбался.

«Радости-то сколько… Ты еще в грехах своих пойди покайся… Может, и нимб над головой засияет…» – ворчал про себя Марк, нехотя шагая по проходу. Люстры уже погасили, и солнечный свет, проникая сквозь высокие цветные витражи, яркими пятнами стелился ему под ноги, создавая ощущение чего-то волшебного, таинственного.

– Ты читал? – спросил у него Оуэн. Он листал забытую кем-то библию.

– Нет, – ответил Марк, усаживаясь рядом.

– И не читай. Сплошное фарисейство. Я есмь весь такой всемогущий… вроде бы все наперед знающий… Кто возлюбит меня… тому – дарую я вечную жизнь! И на пажитях моих райских будешь ты… трудиться, аки вол – до седьмого пота!

Изображая Бога, Оуэн сурово погрозил ему пальцем, и Марк весело рассмеялся. Довольно хмыкнув, тот захлопнул книгу, отложил в сторону, потянулся к брату, дернул за волосы.

– Отстань! – смеясь, отмахнулся от его руки Марк.

– Но должен же я знать – мягкие они у тебя или нет? – придвинулся ближе Оуэн. Запустил пальцы в каштановую шевелюру брата, растрепал.

Марк пытался отмахнуться от него, а он продолжал дурачиться: ловил его за нос, тянул за ухо, дергал за челку. Они смеялись, толкались и вообще вели себя довольно шумно. Марк забыл про обиды и про оставленного на улице Байю, к своему стыду, тоже забыл.

Изнуряющей, высасывающей радость ненависти – ее не было. Странным образом, но и тревоги от того, что оказался так близко к Оуэну, он тоже не испытывал. Ему было спокойно, уютно рядом с ним. Сердце затопило чем-то похожим на признательность, по телу разливалось приятное тепло, утешая его. И тут он поймал его взгляд. Тот самый взгляд. Хорошее настроение сразу же улетучилось.

«Ну почему этой скотине обязательно нужно все испортить… Сколько же можно на меня облизываться? Неужели нельзя просто побыть человеком?» – он почувствовал себя обманутым.

– В чем дело? – спросил Оуэн, заметив, что брат обиженно насупился, словно маленький мальчик, у которого взяли и отобрали красную пожарную машину.

– Ни в чем… – сильнее насупился Марк. – Пойдем отсюда, – буркнул он, отодвигаясь на безопасное расстояние. – Это все-таки храм, здесь молятся, а ты ведешь себя неприлично… Ржешь тут, как жеребец… в стойле!

«Маленькая ханжа…» – Оуэн с презрением глянул на брата.

– И что? – спросил он с усмешкой. – Здесь запрещается быть счастливым? Может, боженька сейчас пукнет там в свое облако… – поднял голову к расписанному фресками потолку, – и меня поразит молния? Или слетятся архангелы с трубами и пропоют мне сигнал к отбою?

Развалившись, он положил руки на спинку скамейки, закинул нога на ногу, всем своим видом давая понять, что никуда не собирается уходить. Как же Марк ненавидел этот его неистребимый английский снобизм. Его так и подмывало «встать к барьеру».

– Может, и слетятся! – полез он в бутылку. – Люди приходят сюда попросить Бога о помощи, а ты…

– О чем ты, малыш? – от удивления Оуэн даже привстал. – Да какое дело этому бородатому до людишек? Он уже наигрался ими. И преспокойно забыл о своих «творениях»… послав их к черту! – повысил он голос. – Если кому и есть дело до этого мира, то только нам, Демонам! Потому что мы живем в нем! А Боженьке некогда! Он занят! У него раздвоение личности! Мы – то всемогущий и милосердный… то сам Дьявол во плоти! – и снова развалился на скамье. – Жаль, что ты не читаешь книг… – продолжил он дальше, – а то бы знал, сколько крови пролито именем распятого… за два прошедших тысячелетия. Можно сказать, что за каждую секунду, что он провисел на кресте, человечество расплатилось с ним сполна. Ни одному другому богу или идолу за все мироздание не было принесено столько человеческих жертв, как нашему славному Христу… – кивнул Оуэн в сторону распятия.

Марк проследил за его взглядом. На кресте, почти в натуральную величину, висела деревянная кукла. С выпирающими ребрами, впалым животом, в колючем венце и набедренной повязке. Его брезгливо передернуло. Вид страданий, выставленных напоказ, был ему неприятен. В глазах Оуэна мелькнуло понимание.

– Но не будем говорить о войнах и крестовых походах во славу Господню… – он презрительно хмыкнул. – Поговорим об инквизиции… – и в голосе его появились ядовитые нотки сарказма. – Какое раздолье для служения Господу! Осатаневшие от веры попы, сжигающие еретиков на кострах! В вечном городе распятого Бога, смердящие от собственных тяжких грехов, стаи черных ворон, ревностно охраняющие Его десять заповедей! Не убий! Не укради! Не прелюбодей! Вот уж воистину…

С легким сомнением он покосился на брата.

– Полагаю, ты не в курсе, что инквизиторы замуровывали прелюбодеек в каменную кладку живьем, вместе с плодом их греха… – выражение его лица сделалось коварно-размышляющим. – Вот бы лики этих «мадонн», сведенные судорогой удушья, с мертвыми младенцами на руках… да в храмы! В назидание!

Понимая, что, пусть и циничная, но все равно правда – она всегда неприглядна, если не украшается в цветастые одежды лжи, Марк промолчал, чувствуя правоту его слов. У него не нашлось ни одного более или менее убедительного аргумента, чтобы возразить. Оставалось только удивляться, как Ивама вечно умудряется быть прав.

А Оуэну уже надоел философский экскурс в историю христианства, он лукаво подмигнул ему.

– Мне больше по душе Будда… Сидит себе… такой толстячок, сложив пальчики, и улыбается сам себе. По крайней мере, умирать за него… не требует! – заразительно рассмеялся он.

Послышалось громкое шиканье, и они оба повернули головы. Тетки, осуждая поведение молодых людей, с явным неодобрением смотрели в их сторону. Одна даже погрозила им пальцем, призывая к тишине.

«А тебе-то что еще надо… идиотка!» – рассердился на женщину Марк, даже не представляя, что будет делать, если старая кошелка разозлит Оуэна. Вдруг чудовищу не понравится, вдруг оно решит, что подобная фамильярность оскорбительна для него. И устроит ей сейчас скорые и почетные похороны… Да и остальных отправит следом… Чего уж тут мелочиться!

Он с тревогой заглянул Оуэну в лицо, боясь увидеть в его глазах кровавое око Иблиса, которым тот посмотрит вокруг, и люди начнут замертво падать к его ногам. Но шипение трех гарпий, кажется, осталось незамеченным. Вниманием Оуэна завладела фигура на кресте. Он встал и прошел к распятию. Переведя дух, Марк последовал за ним.

Покачиваясь с мыска на пятку, Оуэн недолго всматривался в страдающее от вечной муки лицо Бога, а потом протянул руку и почти любовно погладил Христа по бедру.

– Ты ведь еще тот проказник! Да, Боженька? – усмехнулся он.

– С ума сошел! – сердито пихнул его локтем Марк.

На что тот философски изрек:

– Прими себя таким, каков ты есть, и живи, как хочется – тебе!

Алтарные мальчики смотрели на них с ужасом. Безбожники! Округлив глаза, разинули рты тетки. К ним направился священник.

– Дети мои! – обратился он к молодым людям. – Вижу, в душе вашей нет смирения, и вы напрасно явились в дом Господа… Прошу вас… покиньте храм!

При этом он сурово посмотрел именно на Оуэна. У того загорелись глаза. Наклонив чуть набок голову, с веселым любопытством уставился он на человека, посмевшего сделать выговор ему – Сиятельному Демону. Марк ахнул. Показалось, что Ивама уже примеряется, с какого боку откусить от довольно упитанного священнослужителя.

– Остынь! – втиснувшись между ними, растолкал он обоих.

– А разве я пылаю? – развел руками Оуэн, показывая раскрытые ладони. Он улыбался. Кажется, ему понравилось на время уступить брату роль старшего.

Загородив собой, Марк усадил священника на скамью. Кивнул на Оуэна.

– Я извиняюсь за него, святой отец! Понимаете, он иностранец! Англичанин, знаете ли… Гугенот! – воскликнул он.

Не раздумывая, как это будет выглядеть со стороны, подхватил Оуэна под руку и потащил к выходу.

– Что ты только что ляпнул? Я… кто? – спросил у него Оуэн, позволяя себя увести. Но на пороге оглянулся. На лицах священника и остальных застыло выражение крайнего изумления.

– А представляешь себе их лица, если бы Исусик… вдруг решил повисеть на кресте, забыв прикрыть свои чресла! – расхохотался он.

И храмовое эхо откликнулось на его смех злорадствующим диким хохотом. Марк вытолкал его наружу и захлопнул за ними двери. После приятного полумрака храма солнце ослепило его. Он прикрыл ладонью глаза.

– Хватит ржать! От тебя одни неприятности! – сердито одернул он шутника. Ему было не до смеха.

Оуэн перестал смеяться.

– Кажется, я никого не убил… не так ли? Что ты вопишь, будто там осталась гора трупов?! – с видом оскорбленной невинности спросил он.

Марк вспылил.

– Кончай выделываться! Ты только и ждал, чтобы кто-нибудь посмотрел на тебя криво, чтобы устроить там бойню!

– А если и так… – ответил Оуэн, брезгливо поведя плечами. – Они же просто пища для червей. К чему столько волнений?

Впервые Марк пожалел, что не выбрал себе тело какого-нибудь амбала с кулаками-кувалдами. Сейчас бы впечатывал это нахально красивое лицо в асфальт, превращая его в уродливое месиво. Воздух вокруг него поплыл. Появилась, становясь все заметнее, темная аура. Он сжал кулаки.

– Мне наплевать, как ты там убиваешь! Нет, конечно, мне не плевать, что ты убиваешь людей… Нет, плевать! Убей хоть всех! Но не смей этого делать при мне! Не смей, пока мы вместе! Понятно? Я не хочу видеть ничью смерть! Мне осточертела твоя кровожадность!

Оуэн влепил ему пощечину.

– Ауч! Ты чего? – схватился за щеку Марк.

– Без истерик, малыш, – ответил тот. – Совсем не умеешь радоваться жизни. Смотри, в кого ты превратился… святоша, ханжа, а теперь еще и брюзга. Зачем выбираешь молодое и горячее тело, если из мозгов уже сыплется песок?

Оуэн покачал головой, и в снисходительности его была надменность небожителя. Марк оскорбленно дернулся.

– Не твоего ума дело, что я выбираю… Ясно? Не лезь в мою жизнь! Я к тебе не лезу!

– А я бы… совсем не возражал… малыш… – хмыкнул Оуэн, раскрывая ему объятия.

Марк скривился.

– И хватит называть меня так слюняво… Никакой я тебе не «малыш»!

– Как скажешь, мой мальчик.

– И не мальчик!

– А кто ты? Девочка?

Понимая, что вязнет в трясине ненужного спора, последнее слово в котором все равно останется не за ним, насупившись, Марк промолчал.

Снизу за ними настороженно наблюдал Байя. Он видел, как эти двое выскочили из храма, будто за ними гнался сам черт. А теперь стояли на церковных ступенях и снова ссорились. «Эта оплеуха… Что же там за тайна такая? Раз блондин вертит им, как хочет, а Марк все терпит!»

Оуэн подождал немного: не скажет ли, заупрямившись, брат что-нибудь еще такое же глупое, потом помахал рукой, и возле тротуара затормозил мерседес.

– В машину, оба! – приказал он, снова становясь старшим братом.

– Прошу, – Ши с неприятной усмешкой, в дурашливом полупоклоне, распахнул перед Марком дверцу и тихо добавил: – Дульсинея.

– Заткнись, шавка желтоглазая! – также тихо ответил Марк, пропуская вперед Байю.

– Закончили обмен любезностями! – недовольно «пнул под зад» обоих Оуэн. Ему не терпелось поскорей очутиться в приятном комфорте своей машины. Развлекая брата, он совсем замерз в этом чертовом храме.

Виновато потупившись, Ши быстро захлопнул за хозяином дверцу и сел за руль. Пульман плавно тронулся с места. В салон, через тонированные стекла, не проникали солнечные лучи и не доносился уличный шум. В первую минуту Марк испытал легкое состояние клаустрофобии. Закружилась голова.

Оуэн, по-видимому, чувствовал себя не лучше, потому что сразу открыл бар и налил себе выпить, несколькими глотками опрокинув в себя добрую порцию «Black Wood». Янтарное золото семидесятилетней выдержки, что старилось в монастырских подвалах, в дубовых бочках с конца прошлого столетия.

– Мне бы тоже чего-нибудь со льдом… – сказал Марк. Его голос просительно дрогнул.

Молча Оуэн подвинулся, предоставив брату самому обслуживать себя и своего оруженосца. Марк достал для Байи бутылку французской минеральной воды. Себе налил джина с тоником. Воцарившееся молчание нарушил по-прежнему виноватый голос Ши.

– Вы спешите, милорд? – спросил он, преданно заглянув хозяину в лицо.

– Не уверен… – задумчиво отозвался тот, – но в пробках стоять не хотелось бы…

Ши понимающе кивнул. Мерс басовито рыкнул, вливаясь в поток машин, который странным образом тут же рассосался, освобождая ему дорогу. Оуэн вынул из черной пачки сизо-синюю, с серебряным ободком сигарету. Закурил. Вкусно запахло очень дорогим, без примесей и добавок, табаком. Он курил и лицо его из задумчивого постепенно становилось все более холодным и злым. За стеклами очков все чаще вспыхивали недобрые огоньки. Ши усмехнулся, сворачивая к парку. Он почувствовал – настроение хозяина изменилось.

А Оуэн действительно злился, потому что Марк снова не обращал на него внимания. Склонив друг к другу головы, он и его оруженосец о чем-то тихо секретничали. На самом деле Имонн предлагал забить на тайну и, как только они выйдут из машины… сразу же мерцануть. Марк совестливо отказывался. «Не нужно дразнить чудовище…» – напутствовал его Монсеньор, и он пообещал ему не злить Оуэна. Но прислушиваясь к настырным ноткам в голосе мальчишки и нетерпеливому шиканью брата, Оуэну казалось, что они говорят о нем в его присутствии, делая вид, что его здесь нет.

Его все больше одолевало желание свернуть мальчишке шею и выкинуть его труп на дорогу, под колеса машин. «А что же с Марком… – думал он. – Может, избить до полусмерти? Или силой заставить спустить штаны и трахнуть его прямо здесь, на заднем сиденье. Вопящего и протестующего… А потом… Потом, может быть, он даже вытрет ему слезы… – Оуэн с усмешкой глянул в его сторону. – Интересно, что такое могло бы… удержать меня…» – раздавил он окурок в пепельнице.

– Ты ведь не пошлешь туда своих… собак, чтобы они разобрались со священником? – встрепенулся Марк, неверно истолковав выражение его лица. – Учти, если старик умрет, я не приду на следующую встречу! Хоть исплачешься весь! Хоть они всей толпой будут молить за тебя на коленях! Ни за что не приду! – пообещал он сердито.

Оуэн как-то по-новому вгляделся в взволнованное лицо брата.

– Не знал, что ты уже думаешь о нашей будущей встрече… – заметил он с большой долей скепсиса. – Но будем считать это приятным известием… Хорошо, поп упокоится с миром в своей постели! – и посмотрел вопросительно: – Моего слова тебе достаточно? Или нужно поклясться на библии!

Марк ничего не ответил, прекрасно понимая, насколько тщетны его усилия. Да, он спас эту жизнь, но взамен Оуэн возьмет чью-то другую, только и всего. Оттого, что чудовище заскучает или просто встанет утром не с той ноги. «Признай в себе зверя и живи, как зверь» – смысл философского изречения, прозвучавшего в храме, стал предельно ясен.

Продолжая приглядываться к брату, Оуэн положил руку на спинку сиденья, устраиваясь поудобнее, вытянул длинные ноги, потеснив обоих. Достал новую сигарету. Щелкнул плоской, с именными вензелями зажигалкой. Медленно выпустил сизую струйку дыма. Проследил за ее исчезновением.

– Ты меня удивляешь… – лениво протянул он. – Беспокоишься о том, кто тебя даже не знает. Разве старик что-нибудь сделал для тебя? Может, был тебе преданным слугой… служил верой и правдой? Или верным другом… готовым за тебя в огонь и воду? Он даже не поблагодарил тебя за то, что ты спас его никчемную жизнь!

Оуэн плеснул себе еще коньяку, жестом предложил брату. Марк отказался, он пожал плечами. Сделав большой глоток, спросил:

– Ответь мне, кем ты себя вообразил? Может быть, принцем Датским?

– В смысле? – уставился на него Марк.

– Ну, не знаю… это он все мучился вопросом «убить или не убить»! Вот я и спрашиваю: если ты – простой мальчик, зачем тебе Сила демона? Зачем охотишься и убиваешь? А если ты все же Демон, то к чему вся эта моральная шелуха и слезливое пустословие? К чему все эти жалкие попытки стать «никем» и быть как «все»?! Ты собрался в ад?

– Почему… в ад? – не понял тонкой иронии вопроса Марк.

– Потому, что благими намерениями… вроде твоих… дорога вымощена именно в это веселенькое место! – снизошел до объяснений Оуэн и вдруг склонился к брату, взял за подбородок, заглянул в лицо.

– В твоих глазах – чувство вины… Но разве ты что-нибудь должен этому миру? – спросил он без насмешки, не играя. – Почему бы тебе… не простить себя? – и покачал головой. – Малыш… малыш… ты совсем запутался!

«Ты не имеешь права…» – оттолкнув его руку, Марк в замешательстве отвернулся. Он не хотел, чтобы проницательность Оуэна так глубоко заглядывала к нему в душу. И признавать его правоту тоже не хотел. Потому что действительно желал быть простым парнем. Но тогда что-то темное и дикое, живущее в нем, начинало грызть его изнутри. Хотелось визжать и кусаться, как загнанной в угол крысе. И даже самый лучший из десертов не мог излечить его от глухой депрессии. Когда он ненавидел всех. Ненавидел себя. Когда желал, чтобы весь мир провалился к чертям собачьим и пришла тьма. Забрала его жизнь и наконец-то наступило бы вечное небытие…

Имонн смотрел на него своими печальными глазами. В сердце мальчика, невольно подслушавшего его мысли, вновь поселилась тревога. Это нежелание жить, появившееся у Марка недавно, пугало Байю.«Только жалости мне тут не хватало…» – отвернувшись от его сочувствия, Марк наткнулся на злорадствующий, но тоже все понимающий взгляд Ши. «А ты за дорогой лучше следи… блохастый!» – сердито посмотрел на него Марк. Криво усмехнувшись, тот первым отвел взгляд.

Они вошли в парк с другой стороны, но опять стояли на той же самой аллее. «Это что, какая-то точка отсчета для него или ему здесь медом намазано?» – не мог понять Марк и недовольно хмурился, шагая следом за Оуэном. В парке было довольно людно, но аллея странным образом пустовала. Солнце спряталось в облака. Небо стало серым. Потемнело, как будто собрался пойти дождь.

– Это я убил мальчишку.

Оуэн так внезапно остановился, что Марк налетел на него.

– Ты, ч-что… сделал? – переспросил он, делая шаг назад.

Переход от ничего к чему-то ужасному был настолько резким, что сознание отказывалось вникать в жестокий смысл прозвучавших слов.

– Я убил твоего оруженосца в тот год, когда вернулся, – шагнул ему навстречу Оуэн. – О, я был в бешенстве! Меня мучил ужасный голод! Я убивал любого, кто попадался мне на пути! – он сделал еще один незаметный шаг в сторону Марка. – Кажется, маленькому пажу было тринадцать? – не то спросил, не то просто уточнил. – Не знаю, может, у мальчишки был жар и он бредил… или был сомнамбулой… иначе зачем бродить ночью по улице в одной пижаме? – пожал плечами Оуэн и продолжил: – Помню, была красная луна, бедный ягненок… я догнал его… Но прежде чем убить… – голубые глаза сверкнули жестокой радостью, – сначала я надругался над его нежным, хрупким тельцем! Да, это оказалось слаще, чем просто напиться его крови!

Облизав ставшие сразу яркими губы, Оуэн улыбнулся, и мерзость его слов отразилась на его красивом лице в этой плотоядной улыбке.

– Да, небольшое уточнение… – добавил он, – маленький паж умер не сразу… Я позволил ему целых три года медленно умирать от чахотки. Или сифилиса… Я забыл. Впрочем, какая разница… – небрежно махнул он рукой.

Поковыряться ложкой в сердце брата Оуэн не забыл.

Марк отшатнулся от него. Казалось, ему нужно было пространство, чтобы снова начать дышать. «Не может быть… – оглянулся он назад. Со скучающим видом, Имонн стоял невдалеке и ковырял носком кроссовки гравий дорожки, дожидаясь конца их разговора. – Не может быть, чтобы отрок мог так хорошо скрывать когда-то пережитый им ужас… – смотрел Марк на мальчика. – Байя не боится взрослых мужчин… Не вздрагивает, когда я прикасаюсь к нему или обнимаю его… – перебирал он в памяти, – и отрок совсем не стесняется меня!» Вспомнив, как часто разгуливал по утрам в чем мать родила слегка покраснел.

– Это все неправда! Ты врешь! Или сам бредишь! Не может быть, чтобы отрок не запомнил такого, а он даже не знает, кто ты! – воскликнул он с излишней горячностью. Не желая верить, что Байя подвергся истязанию, но еще больше (не отдавая себе отчета) он не желал верить, что Оуэн способен на такой гнусный поступок. «Конечно, он скотина, но не до такой же степени…» – убеждал самого себя Марк.

– Святые угодники! – всплеснул руками Оуэн. То, естественно, был сарказм. – Как Монсеньор только выносит тебя? Ты же непроходимо туп! Разумеется, мальчишка не помнит! Я наложил на него Заклятье!

Во взгляде Марка по-прежнему отражалось недоверие. Оуэн вздохнул с видом учителя, уставшего объяснять двоечнику, сколько будет дважды два.

– Желаешь убедиться? – спросил он, делая следующий шаг в его сторону. – Стоит мне снять заклятье… и через минуту твой маленький и такой храбрый дружок будет корчиться у твоих ног, умоляя тебя убить его!

Наконец до Марка дошло, что это и есть Та самая страшная тайна, которую теперь он совсем не хотел знать.

– Но то, что ты сделал… это… бесчеловечно!

Его голос надломился.

– Конечно бесчеловечно! Я же Демон! Ты забыл? – улыбнулся в ответ Оуэн и сложил ладони. – Так ты хочешь…? – поинтересовался он вкрадчиво, делая вид, что уже творит заклинание.

– Не смей! – Марк бросился к нему. Его пальцы вклинились между сложенных ладоней, и в ярко-голубых глазах Оуэна сверкнуло торжество. Он стиснул его ладони в своих.

– Как беспечно так близко подойти ко мне… и без Доспехов, – пожурил он брата, заламывая ему руки за спину. Склонившись, потерся щекой о щеку. – Я бы сожрал тебя прямо здесь – ты убил моего Ши! – произнес он и, чуть оскалившись, показал клыки. – Но я уже знаю, что для тебя будет невыносимей… – пообещал с ласковой мстительностью.

– Хе-е! Так вот в чем дело?! – презрительно фыркнул Марк. – Ты все наврал мне про Байю, чтобы я… – он наконец-то смог проглотить противный липкий комок, застрявший в горле. «Скотина безжалостная… так мучить меня… и ради чего? Ради другого, кому уже все равно…» – Марк прикусил губу. Стало больно. Как он мог представить даже на мгновение, что эта бездушная, злобная тварь может быть ему братом?

Обида затопила сердце.

– Да, я убил твою шавку! И что с того? Чего расскулился тут, у тебя еще три осталось! – рванувшись из железных объятий Оуэна, он сердито боднул головой воздух.

Душу жгла ненависть.

– Тварь! Трусливая тварь! Отпусти меня! И давай сразимся! Давай! И я снова оторву тебе башку! Только на этот раз никто не будет хранить ее в банке с рассолом… Потому что хранить будет нечего! – почти торжественно, как скаут, поклялся он.

Напоминать об этом Оуэну не следовало бы. В ответ раздался глухой рык. С невероятной силой Марка швырнуло в сторону, ударив спиной о дерево, что росло через дорогу. От удара у него сбилось дыхание, на глазах невольно выступили слезы. Невидимые путы заклинания прижали его к стволу дерева и тут же спеленали, словно младенца. Теперь даже пошевелиться было нельзя, не говоря уже о защите или нападении. Сражение еще не началось, а он уже проиграл. Нехорошо улыбаясь, к нему приближался Оуэн.

Марк упрямо вздернул подбородок и спросил:

– И что теперь… Укусишь меня?

Поискал глазами Имонна, тот продолжал спокойно стоять на дорожке.

– Именно так, малыш… Зеркала… – полыхнуло багрянцем кровожадное око Иблиса. – Забудь о Доспехах. Для него мы по-прежнему мирно беседуем. Я сейчас распотрошу тебя, как крольчонка, а он даже не заметит…

В ответ на угрозу, Марк лишь презрительно фыркнул. Это не было бравадой. Он не боялся умереть. Смерть ничего не значила для Переселяющегося. Но ему было больно от предательства Оуэна, от его лжи. Оттого, что обманулся в нем. Снова. Там, в храме, пусть недолго, он хотел быть рядом с ним. Хотел верить ему. Хотел, чтобы Оуэн держал его за руку, чтобы, подобно большой птице, надежно укрывал его своими огромными крыльями. А еще безумно хотелось дотронуться до его волос, погладить их, что ли. Это желание – сумбурное, путанное – смутило его, разбередив что-то в глубине сердца. Оно ныло и сейчас. Лицо Марка вспыхнуло обидой и гневом. О том, причинили ли его слова боль Оуэну, он не задумывался.

– Ты никогда не был мне братом! Ты никогда не будешь моим братом! Я всегда буду ненавидеть тебя! – с горячностью, в которой слышались нотки отчаяния и слез, пообещал он демону. И растерянно моргнул, услышав вместо грозного рычания мягкий, бархатно-вкрадчивый голос.

– Значит, я для тебя никто? Ничего не значу?

Марк снова моргнул. Привыкнуть к непостоянству настроения Оуэна было непросто. Только что собирался перегрызть ему горло, а теперь белый снова да пушистый. В глазах безмятежная лазурь. На лице ласковое выражение. Правда, чересчур ласковое.

– Церемониться, как я полагаю, больше не нужно? Верно? Раз я никто…

Оуэн припечатал ладонью кору над самым ухом Марка. От неожиданности тот вздрогнул и тут же ойкнул, больно стукнувшись затылком о дерево. Ограничивая его пространство только собой, Оуэн припечатал и другую ладонь.

– Что же мне сделать с тобой за это, а? – спросил он изменившим тембр голосом, щекоча дыханием щеку.

Застежка молнии на куртке сама поползла вниз.

«Опять… – мучительно покраснел Марк. – Лучше бы убил…» К тому, что эта скотина станет лапать его, да еще прилюдно, – к этому он не был готов.

– Что, недотрога… уже догадался, что я хочу сделать с тобой прямо сейчас? – спросил Оуэн, задирая на нем футболку. Коленом уперся в пах, слегка надавил и провел снизу вверх и обратно.

Бессовестная ласка неожиданно сильно смутила Марка.

– Отвали, на хрен… озабоченный ублю…

Договорить он не успел. Оуэн заткнул ему рот поцелуем. Марк почувствовал, как язык Оуэна лезет ему в рот, и омерзение тошнотой подступило к горлу. Внутри, обжигая, набухал протест. Желудок скрутило в болезненно-тугой узел.

– А-аа! – заорал он, захлебываясь яростью.Кожу обожгло нестерпимым жаром. Голова просто лопнула от боли. Мелькнувшая перед глазами ослепительно яркая вспышка почти ослепила его. Тело согнулось надвое. Его вырвало.

– Марк, что с тобой?! Что он сделал тебе? Скажи мне, что?!

Встревоженный голосок Байи медными трубами оглушил его барабанные перепонки. Марк поморщился, затыкая уши.

– Пожалуйста, отрок, не кричи так! – попросил он мальчика, обнаружив себя стоящим на четвереньках. С трудом встал, огляделся вокруг в поисках Оуэна. Спросил:

– Где он?

Хотя очевидное было перед глазами. Того нигде не было видно.

Подставив свое плечо, Имонн помог ему добраться до ближайшей скамейки. Марк вспомнил язык Оуэна у себя во рту, и его снова вырвало. Проходившая мимо пожилая чета покачала головами. «А еще с ребенком! Какой пример подает этот пьяница мальчику!» – прочел он на их негодующих лицах, слабо улыбнулся в ответ и без сил откинулся на спинку скамейки. По вискам стекал пот. На глаза упали волосы, но у него уже не было сил убрать их со лба. Он устало смежил веки. Ему было очень плохо. Своим поцелуем Оуэн будто выпил всю его жизнь. «Хорошо, что все произошло так быстро и отрок ничего не понял…»

– Ты сможешь дотянуть до дома? Или позвать Монсеньора? – Имонн с тревогой всматривался в его мертвенно-бледное лицо.

– Не надо… Мон… сеньора… Я дотяну… Вот только посижу… немножко… – пообещал Марк и провалился в темноту.Его оглушил шум многолюдной толпы. Солнечный свет лился через стеклянный купол. Мороженое – оно было восхитительным. Он испачкал в нем нос, чмокая и облизывая ложку. Рядом негромко рассмеялась женщина. Мама…

41 глава

Он очнулся в своем номере. Сидел на кровати. Рядом примостился Имонн. Вид у него был встревоженный. Мальчик тяжело дышал.

– Я перетащил нас обоих! – воскликнул он излишне порывисто. И понятно, мерцануть вместе с впавшим в забытье Марком оказалось делом непростым. Да еще средь бела дня, да в людном месте… Но помощи ждать было некогда. Он торопился очутиться дома, под защитой охраняющего заклинания Стражи.

– Не так громко, отрок… От твоего голоса у меня сейчас лопнут перепонки… – поморщившись, попросил Марк, растянулся на кровати и устало закрыл глаза. – Но ты – молодчина! – спохватившись, заслуженно похвалил он мальчика.

– Что он сделал тебе? Ты ранен? Дай, я осмотрю тебя! – сунулся к нему Имонн. Слишком обеспокоенный, он не внял его просьбе.

Марк позволил снять с себя куртку, мокасины. Но когда тот потянул с него футболку, удержал за руки.

– Я в порядке! Я же сказал, правда… Лучше принеси мне мороженого. Шоколадного, с хрустящими ва… – он снова отключился.

– Мороженое? Ну не идиот?! Он, может, умирает тут, а ему десерт подавай! – всхлипнул мальчик.

Но раскисать было некогда. Байя рукавом вытер слезы и настырно стащил с него футболку. Внимательно осмотрел грудь, живот, плечи. Повернул на бок, чтобы осмотреть спину. Он искал раны или следы каких-либо заклинаний, но ничего не нашел. Это обнадеживало, но не очень.

«Если это не заклинание, то почему он выглядит таким больным?» – недоумевал мальчик, накрывая Марка одеялом. Тот явно был болен. Его тело дрожало в ознобе, а кожа покрылась мурашками и какими-то странными полосами. На лбу выступила испарина. В беспамятстве он что-то бормотал горячим, задыхающимся шепотом. Забравшись с ногами в кресло, Имонн обхватил колени руками и задумался. Монсеньора он уже позвал. Оставалось только ждать. За окном вовсю шумел дождь…

Тогда тоже шел дождь, и он очень боялся, что карнавальное шествие не состоится. Боялся, что не увидит шутов и фокусников, актеров, устраивающих свои представления прямо на улицах. А больше всего расстраивался из-за фейерверков. Сидя у окна, вглядывался в серую пелену дождя и думал, что в такую-то погоду…

К его радости, дождь недолго поливал брусчатку. Разветрилось. Выглянуло солнце. Они с матерью сели в карету, которая, как он думал, отвезет их на праздник. Лондон ликовал уже третий месяц, и казалось, веселому ликованию не будет конца. Даже самый последний ипохондрик готов был до утра пить за здоровье Карла Второго Стюарта и возвращение благословенной монархии. Но карета остановилась у дома с яркой вывеской над дверью. Мать вручила ему небольшую шкатулку, наказала отдать хозяину этого дома и дождаться ответа.

– А ты разве не пойдешь со мной? – спросил он, отчего-то встревожившись.

Рукой в ажурной перчатке она погладила его по щеке и поторопила:

– Иди же, иди!

Дверной колокольчик мелодично звякнул, когда он вошел внутрь. От прилавка к нему склонился вертлявый, с прилизанными волосами юноша и спросил, что желает юный господин. Он исполнил все, как велела мать.

Плотный чернявый мужчина с тяжелыми веками и мрачным взглядом, изредка покашливая и кутаясь в меховую накидку, долго перебирал содержимое шкатулки холеными пальцами, унизанными перстнями. Несколько раз перечитал вложенное письмо. Потом захлопнул крышку и так же долго молча изучал его лицо. Видимо, удовлетворившись осмотром, взял шкатулку и поманил за собой.

– Подождите! А как же моя мама? – разволновался он.

Бросился к дверям, распахнул их, сбежал по ступенькам. Улица перед домом была пуста. Карета уехала.

– Она уехала? Почему? – спросил он дрожащим от слез голосом у мужчины, вышедшего за ним следом.

Ничего не ответив, тот взял его за руку и увел обратно в дом. «Вытри слезы!» – это все, что сказал ему тогда отец.

Съежившись в кресле, Имонн спрятал лицо в коленях. Он так и не понял, почему мать подбросила его, словно кукушонка, в чужое гнездо. Отдала в семью отца, о котором он даже не подозревал до того дня. Неужели она желала ему добра? Но у отца уже было двое законных наследников и бастарду здесь не очень-то обрадовались.

Правда, сводный брат отнесся к нему вполне добродушно. Он уже вырос из детских обид. Зато сестра, с которой они оказались ровесниками, посчитав его грехом отцовской похоти, люто возненавидела и издевалась над ним, как могла. Коварная, она строила козни, а ему приходилось расплачиваться за проступки, которых он не совершал. Нет, его не били. Никто и пальцем его не тронул! Но выслушивая в очередной раз его горячие оправдания, отец мрачно смотрел на него отстраненным, не верящим взглядом. И этот взгляд жалил больнее любой розги.

Потом наступил вечер, когда на небе взошла красная луна. Она заглядывала в окно его спальни своим кровавым оком и манила куда-то. Его охватило неодолимое желание выйти на улицу. Он помнил только, как шел в темноте и дрожал на ветру, ступая босыми ногами по холодным камням. А после красное око луны вдруг приблизилось к нему вплотную, и тьма ощерила на него свои окровавленные клыки.

Очнулся он в приюте, при церкви Трех архангелов в предместье Лондона. Холодные брызги воды упали на лицо. Священник уже причастил мальчика и отпустил ему все грехи перед смертью. Известие о скорой кончине совсем не испугало его и даже не огорчило, он умирал и был счастлив этим. В ожидании смерти весь мир сосредоточился для него в картине, висевшей в простенке между окон. Закованный в серебряные латы, опираясь на сверкающий меч, на него темными глазами смотрел архангел Рафаил. Золотистые кудри обрамляли юное, такое печальное лицо. За плечами величаво распахнулись белые крылья.Архангел стал его молчаливым и единственным другом, пока смерть медлила, словно позабыв о нем. Спустя три года за ним все же явился ангел смерти. Его душа без сожаления покинула измученное болезнью тело, больше не желая возвращаться назад, в этот бренный мир, она хотела покоя. Но встретившись с Марком, он по своей воле решил стать «щитом» для его кровоточащего сердца – и отдал свою Невостребованную душу ради него, не раздумывая…

– Тысячу чертей и сундук мертвеца вам на головы! Вздерну обоих на рее, если окажется, что это не срочно!

Смерчем в номер ворвался недовольный Монсеньор. Принимая человеческий облик, встряхнул полосато-белоснежной шкурой. Он охотился в джунглях Таиланда и, между прочим, охотился на людей, от нечего делать, изображая тигра-людоеда. Когда донесся отчаянный зов о помощи, пришлось бросить добычу, так и не пообедав. Еще бы он не сердился. От грозного рыка шефа Байя подскочил из кресла, с виноватым видом вытянувшись в струнку.

Тот огляделся. На кровати, сбросив одеяло, метался и бредил Марк. Взмокшие волосы прилипли к вискам, кожа блестела от обильного пота, его сильно знобило. Монсеньор, прислушавшись к его горячечному шепоту, шагнул к кровати; из-под густых бровей яростно сверкнули тигриные глаза, но грубовато-мужественные черты лица по-отечески подобрели.

– Набери-ка нам ванну, отрок! – обратился он к Имонну.

Пока мальчик с виноватой поспешностью выполнял его просьбу, тот раздел Марка догола, легко, будто ребенка, поднял на руки и понес в ванную. Стоило только глянуть на воду, и та сразу же превратилась в прозрачные кубики льда. Вокруг положенного в ванну и горящего лихорадочным жаром Марка, зашипев, начал таять лед. Убрав потемневшие от пота каштановые пряди с покрытого испариной лба, Монсеньор приложил ладонь, проверяя температуру. Там было за сорок. Пришлось применять Силу, чтобы лихорадка спала. Больной постепенно затих, перестал бормотать.

Имонн заметил странный, проступивший сквозь кожу, знак на лбу Марка.

– Что это? У него… на лбу?! – он вопросительно посмотрел на шефа.

– Где? Ничего не вижу. Тебе показалось… – отмахнулся от его вопросов Монсеньор, в этот момент он сосредоточенно подсчитывал пульс больного.

– Нет, не показалось! Я знаю этот иероглиф! Это Печать Императора! – взглядом инквизитора уставился на него Имонн. – Марк чья-то собственность, да? Чья?! – нехорошо прищурившись, потребовал он ответа.

«Вот тебе… здрасьте, приехали! Поезд дальше не пойдет, просьба освободить вагоны!» – Монсеньор понял – настырный паж не отстанет.

– Ну, ладно… что-то там вижу! – он наклонился вперед, вроде бы разглядывая. – Действительно, похоже… – изображая раздумья, покрутил пушистый ус. – Может быть, проделки Оуэна? Этот шутник способен на любое коварство! – отделался он вполне удобной отговоркой, прекрасно зная, что Ивама здесь не при чем.

Но настырный паж продолжал смотреть на него тем же самым инквизиторским взглядом, похоже, объяснения шефа его совсем не убедили.

– Надо перенести его на кровать… Не хватало еще, чтобы простудился…

Уходя от щекотливой темы, Монсеньор подхватил Марка на руки и понес обратно в комнату. Байя увязался следом.

– А это тоже… проделки вашего «шутника»? – указал он пальцем на отчетливо проступившие по всему телу Марка красные полосы, уж больно напоминавшие фрагменты магического круга.

– А это… – Монсеньор быстро прикрыл Марка одеялом, – это… я думаю, последствия лихорадки или у него аллергия на Оуэна!

«Обманывать детей… стыд и позор моим сединам!» – шумно вздохнув, он присел на кровать. Достал из кармана леденец в яркой обертке.

– Ну, рассказывай, что там у вас приключилось? – разворачивая конфету, спросил строго, начальствующим тоном. – Говорил же вам, чтобы не дразнили чудовище… Разозлили Оуэна и тот применил Силу, я прав?

– Не знаю… – утратив всю свою настырность под суровым взглядом шефа, неуверенно замялся Имонн. – Они просто разговаривали… Потом яркая вспышка… словно молния ударила… Верзила куда-то испарился, а Марк взял и вырубился…

– Вот и ладушки!

Монсеньор усадил мальчика рядом с собой, протянул чупа-чупс. Дальнейшие объяснения не потребовались. «Оковы Согласия… мать их! Интересно, Кайя хоть выжил…?» – подумал он с искренней тревогой.

Теперь, когда все осталось позади, машинально облизывая леденец, Байя почувствовал, как его начинает покидать нервное напряжение. Услышав подозрительное шмыганье носом уткнувшегося ему в галстук мальчишки, Монсеньор отодвинул Байю от себя подальше, испугавшись за столь важную (тот был дорогущим) деталь своего гардероба. Достал на всякий случай платок, вытереть слезы. С отеческой заботой ласково погладил по голове.

– Глупые мальчишки, когда вы только повзрослеете… – вздохнул он снова. И вдруг взял Имонна за подбородок, повернул лицом к окну. Взгляд стал задумчиво-изучающим. Помолчав, спросил:

– Не пора ли сменить образ?

– Зачем? – не понял Байя.

– Думаю, твой нежный возраст привлекает к вам с Марком излишнее внимание… – все так же задумчиво произнес Монсеньор, продолжая разглядывать мальчика. – Не лучше ли быть ровесниками?

– А это важно? – сразу же враждебно нахохлился Имонн. – Для того, чем мы занимаемся, разве имеет значение, как я выгляжу?!

– Да, в общем-то, никакого…

– Тогда…

Подросток не стал продолжать, остальное прозвучало бы слишком грубо. Монсеньор понимающе хмыкнул в усы. «Ладно, не будем доводить воробушка до слез, а то еще заклюет… Вон, уже и перышки взъерошил!» – подумал он и полез во внутренний карман пиджака. Золотом в пальцах блеснула кредитная карточка.– С Марком все будет в порядке. Лихорадка прошла, – вставая с кровати, сказал он. – Думаю, небольшой отпуск вам не помешает. Недельки две. Отдохните, съездите куда-нибудь, проветритесь! – Монсеньор протянул кредитку Байе. – Девочки там всякие, секс, наркотики! – но заметив, с каким удивлением, раскрасневшись, тот вытаращился на него, добавил, что насчет последнего он пошутил и похлопал Имонна по плечу. – Полагаюсь на твое благоразумие, отрок. Надеюсь, ты удержишь Марка в пределах разумного… – кивнул на кредитку в руках мальчика. – «Диснейлендов» покупать и дарить сиротам не советую! Посажу на хлеб и воду!

На этой поучительной ноте Монсеньор покинул номер. Нажал кнопку лифта, но дожидаться не стал, отправился вниз по лестнице. «Какой же ты, право, садист, Сэйрю! У меня даже во рту пересохло! Только черта лысого я позволю тебе, любезный мой братец… еще хоть раз посыпать мою голову пеплом подобного унижения!» Решив, что ему нужно срочно выпить, быстрыми шагами пересек холл отеля и направился в бар.

– Налейте мне чего-нибудь, да покрепче! – обратился он к бармену, усаживаясь на высокий стул возле стойки.

«Что-нибудь, чтобы забыться…» Пил большими глотками крепчайший ямайский ром, не пьянея, и размышлял над случившимся. «Вот и ты, глупый мальчик… – думал про Оуэна, – ломишься в душу брата, словно в закрытую дверь, уверенный, что та заперта изнутри! А дверь открывается просто, достаточно потянуть ручку на себя…»

Бармен, натирая стаканы, украдкой поглядывал на седовласого мужчину, сидевшего у барной стойки в глубокой задумчивости. А Монсеньор думал о том, что в последнее время Марк слишком легко гибнет. Он уже не помнил, когда тот доживал хотя бы до тридцати. Хорошо быть безрассудно отважным и бросаться грудью на амбразуру, зная, что и эта жизнь не последняя. Тоже мне Аника-воин! Чем, собственно, ты отличаешься от Оуэна, убивающего себе на потеху? По крайней мере, тот и не скрывает, что ему просто нравится убивать! Ты же губишь одну за другой жизни молодых ребят малодушно – из боязни признаться самому себе в собственном нежелании жить. Ни сейчас. Ни потом. Нигде. И нет тут никакого выхода. И свет не собирается забрезжить в конце туннеля. Есть только выбор. «На чью же сторону встанешь ты?» – думал уже о себе Монсеньор.Он видел уснувшего в кресле у догоревшего камина старика, укрытого клетчатым пледом. Умное лицо изрезано глубокими морщинами, в руке потухшая трубка. Прости! Я мог бы сказать тебе «прости», но не будет ли это еще большим лицемерием – извиняться перед тем, кому суждено похоронить всех, кого любишь… И к черту любые угрызения совести!

Он боялся посмотреть себе за спину. Боялся увидеть отвратительные обрубки искалеченных, обломанных крыльев. Невозможность даже не взлететь, а хотя бы расправить их, делала его больным, на грани помешательства. Не дающий дышать, липкий мрак расплывался перед глазами чернильным пятном, и когда-нибудь, он знал это, однажды он уже не сможет вернуться из этого мрака. Но заскорузлые от запекшейся крови веревки, напоминая о себе, грубыми узлами врезались в тело, останавливая на время бесполезные попытки, монотонно, вновь и вновь, расправить несуществующие крылья. А голос не умолкал.

– Убей его, и свет больше не будет резать тебе глаза! Все погрузится во тьму! Убей Свет и принеси мне его голову!

Этот голос рокотал в ушах подобно урагану.

– Отдай мне его голову, и ты больше не будешь парией! Я навсегда освобожу тебя от крыльев. Я дам тебе ту жизнь, которую ты так хочешь. Ты сможешь забыть все – я обещаю!

Набегающей на песок волной мягко шелестел голос, уговаривая его. И безумно желавший освободиться от этого голоса, он убил Свет. Отрубил голову, схватил за перепачканные кровью серебристые волосы и протянул тому, кто обещал ему свободу. Мертвая голова смотрела на него ничего не видящими глазами брата, и он закричал.

– Марк, очнись! Очнись!

Кто-то тряс его за плечи. Марк открыл глаза. Над ним склонилось встревоженное лицо Байи.

– Это опять началось, да? Тебе снится тот самый кошмар?

– Прости, я не хотел тебя пугать… – Марк сел на кровати, привалился спиной к стене. Вяло подумал, закончится ли когда-нибудь этот проклятый день, часы показывали лишь начало десятого вечера.

– Я знаю, не извиняйся…Имонн приткнулся к нему под бок, он обнял его, и оба затихли в темноте, в тишине, без движения. Дождавшись, пока мальчик уснет, Марк отнес его на другую кровать, накрыл покрывалом.

В ванной несколько минут бездумно смотрел на свое отражение. Потом с силой потер ладонями лицо. «Ивама, почему ты такой ублюдок? Что тебе нужно от меня? Чего ты добиваешься? Зачем творишь со мной такие вещи? Какое ты применил заклинание, что я чувствую себя хуже подыхающей собаки…» – думал он, открывая краны до упора. Долго стоял под сильным напором воды в надежде, что она смоет с его кожи прикосновения Оуэна. Устав стоять, просто сполз вниз. Обхватил колени руками, и вода еще очень долго барабанила его по затылку, плечам, согнутой спине. Только когда все мышцы онемели, а кожа покрылась гусиными пупырышками, вышел из душа.

В темноте на кровати едва угадывалась фигура спящего мальчика. На широком подоконнике сидел Монсеньор, перед ним стояла коробка с пирожными и большая чашка горячего какао. Марк поблагодарил его взглядом. Одевшись, пристроился рядом. За окном Нью-Йорк – этот город неспящих встречал наступившие сумерки бриллиантовой россыпью огней. Марку понравился город. Он хотел бы жить здесь всегда. Но не сейчас.

– И что ты уже выбрал? Сигануть с крыши? Или бесславно погибнуть в поединке с нечистью, сделав вид, что «упс» промахнулся? – спросил Монсеньор.

У Марка не нашлось сил даже огрызнуться.

– Вопрос не в этом… – не дождавшись ответа, хмыкнул Монсеньор. – Ты всегда можешь взять бессрочный отпуск, вернуться домой и зависнуть в нирване, в райских кущах! Вопрос в другом! Сколько пройдет времени… день, два – прежде чем ты начнешь ныть от скуки и прибежишь ко мне требовать хоть какую-нибудь работу?

Не желая обсуждать это, по крайней мере, сейчас, Марк промолчал. Сосредоточенно похлопав себя по карманам, Монсеньор достал леденец. Развернул и засунул в рот. Марк уставился на шефа с выражением «не рановато ли впадать в детство?», тот хитро подмигнул.

– Хочу избавиться от одной довольно вредной человеческой привычки.

Догадавшись, что шеф имеет в виду курение, воспользовавшись возникшей паузой в неприятном для него разговоре, Марк спросил:

– А как там Сэйрю? Сузаку говорил, он теперь в Лос-Анджелесе. Решил попробовать себя на роль кинозвезды? Зачем ему эта дешевая слава покорителя Голливуда? Разве мало собственного величия? Да кстати, как у него дела? Я давно его не слышал. С ним все в порядке?

От внушительной фигуры Монсеньора вдруг повеяло холодом могильного склепа.

– Да что может случиться с этой пронырливой рептилией? – пожал он плечами. – Нежится в своем болоте. Цветет плесенью и воняет тухлой рыбой!

Марк удивленно приподнял брови, всмотрелся в посуровевшее лицо шефа. «Поссорились? Не поделили что-то…?»

А Монсеньор думал: «Конечно, я подозревал, что ты прохвост – тот еще Змей с яблоком… Но на этот раз ты превзошел самого себя! Не ты ли говорил мне со вздохом печали, что не знаешь, как это – любить? Потому что не помнишь, каково это – быть любимым?! Зато, надо сказать, отлично знаешь, как быть беспощадным к тому, в чьей любви ты нуждаешься больше всего! Да уж, в иезуитстве тебе не откажешь… Твои лживые насквозь слова… Сэйрю, похожи на белый шелк какуремино и лисью маску, за которыми прячется твое бесстрастное, расчетливо-холодное бессердечие! Возможно ли полюбить того, у кого никогда не было сердца? Вопросец-то легче легкого! Не пора ли осчастливить им свою рогатую голову?!»

– Ладно, раз с вами обоими все в порядке… – он встал с подоконника, – я пошел. Кредитка у отрока. Отдохните, развлекитесь! – Монсеньор направился к дверям. Обернулся. – Только, прошу, без эксцессов, Марк! Не смей пускать на ветер заработанное тяжким трудом! Между прочим, моим тяжким трудом!Марк хотел проводить его, но так и остался сидеть на подоконнике.

42 глава

Забыв задвинуть жалюзи на окнах, Оуэн крепко спал, растянувшись на спине, прикрыв тыльной стороной ладони глаза, и причудливые тени скользили по кровати, все ближе подбираясь к его лицу.

«…играя ребенком на коленях матери, он смеялся, стряхивая с черного бархата ее платья яркие блестки звезд. А она с глубокой печалью в бездонных глазах, обнимая сына, говорила ему голосом раненой птицы, что он вырастет…

И тогда придет тот, кто разлучит его с братом. Кто обманет его и предаст, а потом убьет. Потому что так и не захочет поверить в то, что не сможет обладать тем, что однажды украл…