Брусника созревает к осени

– Кремень, а не парень, – хвалился им дядя Яков, чтоб слышали соседи. – Один недостаток – пиво не пьёт.

А дядька мог одолеть кружек пять за один присест.

– Правильно, что не пьёшь в будни. Пить надо только по революционным праздникам да в Пасху и Троицу, – поучал он племянника.

Мосуновых жители казармы считали самыми бедными, тихими и безобидными людьми. Некоторые даже жалели. Ольга Семёновна обмерла от неожиданной щедрости, когда жестянщик Гурьян Иванович Сенников – Верочкин отец принёс к их дверям круглый раздвижной стол.

– Вот барыня велела передать, – сказал он, подмигнув Славке.

Почему Гурьян Иванович свою жену Елену Степановну, кастеляншу районной больницы, называл барыней, никто не знал. Может, из-за её дородности. Гурьян Иванович с восхищением косил глаза на супругины сытые бёдра и, когда не было дома Верочки, шлёпал смачно рукой ниже спины:

– Комар с комарихой сели, – объяснял он. – Лё, лико-лико, сколь велико, – восхищался он и добавлял, – Ой, сладка, будто ягодка, – ягодичка. Раскараванило тебя, барыня. Знать, от котлет.

Елена Степановна багровела от возмущения:

– Ты, как был грубым неотёсанным мужиком, так им и остался, – упречно произносила она. – Полнеют не от котлет, а от лет.

– Лё, лико-лико, – опять придуривался Гурьян Иванович, кося под дремучего деревенского мужика.

Себя Елена Степановна считала женщиной культурной и даже утончённой. Сама Ангелина Витальевна, жена директора торфопредприятия ей заказывала платья шить, а тут такая грубость.

– Как был Гурей, так Гурей и остался, – со вздохом говорила она.

Оказалось, что у стола ноги источены жучком, но всё равно, он украсил выгородку, в которой кроме стула, сундука да двух общежитских, синего цвета, тумбочек, да такого же казённого цвета двух панцирных кроватей ничего не было, если не считать деревенскую скамейку.

Славка и уроки делал на тумбочке. А тут наступила благодать – стол широченный, а если вдруг гости нагрянут, так можно было его раздвинуть, и он стал бы в два раза больше. Но это чисто теоретически, потому что раскладывать стол было ни к чему. Редко кто к ним, кроме дяди Яши да Березихи заходил. Тогда и к кровати не протиснешься. Впервые раздвинули его на Славкино шестнадцатилетие.

Ольга Семёновна столько благодарностей рассыпала перед Гурьяном Ивановичем и Еленой Степановной – не счесть да ещё недели три вела за Сенниковых очередь – мыла коридор и крыльцо в казарме, освободив дородную кастеляншу от необходимости нагибаться.

Славке это не нравилось.

– Ты зачем унижаешься? – возмущался он.

– Да что ты, что ты, Славко, какое унижение? Люди помогли нам, дак вот… Чего гордиться-то. Ты уж повежливее с ними будь. Вон они какие хорошие. Они добро сделали нам, так и я отплатила добром.

– А зачем угождаешь, как Молчалин? – возмущался Славка.

– Не говори эдак, – испугалась мать. – И здоровайся бастенько – не переломишься. А то скажут: ишь какой гордой. Подумают: «Мы им стол, а он нос воротит».

«Во-первых, угождать всем людям без изъятия -

Хозяину, где доведётся жить.

Начальнику, с кем буду я служить.

Слуге его, который чистит платья,

Швейцару, дворнику для избежанья зла,

Собаке дворника, чтоб ласковой была», – со злостью в голосе процитировал Славка Молчалинские заповеди из Грибоедовского «Горя от ума».

– Я вот дворник, дак что со мной зазорно здороваться? – до слёз обиделась Ольга Семёновна. – Ну, Славко, не думала, что ты эдак обо мне скажешь. Зазорной-то работы не бывает. Всё делать приходится. Научишься жать – научишься жить.

Славка стушевался, поняв, что не туда его завела классическая

цитата.

Видимо, мамино воспитание всё-таки сказалось. В ту же весну к 8 Марта он сделал подарок всему дому – огрёб крышу от снега. Он стоял с лопатой на сугробе. Проходя мимо казармы, каждый ему что-нибудь говорил. Один: «С успехом трудиться!», другой – просто: «С успехом», Березиха сказала: «Бог на помощь». Только Гурьян Иванович, хитро подмигнув, подбросил:

– Не ломайся-ка, парень, лё, тепло уже, весна придёт – солнце всё сгонит.

– А вдруг проломится, – высказывал опасение Славка.

Однако жильцам понравилось, что их казарма раньше других освободилась от снега: не будет опасения, что своротит трубу или продавит их крышу сугробищем, наметённым с северной стороны.

– Смотри-ко, мосуновский-то парень как вырос. Вроде давно ли маленький был. Всё гонял по обочине обруч от бочки, поддерживал его проволочной правилкой да ещё губами тарахтел под вид мотора: р-ры. Будто мотоциклом управлял. А тут вовсе взрослый, с лопатой, – радовалась Березиха.

– Вот, Славко, все заметили твоё доброе дело, – сказала мать. – Яша говорит, если на конторе крышу огребёшь, деньги заплатит.

И Славка превратился в заправского огребальщика крыш. На конторскую крышу тоже слазил. Наверх уже кричали другое.

– Ничего не боишься. Правильно, смелость города берёт, – бодрил его Гурьян Иванович.

– Живи смелее, повесят скорее, – вставил своё Киркин дед Герасим.

Шли они после «закуски», и языки требовали свободы выражения.

Так разохотился Славка, что когда Кирка – Канин Нос сообщил по секрету, что знает, где можно заработать, с радостью согласился.

Звали охотников на рытьё канав вокруг складов медуницкого «Заготзерно». Побежали туда вдвоём. Рыли отводные канавы в глубоченном, в человеческий рост снегу. Мечтали закалымить за день по десятке. Славке такие деньги казались большими, а Кирка скривился:

– Фигня. Короче – я и по сотняге за день заколачивал…

Врал, наверное.

Выбрасывая снег фанерной лопатой, Славка с радостью думал о том, что купит матери кофточку к дню рождения. Видел он в сельмаге такую расшитую белым шёлком. Тридцать пять рублей стоит. А тут сказали за неделю по семьдесят рублей заплатят. Получится на кофточку и на торт.

Однако им заплатили куда меньше, потому что вычли налог подоходный да ещё за бездетность. Славка за бездетный налог обиделся на бухгалтерских работников из «Заготзерна», а Кирка зло напомнил, что им детей заводить ещё не полагается – возраст не детородный.

– По ведомостям вы у нас как взрослые мужики проходите, – обрезала кассирша.

Ничего не поделаешь. Подростков всегда все надувают, как заблагорассудится.

На блузку для мамани денег хватило. Когда Славка развернул перед ней эту красоту, Ольга Семёновна вместо того, чтобы обрадоваться, вдруг заплакала: