Будешь моей, детка

Меня аж в холодный пот бросает.

Нет, не надо бить окна и вообще не надо никакого шума. Лучше всего уйти как можно незаметнее.

А для этого надо выйти. Выйти отсюда. Но так, чтобы этот толстяк не пошел меня искать. Чтобы не поднял шум.

Я быстро, чтобы не испугаться и не передумать, хватаю этого мужика за отвороты пиджака и развязываю ему галстук.

Он, кажется, очень удивлен. И не сильно доволен.

— Я… завяжу вам глаза! — импровизирую я, внутреннее сгорая от стыда. — А потом…сделаю все сама!

— Нет, — он отстраняет мои руки.

Он прям очень недоволен, от эмоций его речь становится сбивчивой и неправильной, немецкий акцент слышен очень сильно:

— Ты тигрица не надо, руководить не надо. Ты девочка. Невинная. Я сам тебя раздену.

И идет на меня. Меня аж передергивает: вот, значит, какие у этого борова фантазии…

Придется как-то подыграть ему, чтобы выйти отсюда. За дверью меня ждет Тимур. Он приехал за мной.

— Я стесняюсь, — шепчу я толстяку.

И мне тошно от того, каким масляным сразу же стал его взгляд.

— Пожалуйста, завяжите себе глаза, — прошу я, — тогда мне не так стыдно будет перед вами раздеться.

Он торопливо кивает и сам завязывает себе глаза галстуком. Я делаю осторожный шаг назад, но он получается слишком звонким из-за каблуков. Черт! Так не пойдет!

Скидываю туфли и крадусь к двери.

— Малышка?

— Я раздеваюсь, мне ужасно стыдно! — пищу я. И не вру: мне и правда невыносимо стыдно от того, что приходится тут творить.

— Да, моя девочка, да, — хрипит он сладострастно, а я уже открываю дверь.

— Ой, простите, — кричу я толстяку. — Мне в туалет надо! Подождите, пожалуйста!

И закрываю дверь. На ключ. Ключ отшвыриваю в сторону и бегу босиком вниз, на первый этаж, к входной двери. По пути мне, к счастью, никто не встречается, и я звоню Тимуру:

— Ты где?!

— Я почти вышла, — шепчу ему.

— Жду! Давай, детка. Надо быстро. Пока охрана где-то шляется. А то потом все может быть сложнее.

Я подбегаю к двери, дергаю ручку — и ничего не происходит. Она заперта. Заперта на ключ. И где взять этот ключ — совершенно непонятно.

— Тимур! — я в панике прислоняюсь к двери как можно теснее и надеюсь, что он услышит меня.

— Детка?

— Дверь закрыта на ключ!

И именно в этот момент я слышу наверху чьи-то голоса.

Голоса становятся ближе, как будто эти люди подходят к лестнице.

— Тихо, кто-то идет, — шепчу я Тимуру. И юркаю за огромное кресло, стоящее в углу.

Делаю это очень вовремя, потому что на первый этаж уже торопливо спускаются. Я не вижу, кто, но, судя по голосам, это те самые официантки, которые нас сегодня обслуживали.

— Там мужик в дверь колотит, — слышу я голос одной из них. — В пятой комнате. А она закрыта. Что делать.

— Позвони на ресепшен, пусть запасными ключами откроют. А с кем он там? Со шлюхой?

— Да вроде нет. Я только его голос слышала.

— А она где?

— А я знаю?

Они проходят мимо меня и, кажется, уходят дальше по коридору, потому что их голоса смолкают.

Черт! Ну вот что этому немцу не лежалось с завязанными глазами? Вскочил, панику начал поднимать…

Я выглядываю, убеждаюсь, что никого нет, и бегу снова к двери.

— Тимур.

— Отходи, — его голос через дверь звучит глухо. — Я выбью замок.

— Что?

— Отойди, блядь!

Я отскакиваю, и тут же дверь содрогается от тяжелого сильного удара. А потом еще от одного. Третий удар становится для замка последним. С жалобным треском дверь распахивается, по ней расползается сеть трещин, а наверху кто-то визгливо кричит «Что там? Пожар?»

Оказывается, когда выбивают дверь — это довольно громко. И, может, это был не лучший выход, но мне плевать.

Мне плевать, потому что передо мной стоит Тимур Соболевский. Взъерошенный, злой и тяжело дышащий. Он хватает меня за руку, и мы бежим. Бежим к алой машине, припаркованной за шлагбаумом.

В спину нам несутся крики, и почему-то завывает внезапно врубившаяся сигнализация.

— Ты охуел? Чо творишь, а? Ты кто вообще такой? — огромный мужик в форме охранника бросается нам наперерез, но Тимур бьет его под дых, и тот сгибается пополам.

Еще небольшой выигрыш во времени.

— Блядьблядьблядь, — бормочет Соболевский, запихивая меня в машину.

Я не успеваю пристегнуться и почти впечатываюсь лицом в лобовое стекло, потому что на газ Тимур давит так, будто хочет, чтобы его машина сразу взяла вертикальный разгон и взлетела.

Впрочем, скорость такая, будто мы и правда летим.

Мы проскакиваем узкую, похожую на просёлочную, дорогу, а потом лихо выворачиваем на трассу. И только тут я понимаю, что, кажется, у нас все получилось. Тимур меня забрал оттуда, как и обещал. Он меня спас.

— Ты… ты… ты…

Я пытаюсь сказать что-то еще, кроме этого одного слова, но у меня не получается. И я смеюсь. Громко и истерично. Смеюсь до тех пор, пока этот странный неестественный смех не переходит в плач.

— Ого как тебя накрыло, детка, — бормочет Тимур и кладет руку мне на колено.

В этом жесте нет ничего сексуального, просто успокаивающее прикосновение. Его тяжелая горячая ладонь и правда помогает, словно заземляет меня, и вскоре мои истеричные рыдания сходят на нет. Я уже не плачу, просто заторможенно смотрю в темное оконное стекло и разглядываю свое отражение. Всклокоченные волосы, размазанная по лицу косметика, опухший красный нос. Как же страшно я выгляжу.

— Ты спас меня, — глухо говорю я, избегая смотреть на Тимура. — Я обещала… все, что хочешь… Но можно не сейчас, ладно? Мне хотя бы помыться надо.

— Ты совсем дура, да? — обидно спрашивает он.

— Почему?

— Успокойся уже, у меня не стоит на зареванных баб. Тем более если они похожи на кадр из социального фильма о непростой жизни молодых проституток.

К нему вернулась его привычная едкая насмешливость, теперь он гораздо больше похож на того Соболевского, который зажимал меня в коридоре и предлагал заплатить мне за минет.

Тимур убирает руку с моего колена и тянется за мобильным. Я чувствую смутное разочарование: без его ладони коленке сразу холодно.