Будьте моей бабушкой

– И давно вас тут не было?

– Почти четыре месяца. Я с самого первого дня… знала… что убегу…

Тамара Михайловна присела на лавочку, вытерла лицо платком.

– Вот теперь я всё. Покачай ещё пару ведёрок, дружок.

Женя сняла куртку и принялась за работу.

– Гляди не замёрзни, не топлено ж ещё.

– Этот… насос… хорошо разогревает, – стиснув зубы, ответила Женя.

– Пойду печку разжигать. – И Тамара Михайловна скрылась в бане.

***

Распаренные и разморённые, Женя с Тамарой Михайловной сидели в тёплом предбаннике (сюда одной стороной выходила печка, стоявшая в парилке). Бабушка откуда-то достала железные кружки и налила остывший, но вкусный чай из термоса. Женя нарезала сыр и сало, открыла рыбные консервы. В рюкзаке Тамары Михайловны нашлась даже половина буханки хлеба, а у Жени – только одна недоеденная слива.

– Ну, за Галчонка, – Тамара Михайловна легонько ударила своей кружкой Женину. – У меня с утра во рту маковой росинки не было.

– Я тоже проголодалась.

– Всё-таки в своей баньке мыться – совсем другое дело. Я как будто с себя всю эту казённую грязь смыла. – Тамара Михайловна, причмокивая, с наслаждением отхлебнула чай.

– Налко, биля нет чидово.

– Прожуй, а потом говори.

Женя проглотила бутерброд и запила чаем.

– Жалко, белья нет чистого, говорю.

– Ничего, найдём. Решим тут один «банковский» вопрос, и будет бельё.

– Так мы завтра в банк?

Тамара Михайловна зачерпнула хлебной коркой консервы. Женя сняла с головы полотенце и сухим концом вытерла мокрые волосы.

– Давно хотела сказать, что вы запасливая.

Тамара Михайловна улыбнулась.

– Мы как-то раз, когда Павлуша был маленький, забыли полотенца. Он орёт почём свет, а у нас только шерстяное одеяло. И пришлось Витеньке зимой, в одежде на мокрое тело, бежать до дома. Тогда и поставили здесь комодик, чтобы пара полотенец всегда лежала про запас…

– Почему ваш сын… – Женя не могла подобрать верного слова.

– …вырос таким дармоедом? – Насупилась Тамара Михайловна и поглубже завернулась в платок, накинутый поверх нижней сорочки.

– Ну да.

– А не знаю я, почему! Думала, думала и перестала. Всё давалось, всё. В техникум учиться пошёл, на повара. Встретил там какую-то кралю… не эту, другую. И понеслось. Пил не просыхая, может, и наркотики пробовал, чёрт его знает. Сидел он у меня два раза – за драку пьяную и за ДТП. Я ему говорю: «Сынок, да что ж ты творишь? Разве этому мы тебя с отцом учили?» А он мне только: «Уйди, мама, сам разберусь». Потом вроде как остепенился, женщину нашёл, с виду поприличней. Таксовать начал. Говорит: «Жениться хочу, мама. Заживу как человек». Это в сорок пять-то лет! Только, говорит, нехорошо жену в материн дом приводить, неправильно. И я, дура, уши развесила, о внуках уже загрезила. Отписала всё этому дармоеду, а Нинка меня быстро утилизировала. – Тамара Михайловна сняла свои огромные очки и смахнула краешком полотенца слёзы. – Ой! У меня ж ещё барбариски есть! – Она встала с лавки и подошла к рюкзаку, который стоял на старом облезлом комоде. – Угощайся.

Женя развернула фантик, но конфету класть в рот не стала.

– Моя мама любила барбариски. Она вообще любила всё простое, без «наворотов» – это её словечко. Мы с сестрой однажды купили веганские пирожные, и мама потом месяц нас дразнила, когда что-нибудь пекла: «Будете вкусное или свою морковь?» Не знаю, почему-то вспомнилось. – Женя положила конфету рядом с собой на лавку. К щекам прилила кровь, как будто она ошпарилась.

– Так у тебя есть сестра…

– Нет, нету. Она уже совершеннолетняя и занята своей жизнью, я ей не нужна.

– А отец?

– А отца тоже нету. Он всё моё детство пропадал на вахтах, бурил скважины. А потом вообще пропал.

– Куда пропал?

– Никто не знает, так и не нашли.

Тамара Михайловна задумчиво протянула:

– Н-да… И давно ты без мамы?

– Двенадцать дней и пятнадцать месяцев.

– Тебя сразу забрали?

– Куда?

– В детский дом.

– А, ну да. – Эта часть вранья нравилась Жене меньше всего. – Пойду руки помою.

«Не хочет вспоминать», – решила Тамара Михайловна, а вслух сказала:

– А всё-таки хорошо, что мы встретились. Одна я бы с этим насосом только сейчас управилась.

Женя вернулась в предбанник.

– Ну, если бы вы всё-таки врезались в тот фонарный столб у вокзала, до бани, наверное, вообще бы не дошли.

Бабушка засмеялась мягким мурлыкающим смехом.

– Со мной это случается. Подскажи, дружок, сколько времени?

Женя достала телефон. На экране высветились гневные восклицательные сообщения от Даши. Женя мельком прочитала «прошмандовка» и «домой немедленно». Открывать сообщения она не собиралась. Секунда – и телефон был выключен.

– Ну что там?

– Не знаю, разрядился.

Тамара Михайловна чувствовала, что её юная спутница чем-то удручена.

– Расскажи о своей маме. Какая она была?

Женя присела на старое продавленное кресло в углу предбанника и задумалась.

– Свободная. Она делала то, что хочет. И ни на кого не смотрела. Она как-то раз даже выступала со мной в школьном театре. Но мне тогда было ужасно стыдно перед одноклассниками, потому что мама играла Мокро?ту. Ей под одежду подложили кучу подушек, а лицо раскрасили зелёной краской. И она стала такой толстой и некрасивой… Может, помните, была такая реклама каких-то таблеток от кашля… они там прогоняли мокроту…

– А кем работала твоя мама?

– Кондитером. Она пекла самые вкусные на свете торты. А как мы ждали её овсяного печенья… Но его всегда быстро раскупали, нам почти ничего не доставалось…

– Что с ней случилось? – осторожно спросила Тамара Михайловна.

Женя выдохнула.

– Рак крови.

– Соболезную, девочка.

– Она ушла через три дня после моего дня рождения… – Женя заговорила судорожно, сквозь ком в горле. – Знаете, что я сделала, когда мама ещё была в сознании? Я пошла на пикник с ребятами из нашей театралки! На пикник! Я даже не помню, заглянула я к ней перед выходом или мама спала… Это был последний вечер, когда я могла с ней поговорить… могла… могла попрощаться… сказать… что я… я… её… – Последнее слово поглотили горькие рыдания.