Буковый лес

С ума сойти, уже завтра. Как же давно она прощалась с мужем на пороге собственного дома и укатила на мини-басе в рассветную неизвестность с совершенно чужими ей, незнакомыми людьми. С одной стороны казалось, что всё это происходило несколько минут назад, а с другой – прошла целая вечность. И Линда в этой вечности изменилась. Не то чтобы она позавидовала двухэтажной квартире с подлинником Тропинина на стене, которую Рон «шутя» предлагает покупателям, вовсе не из желания заработать, а чисто из любви к искусству. Нет… это нельзя было назвать словом» зависть», это было какое-то другое чувство, чувство обиды, что ли, неудовлетворённости. Но, было ещё какое-то, абсолютно пока непонятное ощущение чего-то и чего именно Линда ни за что и никак не могла пока определить.

Она вспомнила, как в детстве, если в дневнике у неё стояли все «пятёрки» мама и папа разрешали ей «увлекаться» фотографией, и она фотографировала, фотографировала с удовольствием до первой «четвёрки» по любому предмету. Тогда фотоаппарат у неё отбирался, и его не возвращали до тех пор, пока Линда не «исправит» оценку. Но, даже когда она, вылезая из семи шкур, «исправляла» эту самую «плохую» оценку, фотоаппарат всё равно уже не приносил никакого удовольствия, потому что ей объясняли, что «четвёрку» она получила из-за того, что занималась «глупостями», что именно фотоаппарат причина её «неудовлетворительной успеваемости». Получалось, фотоаппарат причина её неудач в учёбе. Творческие желания и потуги Линды всегда находились под прицелом, а с дулом, упирающимся в мозжечок, радоваться жизни может только больной. Тогда чувство обиды захлестывало, душило.

Обидней всего было смотреть на одноклассников, родители которых не принадлежали к городской «элите», к которой самонадеянно причисляли себя мама с папой, а работали на одном их десяти заводов простыми рабочими. Линда была уверена, что они при воспитании своих детей точно не пользуются «дополнительной литературой» в виде журнала «Семья и школа», который у мамы был основным руководством к действию. Не элитным детям прощались все «низменные страсти»: можно было иметь копилки для денег, собирать марки, ходить на кружки вязания и фотографии, им позволялось всё, что для Линды было несбыточной роскошью. Но, Линда хорошо помнит «часы заслуженного отдыха», когда, запершись в ванной комнате, при свете красного фонаря опускала фотографические пластинки сперва в «проявитель», дальше – вода и потом «закрепитель». Именно в «проявителе» на совершенно белом листе фотобумаги вдруг появлялась одна точка, потом вторая, третья, целый силуэт и вот он – соседский щенок Чапа стоит во весь рост как живой, и образ его становится несмываемым, нестираемым, навечно пропечатанным в кусок матового, или глянцевого листа. Это в зависимости от типа бумаги.

В первый день её появления на «реалити» в мозгу как на фотобумаге проявились первые чёрные точки. Их с каждым днём становилось всё больше и больше, словно она вся как бумажный лист, плавала в «проявителе». Сегодня, кажется, начинает вырисовываться целая тень. А что будет завтра? Завтра Чапка проявится весь? «Соскучилась ли я по Андрюшке? – в сотый раз за съёмку задавала она себе этот вопрос и в сотый раз с ужасом чувствовала, что нет. Даже в самые тяжёлые моменты, даже вчера в этой самой бане, когда у неё закружилась голова, далеко-далеко на горизонте не вспыхнула разрядом молния, и не пронеслась мысль: «Андрюшенька, миленький, где же ты?! Помоги мне!».

Конечно, Андрей бы помог и без просьб и без мольбы. Он вообще любит помогать всем, потому что это даёт ему возможность чувствовать себя значимым. В ту минуту и водички бы принёс, и даже нашатырь достал, зато потом… потом бы Линда долго, очень долго, может и всю жизнь выслушивала, какая она «непутёвая», что «виновата сама», дескать «никто не заставлял», «надо хоть иногда отдавать себе отчёт в своих действиях» и так далее. А, уж если бы он узнал о голых мужиках… И снова, был бы грандиозный скандал, но не потому, что безумно любит Линду, или ревнует её. Эндрю бы посчитал вид висячих пенисов своим личным оскорблением как мужа, потому, что «мужчина не может раздеться перед уважаемой и порядочной женщиной». Стало быть, если при Линде бегала толпа голых мужиков, её «не уважают» из-за «морального разложения». В данном контекста – «морально разложившаяся» супруга опозорила его, так как он не смог удержать её в «узде», что говорит о его, «мужской» несостоятельности. И невозможно его убедить, дескать «мужская состоятельность» – это очень обширное и неоднозначное понятие, определяемое многими составляющими, а здесь только баня, тут моются как хотят разные люди, и в концов, с Линдой же был не один голый мужик и в кровати, а много и в Днепре.

Значит у них здесь, в бане, гнездо, и в этом гнезде такой обычай – мыться голыми, хочешь – мойся, хочешь – катайся на лыжах, но надо уважать друг друга и быть толерантным. Андрей всё равно говорил бы и говорил, не останавливаясь, если даже поменяли магнитные полюса Земли, потому что самое главное для Эндрю – его патологическое тщеславие, не позволяющее сдерживать эмоции и вынуждающее выговориться сполна, причём исключительно жене. Линда, если послушать его была виновата во всех грехах человеческих. Он бы никогда и ни за что не пожалел и не заступился за неё.

У Вальдемара, конечно свои большие причуды, но съёмочная неделя была с ним как в раю. Он был к ней очень внимателен, отзывчив и нежен. Ну и если и ругал за воду не… как её там… короче – не из трёхлитровой банки с лягушкой, то это вполне можно пережить. Он давал и за это хотел брать.

– Таня! – Линда мечтает, чтоб сегодняшний день никогда не заканчивался, – Тань, а ты даже не намекнёшь какие «сюрпризы» меня ждут? Морально бы подготовиться. Если это снова мужское групповое порно, то…

– Не намекну, конечно. На «сюрпризах» Андрей снимает крупный план. Я не могу портить «эмоции».

– Вытаращенные глаза, и бегущая из угла рта слюна – «крупный план»?!

– Ну, да. Как то так.

– Хорошо! Я тогда слюну пущу струйно.

– Пусти, интересней будет смотреть.

– Ох, Таня, Таня… плохо вы меня изучили.

Но, оказалось всё наоборот, изучили слишком хорошо. Так хорошо, что сама Линда не могла себе представить. Да, у неё, как у всех были мечты идиота, но она о них особо не распространялась, потому что были они несбыточными. Просто так, иной раз по приколу могла что-то писнуть в «одноклассниках» на форуме, ну или просто в интернете. Как звучит эта поговорка? «Любовь и кашель не скроешь»? Да, пожалуй. Но что не спрятать на этот раз? Кашель, или любовь?

И всё же не смогла Линда удержать рот закрытым, нижняя челюсть отскочила от верхней сама по себе, и Андрей снял прекрасный «крупный план». Если б она хоть чуточку знала Киев, то наверное поняла, что везут её на стрельбище, и Танин любимый «крупный план» вышел менее эмоциональным. Она очень давно писала на форуме, что мечтает пострелять из пистолета, она рассказывала, что у неё ощущение в руках, будто давно, очень давно держала в руках оружие. Когда? На это у Линды ответа не было. Может в прошлой жизни, когда была амазонкой? Она чувствовала, что знает, как держать арбалет, какая отдача у приклада в плечо, как податься вперёд, если стреляешь из пистолета, как чужой лоб похож на водяные круги от камня, если смотреть в оптический прицел. А члены съёмочной группы, оказывается, читали о её мечтах в переписке с друзьями, они читали о её надеждах, мыслях. Они интересовались ею больше, чем её семья и теперь решили ей подарить сказку. Не кинуть с барского плеча, как делали многие, а преподнести.

Тут на стрельбище сидел Вальдемар, утопая в запахе порохового дыма и ждал её с нетерпением. Она всей спиной чувствовала, как он её ждал.

Вальдемар не хихикал, не подтрунивал над Линдой, когда она надела наушники, не говорил, что Линда в них похожа на «синхронного переводчика с зимбабвского», хотя переводчики наушники не носят, не тыкал её пальцем в рёбра, чтоб «пощекотать», когда она целилась. Так сделал бы Эндрю, потому, что он очень хотел, чтоб Линда промахнулась. Он бы сам себе в этом постеснялся признаться, но на самом деле очень хотел, чтоб промахнулась, чтоб уронила ружьё, чтоб у неё обожгла палец потому, что «Линда выглядит смешно» и в целом «женщина с оружием – обезьяна с гранатой». Владимир смотрел на неё как зачарованный и очень хотел, чтоб она попала в десятку.

Она целилась из пистолета боевыми патронами в далёкую мишень, выставив обе руки и чуть наклонившись вперёд, и не было в жизни большего удовольствия, чем заставить эту маленькую мушку замереть между ножками такой вот штучки. Вальдемар то и дело подскакивал, обнимал её и радовался успехам.

Инструктор, голубоглазый красавец с античным торсом, заставил Линду сперва давать «честное комсомольское», а потом клясться на крови и есть землю из горшка с геранью, никак не веря, что Линда стреляет впервые в жизни, слишком прицельными были попадания. Ребята ей аплодировали, Юльца-маленькая чуть не разрыдалась от умиления.