Буревестник

– Эдинбург.

– Как город?

– Не совсем. Был такой журнал "Эдинбургское обозрение". И жил некто Джордж Гордон Байрон, парень не из простых, настоящий лорд, но как-то у него всё не ладилась: предки в разводе, с баблом напряг, любимая девушка послала подальше, и решил он стишками душу отвести. Сочинил, напечатал, а эдинбургцы возьми да раскритикуй его дебют. Ох, он тогда и разозлился! Накатал целую поэму, в которой отчихвостил их по первое число, и с того момента стал писать всё смелее и лучше, а умирал, до сорока не дотянув, уж настоящей легендой, да. Можешь себе представить Элвиса и Че Гевару в одном лице?

– Нет. ......... А кто из них, из поэтов и писателей, по-вашему, лучше всех?

– Много было толковых ребят. Но старину Шекса никому не переплюнуть.

– Шекспира?

– Да, земляк. Батя мне так говорил: без Барда нас нет и не будет, так что бросай своего Хемингуэя и вступай в жизнь, как настоящий англо-сакс. Прочитал "Гамлета" - выправляй паспорт. Прочитал "Макбета" - сдавай на вождение. Прочитал "Отелло" - женись. Прочитал "Лира" - заводи детей. А "Ромео и Джульетту" даже в руки не бери. Само собой, я с них и начал. И быстро понял, что отец не шутил. Эта вещь только для девчонок хороша, там для них пример, а не для нас.

– Потому что про любовь?

– Я тебя умоляю! То, что пацан и девчушка могут втюриться так, что жить друг без друга не станут, - разве это открытие? Такие байки и до Рождества Христова гуляли по свету.

– Так о чём там написал Шекспир?

– О том, как можно - или нельзя - действовать в экстремальной ситуации. Когда весь мир против тебя, догоняешь?

– Ага.

– Ромео за всю пьесу не совершил ни одного толкового поступка, даже слова путного не вымолвил. Он только ноет, истерит и порет горячку. И был бы он один дурак, так может, всё бы как-то утряслось. Но там вокруг него целая стая долбанов; жизнеспособен только самый вялый и ничтожный. Но! Джульетта - это светлая голова, в которой всегда есть чёткий, рациональный план. Говорит она мало и всегда по делу. Любовь для неё - не угар и отказ тормозов, а вызов, задача, которую надо решать. Вот парадигма настоящего человека.

– В образе девушки? Почему?

– Да тут такое дело... У них в театре не было актрис. Девиц играли подростки лет тринадцати. Но и в этом возрасте парень - уже парень. Шекс это знал. Любя и уважая свою труппу, он сочинял всё так, чтобы молодой артист и в персонажа перевоплощался, и натуры не утрачивал. К примеру, то и дело заставлял по сценарию девицу надевать штаны. Казалось бы, зачем? А вот затем, чтоб можно было оставаться самим собой, при том одновременно Розалиндой, Поршией, Виолой... Искусство - это магия. Наш драматург, подобно Богу, создал человека заново, как бы Адама с Евой до их разделения, только в его мире Ева - первосущность. Теперешние антропологи согласны. По крайней мере, нет другого объяснения тому, что у каждой мужской особи имеются зачатки молочных желёз. А Шекс всё знал больше трёхсот лет назад. И стоял за истину! Торчал в вертепе лицедейства, но, пока хватало сил, боролся за правду, а когда устал, спалил к чёртовой матери свой балаган и уехал в родной Стретфорд доживать обычным, честным обывателем.

– С ума сойти!

– Во имя его же честности открою, что и эту светлую душу смущал бес. Зависть, ревность - всем художникам они знакомы. Бельмом в глазу у Шекса стал Дуранте Алигьери (он же просто Данте), который ещё в дремучем четырнадцатом веке выпустил такую сногсшибательную поэму! Сто глав, тысяча персонажей, большинство - исторические личности. И все, кроме двоих - жмуры, покойники. При этом говорят, страстями пышут, действуют, ведь всё там происходит в загробном мире, описанном так здорово, что не поверить просто невозможно. Вот оно тебе, бессмертие! На блюдце. А Шекс не поверил. Усомнился. Об этом "Гамлет": нет в нашем языке даже тех слов, которыми могли бы описать мы безграничный космический концлагерь.

– ... Откуда вы всё это знаете, сэр?

– Так всё ж доступно, в любой библиотеке. Бери, узнавай. И давай без церемоний, без сэров этих всяких. Просто Дин, о`кей?

– Тогда хорошо бы и без пистолетов.

– Не вопрос.

Мы давно остались позади Льюис, дорога бежала через лес. Чёрные сосны качались в бронзовом от луны небе.

– А что ты думаешь о драме "Буря"?

– Ничего. Не помню, чтоб читал.

– У меня где-то валяется.

– Класс. Одолжишь на вечерок?

– Конечно.

Не проходит и часа, как самый начитанный в мире гангстер обнимает в моей прихожей Мэриан, называет её малышкой. Она ему сама рада до смерти, отвисевшись у него на шее, бросается ко мне, благодарит, целует в щёку крепко и жарко. Ни одна девушка со мной так себя не вела. Вечер складывается прямо идиллический, и я при всём желании не могу пожалеть, что привёз сюда этого человека. За столом он держался почти как нефтяной магнат в ресторане с серебряной посудой. Видно, что воспитан хорошо. Когда Мэриан предложила послушать музыку, он выбрал Орффа и между песнями рассказывал, какими были средневековые студенты, которые их сочинили.

Я предложил ему помыться - мне ещё в машине хотелось это сделать. Он спокойно согласился, но попросил ничего не делать с его одеждой. После купания он неожиданно снизошёл до моей пижамы, напомнил про "Бурю" и стал искать себе место для ночлега, очень похожий на охотничью собаку, потерявшую след.

– Давай я покажу тебе отпадную комнатушку, - сказала Мэриан и повела его в подвал.

Там он остался.

Меня всё это начало нервировать. Он как будто паломничал по местам Миранды.

Его тряпки лежали на полу ванной в абсурдном для себя виде - аккуратно сложенные.

– Не трогай это, - Мэриан говорила строго и взволнованно.

– Почему?

– У Дина особенная одежда, к ней не надо прикасаться.

– Обычные грязные обноски, которым место на свалке.

– Нет, - она силом увела меня в коридор и в гостиную, - не знаю, стоит ли тебе говорить... Только не думай, что он чокнутый или маньяк какой, но... он выкупает у тюремщиков вещи осуждённых на смерть или пожизненный срок и носит сам.

– Если это не безумие, то что?

– Ну,... так он вроде бы... заботится об их душах... Религия такая.

– А парадный костюм у него - эсэсовская форма?