Было такое...
Шрифт:
Я люблю ВДНХ за увядающую роскошь и за упрямое «НЕТ!» За поблекшую позолоченную мозаику, за обтертые величественные колоны, за безрукие бетонные статуи. Если им даже ноги оторвать, они все равно сохранят достоинство и будут кричать «НЕТ!» НЕТ, нас не сломишь. В жизни есть главное и не главное. Вы можете сделать здесь базар, устроить парк аттракционов или настроить ларьков. Но нас здесь строили одновременно со светлым будущим. Вы в нем уже сомневаетесь? Нет! Мы говорим ¬— НЕТ! Потому что оно будет.
Когда наступает зима, павильоны торжественно одевают белое. Аллеи застилаются мягкими паласами,
Я люблю ходить на ВДНХ. И сожалею, что больше никогда здесь не будет выставки достижений народного хозяйства в прямом смысле этого слова. Тем более, сейчас это ВВЦ — всероссийский выставочный центр. Знаете, по сравнению с крепкими достижениями народного хозяйства, по сравнению с визжащими розовыми поросятами и огромными пятнистыми коровами, которых привозили на выставку колхозы, Россия выставляется крайне аляповато.
И вот однажды…
И вот однажды мне надо было на ВДНХ не просто погулять, а по работе. Для фильма в архиве требовалось найти чертежи некоторых объектов, располагающихся на территории ВДНХ. Мы планировали их смоделировать с помощью компьютерной графики, а потом разрушить к чертовой матери ударной волной.
ВДНХ хранит свое достоинство. У него есть несколько входов, которые обозначаются сторонами света — южный, северный… А где у вас тут, спрашиваю милиционеров, архив? Это вам к северному входу. А дальше? А дальше до здания администрации, увидите там его, оно серенькое, дальше пройдете павильон, потом по аллее до большой клумбы, оборачиваете ее справа, идете до кирпичного здания, дальше доходите до кафе, поворачиваете и там вам дальше расскажут.
Когда говорят, что надо что-нибудь обернуть справа, то я сразу кисну. Потому что теперь точно потеряюсь, право и лево я не различаю категорически.
На ВДНХ зима… Такое ощущение, что зимой ВДНХ люди оставляют в покое. Оно спит. Я иду по белому снежному ворсу и так мне хорошо здесь, что даже щекочет глаза. Я иду почему-то след в след — кто-то прошел раньше меня и я очень боюсь наследить помимо этого, натоптать своими лапами.
На ВДНХ у меня всегда случается тихий восторг. Может быть, в прошлой жизни я была колхозницей и гордилась здесь поросятами, которых принесла моя Нюша. Потому что если бы я действительно была бы колхозницей, то вырастила бы самую жирную ушастую свинью, которую бы звали Нюшей.
Архив ВДНХ — это двухэтажное здание с одной дверью. Ее можно определить только по тоненькой дорожке следов. Такое ощущение, что сюда тоже ходят след в след. Я не одна боюсь натоптать.
Помещение не маленькое, а компактное. Насыщенный желтый воздух и жужжат лампы на потолке.
— Здрасти, — говорю, — я вам звонила.
— Здравствуйте, — отвечают, — вы со мной разговаривали.
Это заведующая. У архива ВДНХ есть заведующая. А это значит, что есть кем заведовать и мне от этой мысли становится почему-то очень радостно.
Вообще-то я ужасно не люблю посещать места, где надо вести себя тихо и говорить шепотом. В любой библиотеке через пятнадцать минут я готова вскочить, вцепиться себе в волосы, заорать «АААААААААААА!!!!!!!!!!» и в панике убежать на улицу.
И еще я не люблю библиотеки, потому что там мало платят
библиотекаршам. Мне жалко людей, когда у них нет денег. Перед тем как сдать книжку, мне хочется положить в нее сто рублей. Я не люблю, когда люди нищие.Кому сейчас нужен архив ВДНХ? Кому нужна работа его заведующей? Сколько платят ее сотрудницам?..
Я шла и заведомо жалела этих тетушек. Я им сочувствовала, ведь они хранят то, что никому давно не нужно. А ведь это, наверное, так обидно. Просто по-человечески обидно. Они прошлый век. И так получилось, что этот век сейчас не в моде, что ли. Не востребован он. Его даже не уважают и смеются. Визжащие розовые поросята и огромные пятнистые коровы — это сейчас не красиво. Этим не гордятся. Это не достижение.
— Здрасти, — говорю, — я вам звонила.
— Здравствуйте, — отвечают, — вы со мной разговаривали.
— Мне, — говорю, — нужны чертежи главной арки.
— Мы, — отвечают, — подготовили необходимую документацию. Давайте посмотрим, что у нас есть.
— Давайте, — говорю, — посмотрим…
— Что ж, — отвечают, — пойдемте…
Тетенька заведующая ходит на работе зачем-то в синем халате. У нее в подчинении три сотрудницы и они тоже в синем. Потому что у них здесь порядок. А по порядку нужна униформа. Если подумать, то ходи они голыми весь день — никто не увидит. Хоть ногти сиди и крась круглосуточно — никто не проверит! Начальство не заругает. Профком не обвинит в разгильдяйстве. Потому что уже нет профкома. И правила, согласно которым работники должны быть в униформе, уже никто не найдет!.. Но у них порядок. И часы работы. И даже санитарный день.
Знаете, почему? Потому что они упрямо говорят: «НЕТ». Как бетонные скульптуры, из которых торчит арматура, как все павильоны.
Упрямо сжатые губы: «НЕТ».
В архиве есть мягкий уголок, где посетители могут переждать очередь в читальный зал. Кресла старые, но с накидками. На журнальном столике несколько газет веером. Веером, потому что красиво. А газеты — потому что ожидая очередь можно скоротать время за чтением прессы.
Я была у них единственным посетителем за последний год… Газеты лежали свежие. Тетушки в синих халатах ждут людей каждый день. Читальный зал рассчитан на 20 мест.
Принесли папки. Огромные, из полинявшего картона. Листаю, а там все чертежи от руки, чернилами и пером. Конструкции колонн, общий вид арки, почти все выцвело, чернила съела пыль, но видны виньетки, которые рисовал архитектор. А бумага называется почему-то синька, хотя на самом деле желтая. Краешек листочка поднимаешь, он ломается. Уже даже не рвется. Потому что ветхое. Заведующая замечает это и говорит, что вот-вот будут реанимировать бумагу, вот-вот приедут люди, которые умеют бумагу лечить. «У нас тут такая глобальная реконструкция намечается, что вы! Это вам повезло, что сейчас пришли, иначе бы документы увезли на реставрацию! Это вам повезло еще, повезло…»
Я знаю, что она врет. У них нет на это денег. Но она ни за что в этом не сознается. Потому что — НЕТ.
В шкафу стоит проигрыватель. Помните, были такие неподъемные. В восьмидесятых годах считалось шиком — огромные, черные. И грампластинки можно играть, и даже радио есть. Шик! Кайфовый мафон. Я склоняюсь над чертежом, хочу понять, этот мне нужен или другой — вдруг за спиной Людмила Зыкина: «Течет рекааа Волгааа, течет река Волгааа, а мне семнааадцать лееет». Мне спину жаром обдало и пот на лбу выступил. Это у них проигрыватель запел. Даже не он сам, а радио.