Было такое...

Я не знаю радиостанцию, которая бы передавала Людмилу Зыкину. Даже Маяк сейчас ее не передаст ни за что. Точно говорю. Это же понятно. Что они там все с ума посходили? У них там рейтинг, какая Зыкина…

И я поняла. Я вспотевшим лбом поняла, что никто это сейчас не передает. Это проигрыватель ловит волны, которые бродят по ВДНХ еще с тех-тех времен. Еще когда Зыкину передавали из всех громкоговорителей, она пела громко и ее даже поросята слушали — вот как тогда Зыкину уважали. Может быть, ту радиостанцию давно закрыли, это и не важно. Волны-то не закроешь, они остались. И теперь бродят по всему бывшему Советскому Союзу, ищут приют, находят себе вот такие старые проигрыватели и там поселяются, как приведения.

Я это точно поняла.

В архиве ВДНХ висит календарь 1989 года. На нем все очень круто. Потому что там фотомодель и современная техника. Фотомодель с модной стрижкой каре сидит на столе рядом с новейшим достижением инженерии — ЭВМ-какой-то номер. Фотомодель склонила голову, как это раньше всегда просили сделать в фотоателье, у нее застегнуты все пуговицы вплоть до горла, она положила руку на монитор, а другую, черт побери… на мышку!!! Я и не знала, что тогда были компьютерные мышки! Огромные такие, массивные мыши, практически гири. Такую двумя руками не сдвинешь. Но лицо у фотомодели приветливое, глаза доверительные, а ручки тоненькие. Ты пока в ее глаза смотришь, то кажется, что она сейчас чуть наклонится вперед и знаете, что скажет? Пальчиком так подманит, улыбнется, ты ухо ей подставишь уже почти под самые губы. Интересно же, что шепнуть-то хочет. А она в самое ухо: «НЕТ».

И зазвенит все в голове, и нос защиплет, и слезы выступят.

В архиве ВДНХ стоит непонятная штука. Что это, спрашиваю, такое? И тру заслезившиеся глаза. А это, отвечают, уничтожитель бумаг. Шредер, что ли? Нет, говорят, уничтожитель бумаг. Приглядываюсь… Божечки мои… В советское время были шредеры! Стоит на тонких ногах, весь из железа и острые зубы наружу торчат. Божечки мои… Работает, спрашиваю?

Могла бы не спрашивать. Работает.

— Извините, — говорят, — вы выбрали документы? У нас обед через пятнадцать минут.

У НИХ ОБЕД!!!

Я единственный посетитель за год! Но у них обед!!!

— Вы можете прийти через час.

Тетушки в синих халатах совершенно дружелюбны, они готовы помочь. Немного, правда, сердятся, если случайно ломаешь бумагу с чертежами. Но это их работа. Таков порядок. Униформа, часы работы, обед.

Они ждут посетителей каждый день. И меняют газеты на журнальном столике.

Потому что — НЕТ.

Когда я вышла, то качало. Я даже черпнула снега и пошоркала им лицо. В американских фильмах показывают, что когда герой совершает путешествие в прошлое или будущее, то обычно вылезает из машины времени раскачиваясь. Будто его по голове мешком ударили, и он не может понять, куда идти. Вы знаете, американские кинематографисты совершенно правы — качает. Они умалчивают еще об одной детали: очень хочется пить. Нестерпимо. Когда путешествуешь во временных пространствах, происходит жуткое обезвоживание организма. Учтите это на всякий случай.

Мне первый раз в жизни было не жалко библиотекарей или работников архива. Первый раз в жизни я не захотела подсунуть денег. Я их не жалела. Я не думала, сколько они получают. Первый раз в жизни я их зауважала.

Я шла и думала, что у них обед. Что эти тетушки до сих пор помнят харчо, которым кормили на ВДНХ и не понаслышке знают о сосисках, которые делались прямо здесь, на маленьком заводике, чтобы продемонстрировать посетителям выставки достижения мясной промышленности. В 1989 году у тетушек, как и в 2005, был обед. Заведующая выкрикивала из кабинета: «Наташа, Лен, закрывайте читальный зал, обед». Они шли в столовую и брали себе по порции тех сосисок. Тарелки были стеклянные, а не как сейчас пластиковые, и пока несешь, то горячие надутые сосиски катаются по ним, норовя обжечь пальцы. Если откусить, то кожица натужится и, не выдержав зубов со звуком разорвется. Конечно, брызнет во все стороны сок и он попадет на одежду. Будет нестерпимо горячо и в этом момент надо срочно вытолкнуть кусочек сосиски к передним зубам, зажать его там и быстро-быстро начать дышать.

Это вкууусно. Это невероятно вкусно.

2005/07/25 Заяц с ветвистым хвостом

Я в детстве ела крайне плохо. Вернее, мне казалось, что вполне нормально питаюсь, а мама переживала. У меня в родственницах была Маринка — она старше на год и у ее бабушка вязала ужасные рукавицы для всех. У меня этих рукавиц было сто. Потому что она их дарила на все праздники. Даже летом. Мы их складывали в шкаф, а мама все время говорила «на вырост».

Вот Маринка очень хорошо ела, ее в пример все родственники ставили. Она была с чернявыми волосами и белой кожей. Вся гладкая и крепкая, а губы красные-красные. Родственники ее считали красивой. А я была белая, прозрачная и с венками на лбу. А лоб у меня высокий. Целая ладонь в ширину поместится запросто. Маринка спокойно лезла ко всем взрослым на колени, разрешала себя целовать и заплетать черные косички. А я совсем другая. Я взрослых больше всего не люблю. Потому что когда они целуются, то норовят в губы. Как прихватят двумя губами сверху и снизу, а потом от них остаются слюни и пахнут. Я это ненавидела ужасно. Вот Маринку — ее хоть оближи — ей нипочем. А меня всю перекашивало прям. Я вообще росла крайне нелюдимой и дикой. Любила только маму и то потому, что она была лично знакома с зайчиком, мишкой и курочкой. А так бы ни за что не полюбила.

Я в детстве ела крайне плохо. И вообще ни за что бы ела, если бы не зайчик, мишка и курочка. Мама наливает борщ и говорит, что ешь. А я пялюсь на плавающую картошку и придумываю, что ее не люблю. Тогда мама говорит: «Это же курочка принесла. Они с мишкой на саду вырастили и просили, чтобы я тебе передала».

Зайчик, мишка и курочка жили в одном месте. Судя по рассказам мамы, это был огород с домиком. Курочка была самая старшая и белая. Утром она выходила на крыльцо, умывалась из алюминиевой лейки и звала всех к завтраку. А на завтрак у них были оладышки. Я эти оладьи терпеть ненавидела, но раз уж они их принесли…

«А когда, когда принесли-то?» — спрашивала я маму. «Ты еще спала, а они пришли. Вот, говорят, оладышки для Алеси». — «А зайчик их ел?» — подозревала я. «Конечно! Зайчик ел больше всех». — «А мишка?» — жевала я оладь. «А мишка вообще две порции, еще хочешь?»

К слову сказать, мишка меня мало впечатлял. Он был хоть и большим, с тугими круглыми лапами, но каким-то не активным, вялым. Меня отвращало в нем то, что он ел все. И пельмени ел, и даже кашу. Зайчик в основном специализировался по овощам. Капуста там, морковка. Иногда свеклу приносил.

Про зайчика — тут вообще отдельная история. Я спрашиваю маму: «А зайчик какой?» Она подносит ложку с лапшой: «А зайчик с длинными ушками и ветвистым хвостом». Я не знаю, почему она так говорила. Я сейчас представить не могу, как это так — ветвистый хвост. И в детстве не представляла, но почему-то молчала. Надо было расспросить мама, что да как. Ветвистый — ударение на вторую «в». По крайней мере, так она говорила.

И вот я представляла, как они живут. Как мишка копает землю большой лопатой, курочка кладет туда зернышки, а зайчик прыгает вокруг и веселится. Мне казалось, что он никогда не помогал и был как я.

Единственное, что меня огорчало — мишка, курочка и зайчик приходили только тогда, когда меня не было дома. А я их мечтала увидеть больше всего в жизни. Нет, ну конечно, при первой встрече я застесняюсь и сильно разговаривать не стану. Покажу им комнату, игрушки. Я даже прятала плохие игрушки, чтобы показать только хорошие. И комнату убирала. Мама говорит, что завтра зайчик зайдет — я сразу комнату всю уберу.

Кстати, когда они придут, то в основном с ними будет разговаривать мама, она-то уже привыкла. Мама, естественно, начнет жаловаться, что я плохо ем… и тогда мне просто придется провалиться под землю. Потому что курочке сразу станет грустно, а зайчик перестанет прыгать по комнате и посмотрит на меня внимательно, с огорчением. Что станет делать в этот момент медведь было непонятно. Мне казалось, что он бы стоял и улыбался. Ему-то что. Он медведь. Он пойдет и еще сто раз землю вскопает. Или там съест много каши. Такие люди меня мало волновали. Тем более мишка не любил мороженое, а такие для меня вообще не существуют.