Было записано

Пришел мой черед удивляться. Но мюрид не удосужился что-либо объяснить. Так и ушел, оставив меня в полном недоумении.

… Мне не спалось. Волновался перед встречей. Прокручивал в голове те или иные варианты наших переговоров. На что напирать? Чем аргументировать? И вообще, живы ли пленные?

Дверь в кунацкую тихо скрипнула. Поток воздуха поколебал пламя в небольшом светильнике, который мне поставили на ночь. Тени заиграли на стенах кунацкой.

На пороге стоял Эдмонд Спенсер.

Я резко приподнялся на локте, чуть поморщившись от прострелившей боли в спине: рана еще давала о себе знать. Вскочил, удивленно глядя на кунака. Он не сделал попытки призвать меня к молчанию. Просто шагнул мне навстречу. Мы крепко обнялись.

— Ты сильно изменился, — сказал англичанин. — Этот шрам…

— Тебя тоже жизнь побила. Эта борода… — не удержался я от шутки.

— Боже, английский язык! Мне казалось, я его уже позабыл.

В словах Эдмонда чувствовалась горечь. Видимо, крепко ему досталось за эти три прошедших года с того момента, как он исчез в ауле Гимры. Не то чтобы он очеркесился (очеченился?), но и от английской холености не осталось и следа. И не горец, и не пленник. Скорее мурза, просто ученый человек. Видимо, относительно свободный. Во всяком случае, он спокойно вошел ко мне и не понизил голоса при разговоре.

Мы уселись друг напротив друга. Понеслись вопросы, ответы, сетования на судьбу. Что с его, что с моей стороны.

— Видишь, я тебя предупреждал: не имей дела с русскими.

— Видишь, я тебя предупреждал: не суй голову в пасть чеченского волка, — парировал я.

Если вкратце, то Спенсер крепко попал. Стал чем-то вроде личного врача Шамиля, выходив его после ранения под Ахульго и потом еще несколько раз. Самый трудный случай вышел в 40-м году, когда имама покромсал какой-то чеченец. И в благодарность за все эти подвиги на врачебной ниве Эдмонда сделали «невыездным». Про Великобританию и речи не было, вообще никуда не отпускали.

— Они совершенные варвары, Коста! Мне припомнили даже пустые обещания Уркварта. Стоит мне заикнуться о свободе, тут же слышу в ответ: инглезам веры нет!

— Зато ты, наверняка, набрал массу материала о шейхе Мансуре в поэтическом творчестве…

— Мне этот шейх уже по ночам снится!

— Ты этого хотел, Жорж Данден!

— Я не простофиля, — возмутился Спенсер[1]. — Я всего лишь сделал ошибку, простительную в нашем ремесле.

— Что с русскими пленными? Ты в курсе?

— Они живы, но их дела плохи. Их засунули в подвал, над которым наскоро построили саклю. Там, в этой яме, очень душно и тесно. Они буквально сидят друг у друга на коленях и головах. Однажды сакля обрушилась, и пленники чуть не задохнулись. Это было ужасно. Держат их впроголодь, лишь бы не померли. Болеют. Я лечил их от поноса. Среди пленников есть юноша, Иван. Он бывший студент и немного разбирается в травах. Мне удалось облегчить ему режим[2]. Мы вместе изготовили кое-какие снадобья из растительных компонентов и смогли привести людей в относительный порядок. Но они очень ослабели и пережили много страданий. Однажды их чуть не расстреляли. Боже, как достойно держался грузинский князь!

— Илико?! Князь Орбелиани?!

— Да, он самый. Когда приближался русский отряд и мы услышали гром орудий, пленных хотели убить. Их вывели наружу и привязали к столбам. Князь сам подошел к столбу, пока других тащили. Сказал, что не боится смерти. Единственный из всех приговоренных! К счастью, мюриды вовремя одумались. Какой-то жадный горец сказал: лучше выручим за пленных серебро. В итоге, их отвезли в Андию, а потом вернули обратно, когда опасность миновала.

Тамара, Тамара! Ты в очередной раз мне доказала свою мудрость! Не ты ли мне сказала: в этом ветреном юноше скрывается огромное мужество?

И еще. Я понял, что Эдмонд рассказывал о кровавом походе Граббе. Выходит, мы чуть не угробили пленных[3]!

— Ты сможешь предупредить их о том, что я приехал договариваться о выкупе? Чтобы они набрались еще капельки мужества. Возможно, свобода близка!

— Так ты приехал не за мной? Впрочем, это не важно. У меня есть план, как вырваться с твоей помощью. Тебе ничего делать не нужно. Главное ты уже сделал. Ты здесь, в Дарго.

— Не пояснишь?

— Не сейчас, — Спенсер не изменил своей привычке говорить загадками.

— А с пленными…

— Меня к ним не пустят. Очень ужесточили им режим. Даже серебро бесполезно предлагать охране, хотя раньше помогало.

— У тебя есть серебро?

— Я же не одного Шамиля лечу. Многие приезжают. В скором времени ожидают Джамалэддина Казикумухского. Очень важная персона в горах. Учитель Шамиля. Про него говорят: он настоящий мюрид. Но не спрашивай меня, что это означает. Я не знаю.

— Мне стоит его опасаться или, наоборот, положиться на него?

— Я не знаю, кунак. Прости.

… Мы проговорили всю ночь до рассвета. Я категорически не выспался. Но выбора не было. Собрался и отправился на встречу с имамом. Сердце колотилось как бешеное. Ладони повлажнели. Трудно представить, что меня ждет. Оттого и волновался.

За мной пришли, позвали к имаму. Пока шел, осмотрелся вокруг. Большой двор. Куча строений. В ста шагах от нужного мне здания виднелась какая-то хибара. По всей видимости, судя по охране, именно под этой саклей скрывается яма-зиндан, где держат русских пленников. Почему так сурово? Эдмонд не смог мне объяснить.

У входа в двухэтажный обычный, европейского типа дом стояла большая толпа сердитых мюридов. Лица напряженные, даже злые. Хоть я не отличался от них одеждой, на их фоне смотрелся комнатной собачкой рядом со свирепыми волкодавами. В каждом жесте, в каждом взгляде сквозило одно: только дай повод — и мы тебя растерзаем. Не спасет тебя ни шашка, ни кинжал, ни пистолеты.

У одного на спине черкески был пришит красный лоскут[4]. Он был самым неприятным из всех. Грубо сорвал с меня все оружие. Почти втолкнул в зал.

Меня приветствовал Шамиль с доброй улыбкой на устах.

— Вот мы и встретились, грек.

Он сидел в окружении двенадцати воинов. 12 наибов в серых чалмах с серебряными полосами типа погона на правом плече обычных черкесок. У каждого на груди блестели большие серебряные и позолоченные пятилучевые звезды, украшенные филигранью, зернью и надписями на арабском. 12 апостолов газавата рядом с вождем, одежда которого была лишена чего-либо, похожего на роскошь.

— Почему у нашего гостя отобрали оружие? — грозно спросил имам. — Верните ему кинжал. Ну?!

Мне тут же без споров вернули холодное оружие — даже шашку.

— Присаживайся, — имам указал мне на место на ковре напротив себя. — Как обращаться к тебе?

— Предпочту в вашем обществе, чтобы меня называли Зелим-беем. Меня под этим именем все знают в Черкесии. Я уздень первой степени джигетского князя Гечь.

— О! — удивились присутствующие. — Выходит, ты предатель своего народа?

— Почему? Джигеты присягнули в прошлом году русскому царю. И я знаю многих адыгских князей, которые верно ему служат.