Царь Дмитрий - самозванец
Шрифт:
Поэтому всем хотелось верить, что новорожденному Димитрию суждена сила и слава, что именно он продолжит угасающий род царский. И потянулись в Москву караваны с выборными от всех земель Русских с подарками богатыми. Князья дарили сосуды золотые и кубки, осыпанные каменьями сверкающими; монастыри посылали иконы священные в окладах драгоценных; купцы русские возами везли штуки шелка и бархата, связки соболей, куниц, лис и других мехов без счета; ремесленники подносили искусные изделия рук своих, от лоханей для омовения царственного младенца до игрушек, золотых и серебряных коней, медведей, слонов, львов, орлов, единорогов и других птиц и животных диковинных; казаки слали оружие, луки всех размеров, чтобы в любом возрасте царевичу было чем позабавиться,
Глядя на провинцию, встрепенулась и Москва. Но тут было меньше искренности. Те же бояре приносили дары не от чистого сердца, а в пику царю. Митрополит, наконец-то, соизволил благословить царевича нательным золотым крестом, украшенным лазоревыми яхонтами и зелеными смарагдами, с мощами великомученика Димитрия Солунского и млеком
Пресвятой Богородицы, присланным из Царьграда. Долгим ожиданием этого священного млека и пытался неуклюже объяснить митрополит Антоний свою задержку неприличную.
Но царь Иоанн по-прежнему держался своих мыслей и даже ни разу не взял младенца на руки. Гораздо больше заботы проявлял он о своих любимцах. Вот, сообщили ему однажды, что Борис Годунов свалился с лошади и сильно расшибся, так что лежит теперь недвижимо на лавке, весь спеленатый тесными наволоками. Презрев все правила, царь Иоанн отправился в дом Бориса, когда же сопровождавший его Афанасий Нагой, один из бесчисленных царских шуринов, стал громко выражать недоверие к тяжести ранений, приказал Иоанн спеленать туго Афанасия Нагого от шеи до ступней и держать так до тех пор, пока Борис на коня не сядет. Сам же прислал Борису лекаря искусного.
[1584 г.]
Здоровье некогда могучего царя Иоанна сильно пошатнулось, что явилось следствием его невоздержанности во всем. Еще за пять лет до этого во все страны европейские полетели гонцы с призывами прислать лекарей искусных. Вот и Федор Писемский привез ему из Англии королевского медика Роберта Якоби с посланием королевы Елизаветы: «Мужа, искуснейшего в целении болезней, уступаю тебе не для того, чтобы он был не нужен мне, но для того, что тебе нужен. Можешь смело вверить ему свое здравие. Посылаю с ним, в угодность твою, аптекарей и цирюльников, волею и неволею, хотя мы сами имеем недостаток в таких людях».
Не доверяя уже и лекарям, Иоанн пристрастился к делам колдовским. Озабоченный своим здоровьем, царь более всего желал знать, сколько ему еще суждено прожить. Тут явилась на небе комета, царь, выйдя на Красное крыльцо дворца, узрел крестообразное знамение точно над собором Михаила Архангела и немедленно вывел из этого, что дни его сочтены. Волхвы, во дворце обретавшиеся, не решились дать точного ответа о количестве этих дней, тогда Симеон приказал Бельскому доставить волхвов из Лапландии, где, по слухам, жили
искусные звездочеты. Доставили их числом более шестидесяти. Поколдовав над картами звездными, волхвы назвали во всеуслышанье дату точную — марта 18-е.
После этого жизнь в Москве замерла, закрылись приказы, посольства, следовавшие с разных сторон в Москву, задержали в пути.
Царь же Иоанн рассыпался на глазах, редкие волосы совсем вылезли, глаза гноились и слезились, он спал с лица, так что нечистая, вся в темных пятнах кожа висела складками, но все убывшее сверху, скопилось снизу, живот колыхался как бурдюк, наполненный водой, а чресла распухли так, что мешали при ходьбе.
Наступил день назначенный. С раннего утра потянулись во дворец царский бояре, князья, весь двор и дьяки, одетые по случаю в одежды скорбные. Святителей возглавлял сам митрополит, который сел наготове с дарами святыми близь спальни царской. Пушкари стояли у
пушек с фитилями зажженными, а звонари неотрывно дежурили на колокольнях, готовые по первому сигналу наполнить Москву звоном поминальным.Царь Иоанн был на удивление бодр, боли отпустили его, и он даже довольно посмеивался и потирал руки. Он приказал Бельскому немедленно сжечь лапландских волхвов, а помощниц их утопить, дабы впредь не смущали народ предсказаниями ложными. Бельский ушел, чтобы сделать необходимые распоряжения, вернувшись же, доложил, что все готово, костры разложены, проруби в Москве-реке прорублены, вот только волхвы просят отсрочки, говоря, что день окончится, только когда сядет солнце.
Последний свой день царь Иоанн провел в узком кругу, с людьми ближайшими, с царевичем Федором, боярином Никитой Романовичем Захарьиным-Юрьевым, Богданом Бельским и Борисом Годуновым, из прочих же был один купец английский Горсей, который развлекал царя рассказами о странах европейских, а более слушал рассказы царя о его сокровищах.
После обеда плотного явились лекари царские и доложили Иоанну, что баня готова. Там провел Иоанн около двух часов, когда же вернулся, то лег на постель, приказал поставить перед ним столик шахматный и предложил Бельскому сыграть с ним. Вдруг он захрипел, откинулся на подушки, глаза его закатились. Бельский кинулся к нему и буквально накрыл его всего, приникнув ухом к царским устам. Через какое-то время поднялся с ликом скорбным и бросился в сени за митрополитом.
Митрополит совершил над грозным царем обряд пострижения, и к Небу вознеслась душа смиренного инока Ионы.
Царь Иоанн не оставил завещания, хотя составлял его неоднократно, сообразуясь с быстро меняющимися обстоятельствами. После смерти старшего сына Ивана он в скорби разорвал заготовленную духовную, а составить новую не озаботился, у него в последний год обострилось всегда свойственное ему суеверие.
Но о планах своих царь Иоанн не раз говорил во всеуслышание, и Дума боярская, собравшаяся немедленно по кончине царя, во всем исполнила его последнюю волю. Царем Всея Руси был провозглашен Федор Иоаннович, царевичу Димитрию с матерью выделили в удел город Углич с уездом, при молодом царе, несмотря на то что он уже вступил в совершенные лета, учредили совет опекунский, в который вошли князь Иван Федорович Мстиславский, бессменный глава всех советов опекунских с юности царя Иоанна, князь Иван Петрович Шуйский, прославившийся недавней обороной Пскова, боярин Никита Романович Захарьин-Юрьев, любимцы почившего царя Богдан Бельский и Борис Годунов.
Имя последнего уже мелькало на листах нашего сказания, но, учитывая его роль в будущей истории, о нем надо рассказать особо. Вышел он из захудалого, мелкопоместного рода потомков татарского сотника Чета, пришедшего на Русь во времена незапамятные. Даже год рождения Бориса Годунова доподлинно неизвестен, увидели же его впервые, когда царь Иоанн поставил его рындой у трона своего, сначала с рогатиной, потом с саадаком. Двигал его, несомненно, Малюта Скуратов, на дочери которого Борис Годунов удачно женился, по-
том память царя Иоанна о своем сподручнике. Но движение это было медленным, так, Богдан Бельский принял рындов-скую рогатину из рук Бориса Годунова, но вскоре обошел его, войдя в такую милость у царя Иоанна, что за столом с ним сиживал, а кравчий Борис Годунов им блюда подавал. Резко в гору пошел Борис Годунов после того, как царь Иоанн неожиданно женил сына своего Федора на сестре Бориса, тогда и Годунов получил шапку боярскую. Борис Годунов все эти годы при дворе состоял, в войско назначение не получал, приказами не заведовал, в городах не наместничал. Был он тогда относительно молод, не старше тридцати пяти лет, но в сравнении с ровесниками своими поражал величественной красотой и повелительным видом, казался высок ростом и дороден, говорил сладкоречиво и глубокомысленно. Но в тот день судьбоносный после кончины царя Иоанна Борис Годунов все больше молчал, не смея встревать в распоряжения старших бояр.