Царская охота

А дела были плохи. Медикусы делали что могли, и, чёрт возьми, могли они действительно много, вот только бороться с вирусами пока не получалось. Три дня назад пришло сообщение о смерти Евдокии Фёдоровны, двумя днями раньше преставились мать-игумена, та коза, которая заразу привезла, и три послушницы.

Практически восемьдесят процентов монахинь, послушниц и все те богомольцы, что притащились с заразной, слегли, мучимые лихорадкой и обсыпанные оспенными язвами. Также заболели двое медикусов.

Получив сообщение о заболевших лекарях, я загнал в монастырь Лерхе. Если он в той другой истории с чумой справится, то вот ему поле деятельности, пускай пробует оспу усмирить. Загнал я его не сразу, а только после того, как поговорил почти по душам.

– Иоган Яковлевич, – глядя в мои красные от недосыпа глаза, Лерхе только кивал головой, похоже, плохо понимая смысл сказанных слов. – Ты прошёл вариоляцию чёрной смертью? – от такого прямого вопроса, заданного в лоб, он быстро-быстро заморгал, а затем вскочил со стула, на который я его едва ли не силой усадил и принялся под моим удивлённым взглядом снимать камзол. Бросив камзол на стул, он закатал рукав кружевной рубашки, демонстрируя весьма некрасивый шрам, словно язва выболела, оставив глубокую ямку на коже, и зажившую рвано и далеко не быстро.

– Да, ваше величество, – выдохнул Лерхе, внимательно глядя на меня.

– Отлично, – я кивнул, а он принялся одеваться. – Мне понравились правила, введённые тобой в войсках. Количество солдат, мучившихся животами и не только, сильно снизилось с тех пор, как эти правила начали соблюдаться, что усилило боеспособность нашей армии. Теперь же тебе предстоит куда более важное дело, – он побледнел, поняв с полуслова, куда я клоню. – Новодевичий монастырь, вот твоё новое поле боя.

– Государь, это большая ответственность, – от волнения он говорил по-немецки, но мне было всё равно.

– И я верю, ты оправдаешь моё доверие, – я повернулся к столу, всем своим видом показывая, что аудиенция окончена.

Возле совершенно охреневшего Лерхе тут же материализовался Митька, мягко, но настойчиво выведший лекаря из кабинета. А я же решил вернуться к тому, чем был занят всё это время, к тому, что умел и знал лучше всего остального, я вернулся к физике и её практическому применению.

Монотонная работа всегда меня успокаивала в любое время и, как оказалось, в любом мире. Вот только в данном случае мне нужны были помощники, потому что я решил собрать волочильный станок, работающий с помощью паровой машины, для волочения проволоки.

Мой выбор пал на кузнецов-волочильщиков братьев Степных, чья маленькая мастерская при кузне расположилась недалеко от Елизаветинских мыловарен.

Мыловарни в моё отсутствие перешли на новый уровень и вовсю делали и распространяли дезодоранты, в секрете коих разобрались нанятые управляющими химики, потому что я, если честно, забыл про своё обещание предоставить этих умельцев.

А управляющие оказались умными и хваткими, недаром их Черкасский посоветовал поставить над мыловарней. Как они смекнули, что может пользоваться успехом, в связи с моим указом о запахах, которые некоторые личности не могли вытравить с себя никакими банями и ваннами, так сразу же развили бурную деятельность в расширение производства.

Вообще, производство пошло в гору, и дешёвые мыла уже робко, с оглядкой начали приобретать женщины более низких социальных слоёв, нежели дворянки и быстро примкнувшие к ним купеческие дочки и жены.

Вот рядом с мыловарнями и располагались кузня с мастерской по производству проволоки. В последнее время медной, по заказу Брюса. Братья Степные получили этот заказ, потому что умели виртуозно делать волочильные доски, изготовление которых было своего рода искусством.

И вот я, находясь в худшем настроении за всё время моего пребывания здесь, вытащил их из кузни и притащил в специально оборудованную мастерскую, установленную в Лефортовском парке, переоборудовав под неё одну из конюшен, которая почему-то не использовалась по назначению.

В общем, с машиной на паровой тяге всё у нас получилось, вот только те самые волочильные доски, чтоб их, быстро приходили в негодность. Волок не выдерживал большего количества проходящего через него металла, и доски приходилось постоянно заменять на новые.

Тогда я попробовал метод Брокедона и использовал в качестве волока алмаз. Метод помог, но лишь частично: во-первых, диаметр получаемой проволоки ограничивался размером камня, и из этого плавно вытекало, во-вторых, это было очень дорого, не говоря уже о сложности элементарно просверлить в алмазе дырку.

И всё вместе это привело меня к проблеме стали, в данном случае легированной, которой ещё в мире не существовало. Только вот чем её легировать, если большинство элементов ещё не открыто, а крокоит, из которого можно извлечь хром, опишет только Ломоносов да и то…

Вот тут я немного подзавис. Ну, конечно же, Ломоносов. За каким чёртом отправлять его учиться куда-то заграницу, если многие знаменитые учёные уже сейчас ничем не занимаются, а делают вид, что заняты разработкой и созданием университета.

Какой-то незамутнённой извилиной, единственной, что ещё осталась нетронутой царящим в голове хаосом, я понимал, что сейчас несколько несправедлив к учёным мужам, но меня уже было не остановить. Какой смысл создавать этот гребанный университет, если мы даже какой-то паршивый марганец и хром из пород добыть не умеем?

– Продолжайте, – хмуро сообщил я кузнецам, которые, в отличие от меня были очень даже довольны получающимися результатами, и вышел из мастерской.

По Москве был объявлен десятидневный траур по Евдокии Фёдоровне, поэтому гости из Франции откровенно скучали в Лефортово, но мне было на них наплевать. Я приказал седлать Цезаря и, не обращая внимания на пытающуюся что-то мне сказать любовницу Орлеанского шевалье, умчался из дворца в сопровождение только трёх гвардейцев.

По дороге к бывшему дворцу Долгоруких, который облюбовал Бильфингер в качестве основы будущего университета, я заехал в Славяно-греко-латинскую академию и приказал заикающемуся от неожиданного визита архиепископу Герману, возглавляющему академию, привезти в искомый дворец учащихся посмышлёней, да, чтобы все первого году обучения были, не более пяти рыл.

Сам же, развернувшись, вылетел из монастыря, в котором располагалась академия, отмечая про себя, что он никуда не годится, и нужно кому-то приказать заняться переносом этого учебного заведения в более приличное место.

В будущем Московском университете, высочайший приказ о создании которого уже лежал в канцелярии, и дожидался только моей указки, чтобы пустить его в ход, царило оживление. По холлу постоянно пробегали какие-то люди, что-то переносили из стоящих во дворе подвод.

Возле дверей стояли оба Бернулли и отец, и сын. Отец, захваченный суетой, царящей вокруг, уезжать домой, похоже, не собирался, что меня, в общем-то, устраивало. Бильфингер носился вокруг таскающих здоровенные сундуки мужиков и причитал.