Царская охота

***

Дмитрий Кузин – доверенный секретарь государя-императора Российской империи Петра Алексеевича развернул брошенное государем на стол донесение и углубился в чтение. Прочитав, покачал головой.

– Господи, не погуби душу безгрешную, – прошептал он и перекрестился, потому что в бумаге было сказано, что её высочество Филиппа-Елизавета слегла днём с лихорадкой. Возле неё сейчас Лерхе, но никто не может гарантировать, что всё обойдётся.

Глава 3

Иоганн Лерхе вышел из кельи сестры Марии и решительно направился к выходу, чтобы глотнуть свежего, холодного воздуха, приправленного крепким табаком. Здесь в России его называли Иван Яковлевич, довольно необычно, но к этому вполне можно было привыкнуть. Монахиня, из кельи которой он вышел, вот уже второй день, как впала в забытье, и в тесной душной келье, пропитанной тяжёлым запахом болезни и приближающейся смерти, у него закружилась голова, а во рту появился неприятный горьковатый привкус.

Лерхе никак не мог справиться с проклятой болезнью, уносившей одну жизнь за другой. Чёрной смерти было наплевать на то, что происходит это в монастыре, фактически на святой земле. От этой болезни не было лекарства, или оно было ещё не открыто, как не было лекарства от чумы.

Лерхе читал труды Фракасторо и Левенгука, которые утверждали, что болезни – есть суть жизни мельчайших организмов, не видимых глазом. А Левенгук даже продемонстрировал, с помощью своего увеличительного прибора, как их много в обычной капле воды. И хоть труды этих мужей выставили на посмешище, Лерхе глубоко внутри был с ними согласен – болезни вызывают мельчайшие живые существа. Ещё бы узнать, как эти существа побеждать.

Единственное, с чем он пока справлялся – это не давал чёрной смерти вырваться за пределы монастырских стен, да ещё записи вёл, наблюдая за течением болезни, за тем, как она распространяется, и что помогает не заразиться…

Вот последних наблюдений ощущалась явная нехватка, потому что, согласно его наблюдениям, не заразился лишь он. Ещё один медик, Николай Шверц, прибывший в Россию в то же время, что и он сам из Пруссии хоть и заболел, но перенёс болезнь как обычную простуду, а страшные пустулы сошли у него на пятый день, не оставив следов.

И сам он, и Шверц прошли в своё время вариоляцию, использовав корочку с пустулы больного оспой. Но вариоляция, как ни крути, очень опасна, и после неё многие заболевают оспой и умирают, поэтому Лерхе не думал, что её можно внедрить повсеместно. Сам-то он прошёл эту процедуру, потому что в силу своей профессии имел гораздо больше шансов заразиться и умереть, а так, в случае благоприятного исхода, он получал защиту как минимум от одной смертельной болезни.

– Доктор Лерхе, – к нему подошёл молодой ученик Бидлоо Евгений Самойлов. Переведя дух, словно только что долго бежал, этот двадцатипятилетний мужчина смог сказать то, ради чего подошёл к присланному самим императором лекарю. – Хочу сообщить, у сестры Феофании жар пошёл на убыль, и она уже не пытается силой прорваться за ворота.

– Это не очень хорошо на самом деле, болезнь ещё не побеждена. Я вообще заметил, что, когда жар спадает, состояние резко ухудшается, – ответил Лерхе, внимательно глядя на Самойлова.

Евгений первым заболел из присланных императором Петром медикусов и, благодаря своему могучему организму, сумел выжить. Правда, теперь лицо его носило признаки перенесённой болезни, но не такие страшные, как это могло быть – всего-то пара-тройка оспин и почти все они на лбу. Так что лицо молодого мужчины почти не пострадало и не сделалось уродливым. Вот только слабость никак не его пока не покидала, да одышка мучила, стоило пройтись по территории монастыря. Но сам Самойлов был уверен в том, что вскоре это пройдёт, и Лерхе поддерживал молодого коллегу в его уверенности.

– Что её высочество? – спросил Иоганн у Самойлова. Вообще-то, Филиппу-Елизавету лечил он сам, вот только сегодня ещё не успел навестить свою высокопоставленную больную, но это не значило, что принцесса была предоставлена сама себе – за ней наблюдали круглосуточно.

– У неё начали появляться пустулы… – Самойлов замялся, затем продолжил. – Только не с головы, как это часто бывает. Несколько на руках, два на лбу, и… жар усилился.

– Что? – Лерхе удивлённо посмотрел на него. – Этого быть не может, – на что Самойлов развёл руками.

Лерхе задумался, затем высыпал табак из только что набитой трубки, которую он так и не прикурил, и решительным шагом направился в отдельно стоящее здание, предназначенное как раз для пребывания особо знатных особ, чтобы лично всё проверить.

***

Сегодня утро было просто адовое. Я не мог заставить себя встать с постели. Голова трещит, во рту засуха, мышь где-то за плинтусом топает как слон, в общем, все признаки глубочайшего похмелья налицо, или, скорее, на лице.

– Государь, Пётр Алексеевич, пора вставать, – приоткрыв один глаз, я обнаружил Митьку, стоящего надо мной, скрестив руки на груди и поджав губы. Надо же, не одобряет. Да пошёл он, что бы понимал, свинья рыжая.

– Пошёл вон, – проговорить получилось довольно внятно, и меня это, как ни странно, порадовало.

– Вот уж вряд ли, – это что он мне это? Императору Российскому? Вот как счас встану! – Потом, как в себя придёшь, можешь хоть казнить, а сейчас я никуда не пойду.

Дверь приоткрылась с жутким скрипом, вот же сволочи, смазать петли не могут, что ли? Я накрыл голову подушкой, чтобы никого не видеть и не слышать.

– Ну что тут? – какой же у Петьки голос может быть противный, прямо по нервам полоснул. И чего так орёт с утра пораньше?

– Да не шибко хорошо, вот, сам посмотри, Пётр Борисович, – вот Митька, сукин сын. Пригрел змею на груди, называется. Я поглубже залез под подушку, чувствуя, как к горлу подступает тошнота. – А сказать не могу, дабы честь государеву не уронить.

– Ух ты, один, два, три, четыре… семь! Силён, государь, неча говорить, – в Петькином голосе звучала задумчивость. – И нет бы кого позвать в компанию, меня, например, так сам всё употребить изволил. Тебе не кажется, что плохо государю? – надо же заметили. Я вытащил голову из-под подушки и подполз к краю кровати. – Тазик подставь, пожалей труд холопов при опочивальне, – спокойненько так говорит, прямо философ, мать его. Но как же мне плохо, кто бы знал.

В тот момент, когда я дополз по края, на полу, прямо перед мордой появился серебряный таз, куда меня благополучно вырвало. Когда спазмы прекратились, у лица тут же появился бокал с прекрасной, такой вкусной водой, а само лицо заботливые руки протёрли холодным полотенцем. Немного полегчало. Приподнявшись на локтях, я сумел поднять голову и посмотреть на этих помощничков мутным взглядом.

– Выпорю на конюшне. Лично шкуру спущу, – сообщил я прямо в их отвратительно здоровые морды.

– А то, конечно, выпорешь, как же иначе, но сначала мы, пожалуй, счёт свой увеличим, – и Петька решительно шагнул к кровати. – Давай, Митька, с другой стороны хватай государя. Баня готова?