Царство. 1951 – 1954

Хрущев вытер платком губы.

— Даже если одной ноги нет, это та же первая группа, вот ведь в чем дело! Если мы дадим инвалиду хоть какую-нибудь работу, он не будет чувствовать себя обузой, он будет ощущать полезность, получит средства к существованию, сможет хоть как-то общаться, общение скрасит ему жизнь. А они — первая группа, вторая группа заладили! Слова зазубрили, а человека потеряли. Ничего вразумительного сказать не могут. Чем же вы занимаетесь в Министерстве социального обеспечения, кого обеспечиваете? Только тогда можно оказывать помощь, когда знаешь, кому ее оказываешь! А распределять средства, которые отпускает государство, это каждый дурак сможет. Я удивляюсь, насколько наши ответработники превратились в сухари, за цифрами потеряли живых людей. Товарищ министр! Вон он, в конце зала, на заднем ряду, за широкими спинами притаился, встаньте! Я слышал о вас как о хорошем человеке, а теперь вы потеряли всякое уважение! Посмотрите на него, товарищи! Я его спросил, какого инвалида и по какой инвалидности вы лично устроили на работу? Вы, спрашиваю, хоть одного устроили? Устроил, отвечает. Как он живет, как зарабатывает? Как его материальное и душевное состояние, поинтересовались? — Первый Секретарь впился глазами в министра.

— Он и тогда молчал и сейчас! Где же вам место после этого? Вам нет места не только в министерстве, но и на земле! Уходите, вы нам не нужны!

Министр на ватных ногах вышел из зала.

— Такой формализм не для нашей страны! Мы живем и работаем для людей, а не ради приятного времяпровождения! А ведь есть инвалиды, которым реально можно помочь, хотя бы тем, кто остался без одной ноги или руки. Тут одного руководителя спрашиваю: «Что вы делаете по производству протезов Ефремова?» Он отвечает: «Про систему протезов Ефремова не слышал!» Это руководитель крупного предприятия медицинской промышленности говорит. Вся печать об аппарате Ефремова кричит, а он ни сном, ни духом! Что же вы знаете тогда?! — раздраженно прокричал Хрущев. — Сколько жалоб поступает, письма прямо вопят! Вы хотя бы письма прочитать можете?! В письмах пишут: «На отечественных протезах ходить невозможно!» Так зачем их делать?!

Никита Сергеевич навалился на трибуну.

— Заехал я в один подмосковный колхоз, председатель там без ноги, за мною, как зайчик, прыг-скок, по полю прыгает. Я ему говорю: «Давай я тебе протез организую!» А он: «Не надо, я лучше по-старому — на досточке с палочкой. Протезы у нас неудобные, остатки ноги до крови натрут и давят».

От возмущения докладчик покраснел.

— Как это, товарищи?!

В зале зависла мертвая тишина.

— Если человек потерял на фронте обе ноги, а мы теперь говорим, что нам трудно сделать ему протез, что хорошо сделать у нас никак не получается, о чем тогда разговаривать?! Надо всем разойтись, и не по кабинетам, а по домам, потому что таким никчемным начальникам кабинеты не нужны, они не то что руководить, смотреть по сторонам не научились! Протезы сделать не можем! Надо сделать! — ударил по трибуне Хрущев. — Надо, чтобы протезы были легкими, удобными, с хорошими механизмами, чтобы они облегчили людям жизнь. А мы здесь сидим и рассуждаем. Как? Что? Голову чешем, но у нас над головой не каплет, мы на своих ногах сюда пришли, с руками своими, и глаза видят, а люди мучаются! Товарищ Фурцева!

Екатерина Алексеевна вздрогнула.

— Вы не кивайте, вы думайте, что делать! Теперь следующий вопрос. В собесе сидит комиссия и устанавливает нормы для инвалидов на самое необходимое, что инвалиду срочно выделить положено. Устанавливает, бумаги пишет, но никак установить нормы не может. А зима не за горами. Зима придет, а мы все будем сидеть и цифры в столбик складывать, а людям кушать надо, обогреваться, чтоб от мороза не окоченеть. Не паясничайте, дайте инвалидам картошку, капусту, обеспечьте топливом, теплой одеждой. Надо поскорей это закончить, за два-три дня, а не через год! Что нам для этого, конференцию специальную собирать, чтобы конференция определила, сколько инвалид съест капусты! Стыд и срам! — кипел Хрущев. — Вы все на деньги киваете, что средств у нас мало, но для этих целей — изыщем. Я головой перед вами отвечаю! Еще надо, чтобы инвалиды обувь получили. Сделайте, и вам спасибо скажут за доброе отношение к человеку. Совсем безногим надо изготовить моторные коляски. И учтите, вы должны людей знать по фамилиям, потому как инвалид — это человек, имеющий фамилию! Товарища Доенина я здесь не вижу, хотя он здоровенный и ему трудно спрятаться. Говорят, он на совещание по сельскому хозяйству уехал, а он ведь знает, что я здесь, а потом я должен попасть и туда. Но когда я туда пойду, он сюда приедет, такая тактика. Но от меня он не скроется, пусть займется делом!

В зале раздались аплодисменты.

— Есть такие люди, как Кириченко, он потерял на фронте руки и глаза. Сейчас он живет у отца. Отец пока в состоянии заботиться о сыне, и близкие заботятся. Это свежие следы войны, но неизбежно начнется охлаждение, внимание к таким несчастным будет ослабляться, и это естественно, это жизнь. Еще раз говорю: нужно вопрос продумать, как создать для содержания таких людей специальные дома, я уже об этом говорил, не знаю, как их назвать — дома отдыха или дома инвалидов, лучше дома отдыха, дом инвалида звучит как-то не по-человечьи. Но дома такие необходимы, и будем их строить!

Теперь про моторные коляски безногим. Это очень просто — их сделать, никаких трудностей это не представляет, да и людей, потерявших обе ноги, у нас не так много. Неужели мы для таких несчастных, потерявших на фронте ноги, не сможем смастерить колясочки на велосипедном заводе, легкие, ажурные?! Это ничтожные затраты и по материалам, и по деньгам, и по техническому исполнению. Но бюрократы снова за цифры засядут и растянут дело на пятилетку, а работы здесь, если взяться, то буквально ничего сложного! Сама колясочка ничего не стоит, мотор сгодится самый простой, мотоциклетный. Бензина небольшое количество требуется, зато инвалид совсем по-иному будет себя чувствовать. Разработайте и дайте конкретные предложения! Нельзя так холодно относиться к человеку, чтобы только распределять его по группам и в графы на бумаге записывать. Это недопустимая практика! Прошу, кого это касается, отнестись к делу честно, без формализма. А мы под контроль возьмем. По таким вопросам я доступен.

25 июня, пятница

— Хорош дом, очень хорош! — оглядывая особняк на Воробьевых горах, нахваливал Никита Сергеевич. — Вид какой открывается, прямо картина! Будем жить, Нина, с тобой, как боги на Олимпе!

Воробьевы горы метров на сто возвышались над городом. Москва лежала, как на ладони: вон красные башни Новодевичьего монастыря с золотыми куполами, сразу за ними проглядывали утопающие в зелени Новодевичьи пруды, а дальше — домишки-домишки, и большие, и маленькие, толпящиеся вдоль Плющихи, Пироговских улиц. Переплетаясь переулками и переулочками, убегали они дальше — к Садовому кольцу. Тут и там потускневшим золотом светились маковки православных церквей, по Москве их множество сохранилось, хотя сносила власть храмы без зазрения совести.

Среди низкорослых домов, которых в городе подавляющее большинство, попадались фасонистые многоэтажки в пять-семь этажей, иногда были великаны в десять этажей и даже больше, и как огромные скалы, возникли в столице могучие сталинские небоскребы. Как пики вонзались ввысь их остроконечные шпили. С того места, где стояли Хрущевы, хорошо просматривались гостиница «Украина», правее — коренастая башня МИД, сзади, не очень отчетливо, из-за буйной растительности проглядывал нереальных размеров Московский университет; а где-то совсем вдалеке различались кремлевские башни. В самом низу, закованная в строгий гранит, поблескивала река.

— Красотища! — протянул Никита Сергеевич. — Вот тут, — он показал на противоположный берег, — будем стадион возводить. На наших глазах, Нинуля, это чудо родится!

К супругам подошел Серов и пригласил в дом.

Особняки, куда по предложению Маленкова перебирались члены Президиума Центрального Комитета, были шикарные. Внушительный по размерам, отделанный ценными материалами хрущевский дом выглядел никак не хуже его загородной резиденции: все сделано с имперским размахом. Ни на чем при строительстве этих зданий не экономили, особенно не поскупились на гранит: и цоколь в скале гранитной, и ступени массивные, и основание монументального забора неподъемными розово-красными глыбами украшено. Входные двери высокие, дубовые. Никита Сергеевич шел, громко топая по паркетному полу:

— Не развалится?

— Да что вы! — мотал головой председатель КГБ.

— Шучу! — ухмылялся Первый Секретарь. — Что сосед?

Дом Хрущевых был крайний и граничил лишь с особняком Маленкова.

— Мебель завозит.

— А нам прикажешь на полу спать?

Комнаты были пусты.

— Обстановка к вечеру будет.

— Главное — «Грюндиг» не забудь, я музыку люблю! — подмигнул Никита Сергеевич.

Серов не понял, издевается над ним Хрущев, намекая на неприглядные делишки в Германии, или говорит серьезно.

— «Грюндиг» лучшее достижение музыкальной техники, звук, словно живой, — не меняя выражения лица, ответил генерал-полковник.

— Мы, Ваня, скоро лучше заграницы заживем, и товары лучшие научимся делать!

— Скорей бы! — с прилежанием закивал генерал, мол, так оно и должно случиться, не иначе.

Прихожая в новом доме казалась слишком просторной. Широкая деревянная лестница, ведущая наверх, поднималась мимо высоких окон, поэтому холл первого этажа заливал дневной свет.

— Тут ковры положим, как у Сталина в Волынском, — рассказывал Серов. — Люстры хрустальные повесим.