Цена добра

И в ясный солнечный день они просят, чтобы не было града, чтобы не погибли они в самом расцвете.

Аллах, наступила пора,Когда золотую пшеницуИ фрукты рожает гора.Аллах, сохрани роженицуОт засухи и дождейСплошных, от злодейского града,От сусликов и от червей,От недружелюбного взгляда.Аллах, укрепи и людей,Прибавь им и силы, и воли,Чтоб с трудной работой своейУправились весело в поле.Пусть град их по спинам не бьет,Пусть солнце не выжжет им брови,Пусть ветер с сыновней любовьюСоленый их высушит пот.

Часто до утра читали молитвы, делали дуа – обращение к Аллаху. Зрелость и красота природы всегда были предметом размышлений, люди боялись, как бы их не сглазили, не погубили своей завистью.

В тот богатый урожаем год не обошлось без беды. Тишину глубокой ночи нарушили топот коней и бой барабанов. На аул напали враги. Жители села не были готовы. После трудового дня они спали крепким сном. Но на тревогу собрались быстро: кто с ружьем, кто с топором, кто с вилами выбежали навстречу врагу. И камнями дрались, и палками бились, потому что не было оружия.

Два дня и две ночи шла битва, казалось, что вот-вот враг одолеет, растопчет родную землю, где они родились, жили и росли. Но случилось чудо: вдруг раздвинулись трещины в скалах, и оттуда начали сыпаться шарики величиною с яблоко; они светились солнечным светом и сыпались, сыпались без конца. Об них спотыкались и падали вражеские кони, разбивались головы захватчиков; и поле стало черным от трупов разбойников. «Шарики золотые!» – кричали умирающие враги, прижимая их к груди, но обжигались об них и умирали. Но самым загадочным было то, что, сколько бы потом их ни искали, не нашли после победы ни одного шарика, не нашли и в скалах, и в трещинах, откуда они сыпались. Сомкнулась гора, улетучились шарики. Люди пытались понять, что это было, а потом пришли к твердому убеждению, что это были души мужественных воинов, прославившихся в горячих боях, защитивших свою родную землю, отдав за каждую травинку свою жизнь. Их золотые души поселились в скалах, чтобы продолжать охранять свою родную землю, и в минуты бедствия вырываются наружу и обрушиваются на врага.

По капелькам печаль моя копилась

Я вижу жизньС ее извечной сутью, —Мать и дитя в незыблемом союзе, —Все пуговицыРасстегнув на блузе,Мать своего ребенка кормит грудью,И кажется:Весь мир затих мгновенно,И только слышно в мире,Как ребенокГлотает жадно молоко спросонок,Причмокивая властно и блаженно.Фазу Алиева

«Это дождик печали идет».

Ф. Алиева

Удивительно: те вещи, которые раньше приносили мне радость, восторг, упоенье, сейчас приносят мне печаль, слезы, тоску и ностальгию. У мамы был старинный толстый платок – чистая шерсть, буклированная. Ей он достался от матери, в народе их называли персидскими платками. Во времена моей бабушки пальто не носили, а накидывали на плечи в холодные дни эти самые буклированные платки. Они были самых разных цветов: черные с темно-фиолетовыми завитушками; зеленые с жемчужными огурчиками, традиционным восточным орнаментом.

Вспоминаю, как бабушка берегла этот платок. У нее были платки попроще, обычно их она носила зимой, а этот буклированый платок вытаскивала лишь в торжественных случаях, и, вернувшись домой, она его на балконе несколько раз встряхивала, аккуратно складывала, заворачивала в белоснежную простыню и закрывала в деревянный сундук.

Когда я выходила замуж, бабушка подарила мне этот бесценный платок. Я очень просила ее оставить его себе, но она убедила меня в том, что, когда девушка из ханского рода выходит замуж, у нее в приданом обязательно должны быть старинные вещи. И я очень ценила этот платок, хотя и не носила его…

Однажды в начале осени я зашла к маме. Каждый раз, когда я заходила к ней, целовала ее руки, гладила колени.

– Мама, топить еще не начали, мне кажется, что колени у тебя холодные, я сейчас укутаю твои ноги пледом.

– Он меня как-то сковывает! – проворчала она.

Я поехала домой, вытащила драгоценный подарок бабушки из сундука, побрызгала французскими духами и вернулась с ним к матери.

– Мама, я тебя очень прошу, когда будешь сидеть, накидывай этот платок, его гладили бабушкины руки, ты его носила, вот и я сберегла.

– Нет! Нет! Ни за что! – замахала она руками.

– Мама, зачем он должен лежать в сундуке? Я очень тебя прошу! – И я набросила платок ей на спину, укрыла колени. – Если ты спрячешь его, я обижусь!

– Такой платок! Такие вещи сейчас на вес золота ценятся, да и не достанешь их, – гладила мама мягкие шелковистые кудряшки.

После ее смерти младшая сестра рассказывала мне, что однажды осталась ночевать у матери, и мать, прежде чем лечь спать, завернула платок в простыню и положила на тумбочку, где перед сном она всегда ставила стакан с отваром тмина и свой драгоценный нюхательный табак (сунт). Сестра говорит, что она ночью немножко замерзла и взяла потихоньку этот платок и сверху одеяла накрыла себя. Утром она проснулась под причитания матери: «Аставпирулла, аставпирулла! Какое кощунство! Бедная Фазу дала мне этот платок, она, конечно, знала, что меня он будет греть и воспоминаниями о бабушке и матери, и мыслями о прежней жизни; в каждом узоре я видела руки бабушки, матери… Аставпирулла, не стыдно накрывать себя платком, на котором до сих пор сохранился аромат прабабушки и бабушки?!

Не зря я его подарила Фазу, она умеет ценить и прошлое, и то, что принадлежит потомкам». Сестра делала вид, что она спит и не видит, как мама осторожно стягивает с нее платок, заворачивает в простыню и кладет на место.

Другая сестра, Нуцалай, рассказывала, что за два дня до смерти мама ей говорила: «Фазу ни за что этот платок домой не забирает, мой аманат вам: как только Аллах возьмет мою душу, верните Фазу этот платок». Через сорок дней после смерти матери я взяла его, еще забрала банку фасоли. Это была не простая фасоль: когда жизнь моего сына и ее любимого внука Расула висела на волоске, она все время читала молитву (кулгьу «ихлас»); прочитает тысячу – бросает одну фасолинку в банку. Вот так и набралась полная банка фасоли.

Сейчас я вспоминаю, как я прощалась с маминым домом, как, рыдая, запирала дверь, как в последний раз спускалась по лестнице, не в силах поверить, что здесь меня уже никто ждать не будет.

К тебе мы, мама, с детства шли, Как по извилистой долине Идут к светящейся вдали Под небом утренним вершине, И, как бы ни было подчас Тебе невесело и трудно, Ты с нетерпеньем все же нас К себе ждала ежеминутно.

Не могу остановить слезы, не могу оглянуться, преодолев последнюю ступеньку, выхожу на улицу. На балконе пусто, белье не бьется, как раньше, лебедиными крыльями.

Глухой пещерой стал твой светлый дом,Зачем пришла я в этот дом, родная, —Тебя ль ищу или себя ищу я там?Или забыла я, или не знаю,Что мертвые навстречу не встают?Мы зря надеждой сердце беспокоим, —Прощай!Я больше не приду сюда,К твоим навек умолкнувшим покоям,К твоим дверям, закрытым навсегда.