Цена добра

Но каким бы длинным ни оказался осенний день, наступил тот самый торжественный момент, когда объявили танец молодых. Зубаир вылетел в круг и, встав на колени, пригласил Сухбат на танец. Долгожители аула, качая головами, говорили друг другу: «Все ли в порядке в голове у Зубаира или любовь свела его с ума?».

Да, действительно, этот ритуал, когда жених, стоя на коленях, приглашает невесту на танец, тоже был новшеством. Ведь по горским обычаям на первый танец в круг приводили невесту сопровождающие ее подруги. Положено было, чтобы молодая робко совершала два-три круга и уходила. И Сухбат, видя, как у Зубаира под ногами горит земля, как он кружится, забыла обо всем. Она танцевала легко и одухотворенно, будто все вокруг от взмаха ее гибких рук поет.

И облака кружатся надо мной,И пляшут вокруг меняДеревья, травы,И я дурной не опасаюсь славы —Любовь ведь этому является виной!

2.

Целую неделю не умолкали разговоры об этой свадьбе, одним очень понравилась раскованность молодых, другие осуждали, мол, такие свободные выходки ломают укоренившиеся дедовские традиции.

Зубаир привел свою жену в новый каменный дом. Его строили несколько лет. В таких случаях вся родня помогает друг другу. У Зубаира родня тоже не осталась в стороне, объединились и двоюродные, и троюродные братья. Дробили в горах камни, там же их тесали и не спеша тащили на стройку. Тщательно рассматривали каждый камень, подходит ли он к кладке, усердно подгоняли. С каждым камнем в стену ложились сердечное тепло и старание, все старались, чтобы понравилось возлюбленной хозяина дома.

Когда невесту ввели во двор, казалось, что на каждом камне играет радуга. Как положено, Сухбат сопровождало несколько женщин, они шли с зажженными лампами, сверкающими кувшинами, наполненными родниковой водой. Подруги невесты пели, хлопая в ладоши: «Мы несем в дом и свет, и тепло, мы несем воду, дарящую жизнь, пусть в доме будут счастье и радость в изобилии!» И на самом деле, Сухбат будто сама превратилась в настоящий горящий очаг, она источала тепло, свет и благополучие.

Утром, как правило, Зубаир просыпался раньше Сухбат, он будил ее своими поцелуями. И все горело в руках у Сухбат, мигом на столе появлялся завтрак, они ласково клали друг другу в рот лакомые кусочки. Бегом она спускалась по лестнице во двор, доила корову и вдвоем с мужем провожала ее в стадо. Затем, взявшись за руки, шли в поле. Зубаир собирал с цветков росинки в свою широкую ладонь. Мазал их на гладкую, как спелый персик, щеки Сухбат и повторял неустанно слова песни:

Как теплая жемчужина,Кругла,Росинка на ладонь мою легла.Давай ее разделим пополам —Росинку ту, что мягко светит нам.В конце концов,Как знаем я и ты,Она не просто капелька воды.В ней солнца жар,В ней плавный диск луны,В ней небо и земля отражены.Давай же все, что уместилось там,Разделим мы с тобою пополам,Разделим поровну, как хлеб и соль,Надежду и печаль,Восторг и боль.

Несмотря на то, что некоторые осуждали такое поведение Зубаира и Сухбат, заметно было, как другие мужья потихоньку брали с этой семейной пары пример. Они начали ходить вместе со своими женами, старались быть ласковыми и внимательными с ними.

Сухбат не изменила и беременность. Она так же легко успевала везде, на всем оставались тепло и свет ее трудолюбивых рук. Первенцем у нее был сын. Его назвали в честь прадеда, который славился мастерством в резьбе по камню. Его работы ценились на вес золота, к нему записывались в очередь. Нарекли новорожденного не просто Хабиб, а Хабибдада. Мальчика лелеял весь тухум, его все любили. Через два года Сухбат родила дочку, ей дали имя умершей матери Сухбат – Патимат. Дети вместе росли, играли, и всюду их с собою брали родители. Летели годы, в их доме прочно поселились счастье и благополучие. Так, видимо, было суждено. Однажды двоюродный брат Зубаира – Асхаб приехал в отпуск из Сибири, где он работал. Возвращаясь назад, он забрал с собой Хабибдаду.

– Поедем, посмотришь, как мы мосты строим.

– Дядя Асхаб, ты строишь мосты? – удивился Хабибдада.

– Ясное дело, я сам не строю, а участвую в этом большом деле.

И Хабибдада во время каникул уехал с дядей в Сибирь, он остался там работать учеником мастера. Ему тогда было всего пятнадцать лет.

Сухбат и Зубаир лелеяли свою дочку Патимат и жили дружно, с любовью, как в медовый месяц. Дома у них все время царило веселье, они любили юмор, розыгрыши, подхватывали смешные истории и от себя добавляли остроты и передавали другим. Они умели создавать веселое настроение, потому что были счастливы. Двадцать лет они жили, душа в душу, не зная ни грубости, ни ревности. С годами они лишь молодели, и небо для них было таким же голубым с белыми пенистыми облаками.

Как-то, выйдя на очередную прогулку, Сухбат и Зубаир, любуясь буйством природы, незаметно дошли до края пропасти. Зубаир встал на острый камень и начал кричать: «Эй, эхо, повтори: «Сухбат, я тебя люблю!» «Я тебя люблю!» – повторяло эхо. Все вокруг наполнилось – «Люблю! Люблю!» Вдруг Сухбат почувствовала сильный толчок, она резко обернулась: Зубаир вместе с камнем, на котором стоял, летел в пропасть. Дикий крик Сухбат разнесло эхом: «Зубаир! Зубаир!» Люди стали прибегать на этот душераздирающий зов. Но было поздно, никто не смог помочь.

Весь аул скорбел по Зубаиру, а Сухбат не могла даже плакать, окаменевшая, она, обняв дочку, не переставала повторять: «Что мы будем делать?!» Криками, стонами Сухбат не выражала свое горе, но на глазах всех сразу сникла, постарела, сгорбилась; когда шла, ноги ее путались, куда шла – забывала, улыбки на ее лице уже никто не видел, кожа на лице стала желтой, обвислой. Она не снимала траур, любила одиночество.

Сын Хабибдада, приехав на похороны отца, побыл дома только месяц. Не было сил, что могли его удержать в ауле. Он оставил матери кучу фотографий, где он был изображен около строящегося моста.

Еще один удар пришлось Сухбат перенести. Дочка решила разводиться с мужем, никакие уговоры матери на нее не действовали. Решение дочери было твердым:

– Муж, мама, должен быть таким, каким был мой отец для тебя! – твердила дочка.

– Твой отец был редкий человек, таких не бывает! – возражала Сухбат.

– Не бывает и не надо, буду воспитывать детей, работать и помогать тебе, мама.

Дочь Патимат с малых лет была очень своенравной и свободолюбивой. «Я сама! Я сама!» – говорила она, даже если мать помогала ей одеваться или причесывать волосы. Она была похожа на мать: такая же летучая походка, неугомонность, но только, в отличие от мамы, много разговаривала. Она всегда замечала проделки ровесников и смеялась над ними. Ушла она от мужа, не предъявив ему никаких претензий. Патимат полностью погрузилась в свою работу.

Сухбат со дня смерти мужа приписала себя к старухам и часто повторяла: «Старый человек – лампа, зажженная на ветру. Магомед, Сайгид, – обращалась она к внукам, – я могу умереть в любую секунду, смотрите, держитесь за маму, помогайте ей во всем».

– Баба, ведь и молодые тоже как лампа, зажженная на ветру, умер же дед Зубаир молодым, – сказал ей однажды Сайгид.

– Такие добрые, порядочные и жизнелюбивые люди долго не живут, – вздохнула Сухбат и пошла разжигать очаг.

Трещал кизяк,Горел огонь багрово,Пред ним, редея, отступала мгла.Его с трудом из хвороста сырогоВ потухшем очаге я развела.Он разгорался нехотя и вяло,Но миг настал – и пламя, наконец,Очнулось ото сна,ЗатрепеталоИ все вокруг окрасило в багрец.

Удивительно сообразительные, понимающие жизнь, добрые и внимательные внуки у Сухбат! Не знаю, что бы с Сухбат было, если бы еще маленькие Магомед и Сайгид как-то не поговорили с ней.

– Баба, – начал Магомед, – ты после смерти дедушки стала другой, очень изменилась, дед Зубаир не хотел бы видеть тебя такой, опустившейся.

– Все время в одном черном платье ходишь, избегаешь людей, – добавил Сайгид.

– Мы хотим тебя видеть нарядной, счастливой, наверно, душа деда стонет, когда видит тебя такой. Ты же сама говорила: то, что Аллах пошлет, надо достойно переносить! – обнял ее Магомед. – У тебя есть сын, который работает и живет в Сибири, и мы – два внука – рядом с тобой. Сними, пожалуйста, черное и одевайся нарядно, нам будет очень приятно и радостно.