Цена его любви
Шрифт:
Убивать не хотели, пришли с приветом. Только тогда под ноги стреляют. Так, даже не угроза легкая, просто разговор.
Важный разговор.
Наверняка от тех, кто Регину держат пришли. Ну, как вариант еще за то, что в схрон залезли поквитаться.
Не было угрозы.
Но как только ее увидел, — мир потемнел.
Не соображал. Ничего не видел.
Только она, — несущаяся ко мне со всех ног в шубе распахнутой. И пули. Пули эти блядские. Что зацепить мою девочку могут.
Все перед глазами вспыхнуло. Мысли вышибло. В миг.
А ведь
Но я будто совсем обезумел. Когда представил, что ее задеть, зацепить может.
— Даша! — несусь к ней, сгребаю в охапку. Падаем оба в снег.
Лихорадочно рассматриваю, чтобы убедиться, — не зацепило.
— Влад! — щепает меня, пальто распахивает, как сумасшедшая.
— Ты в порядке? — сам так же одуревше, хоть и крови на ней не вижу, сдираю полы шубы, чтобы убедиться, чтобы понять. — Даша! Не зацепило?
— Нет, — лихорадочно, на истерике, и слезы уже на моей груди. Замерзают в лед.
А я держу ее и подняться не могу.
— Зачем? Зачем погналась! Ты в доме быть должна! Даааша!
Судорожно впиваюсь в ее свитер, руки сводит. Встряхиваю. Трясу.
— Я… Я ждала тебя, подышать у дома вышла. Выстрелы услышала, и…
— И что? — ору, херача кулаком по снегу. — Ты какого хрена под них полезла, Даааша?! Какого?! Понеслась?! Куда?! К кому?!
— Влад… Я знала… Знала, что ты здесь, — сжимает воротник пальто обеими руками. Так сильно, что ткань трещит.
— Чувствовала, слышишь! Я… Я бы не перенесла… Я…
— Ты в доме должна быть! В безопасности! — ору, губы не слушаются.
Это ведь мне привет передать можно так просто. А попала бы случайно на глаза — грохнули б и не задумались. На хрен свидетели. Даже если это просто разговор. Тут кого угодно бы сняли, не только простую девчонку. Даже соседского бизнесмена, если бы случайно мимо проходил.
— Дурочка…
Прижимаю к груди, а самому, блядь, ударить хочется.
Горло сжать и встряхнуть так сильно, чтобы звезды из глаз полетели. Чтобы навсегда запомнила, что в безопасности оставаться должна.
Но слышу, как ее колотит — и не могу. Не могу, блядь!
— Если бы с тобой… Что-то… Я бы не пережила, Влад! Просто бы не пережила, — толкается носом в шею, в кожу шепчет, слезами поливая, а я только и могу, что прижать к себе. Так, чтобы ребра затрещали.
— Не смей так больше! Никогда не смей! Даша!
Не контролирую силы, резко сжимаю подбородок, дергаю вверх, на себя.
Знаю, что больно. Но заставляю в глаза мне смотреть.
— Поняла меня? Услышала? Что бы ни случилось! Что бы, мать твою, не случилось и что бы ты не увидела — сидишь тихо или со всех ног в безопасное место несешься. Поняла! Даша! — таки встряхиваю.
Блядь, да как же она не понимает? Я сто раз сдохнуть успел, пока эта дурочка ко мне бежала.
— Не смей! Никогда больше так не смей! — ору, как ненормальный, поднимаясь, трясу ее, как тряпичную куклу. А ноги, блядь, по снегу разъезжаются. И кислорода в легких ни хрена не остается. — Никогда больше! Ты
слышишь? Слышишь, Дааааша! Даша, твою мать!Заношу во двор, распахиваю ногой двери в дом.
Василий успел сориентироваться, как только подхватил Дашу, мои люди уже на месте были.
Но, блядь, мог бы и не успеть! Он ее вообще выпускать из дому не должен был!
Срываю шубу с нее, сбрасываю свое пальто. По дороге. На пол. Заношу в ванную, так и подставляя под горячие струи воды, в свитере, в штанах.
— Никогда, — сжимаю подбородок, сминаю пальцами губы. — Поняла меня, Даша! Поняла!
Глава 18
И как безумный на губы ее набрасываюсь.
Рву мокрый потяжелевший свитер.
Сжимаю грудь, раздавливаю соски под пальцами.
Не целую, не ласкаю, — жру ее, зубами ударяюсь о зубы.
И трясет всего. Жаркая вода не помогает. Блядь, если бы я ее потерял… Чуть не потерял!
— Дурочка моя сумасшедшая, — жадно распахиваю ноги, дергаю вверх, на плечо себе закидываю.
— Девочка моя невозможная, — дергаюсь, вбиваюсь, в волосы впиваюсь. На кулак наматываю.
Дико. Озверело. Без тормозов и планок. Задыхаясь.
— Я тебя разодрать за это готов, Даааша!
Цепляется ногтями за плечи.
А я мну тело, вколачиваясь, вбиваясь.
Сжимаю нежную кожу — до отметин, до синяков, — и разжать не могу. Никак не могу.
Только дергаю на себя ее бедра, пульсируя в узком жарком теле. Дергаясь в ней как в агонии.
И марево перед глазами.
Пью ее, беру, вталкиваюсь, стоны ее в ушах выстрелами взрываются и лепет ее слышу, чтоб простил, что не могла так просто в стороне стоять, что не подумала.
— О тебе только думала, Влад. Как с ума сошла, когда увидела. Прости… Но… Не могла… не могла по-другому… Бросилась. И еще раз сто бы бросилась, если бы…
— Молчи, — дергаю за волосы, до крови прикусываю шею.
— Молчи, Даша, — вколачиваюсь в нее, а перед глазами — другое. Перед глазами она — распростертая, блядь, на снегу этом под черным небом. С глазами неживыми, стеклянными. С волосами своими золотыми, разметавшимися. Только глаза стеклянные и из губ струйка крови течет.
— Молчииии, — рычу, лицо сжимаю.
Вталкивая язык в рот, так, чтобы до горла, до внутренностей ей достать.
Чтобы не только губами, чтобы, блядь, и внутри себя замолчала. Чтобы думать о таком больше не смела никогда. Даже во сне.
До вспышек из глаз луплю бедрами о ее бедра. Так, что кости наши ударяются. Захлебываюсь хлипким звуком наших тел.
Реву прямо ей в рот, — и сгребаю. Снова всем телом к себе прижимаю.
Чувствовать, что живая должен. Должен. Пока образ этот ее на снегу лежащую на хрен не вытравится, не раскрошиться, как наркоманский бред.
Но не выходит.
Живая, горячая.
А та, — не исчезает, не пропадает никуда.
Потому что знаю, — в любой миг такое случится может. В этом гребаном мире секунда все может решить. Тем более, — теперь…