Цена памяти

Это натолкнуло её на мысли о родителях.

Она расстраивается и признаётся Рону, что скучает по ним и боится, что они больше никогда не вспомнят её. Сквозь слёзы Гермиона сбивчиво рассказывает ему об Обливиэйте, разбрасываясь спутанными деталями, потому что её успокаивает делиться знаниями. Рон изредка перебивает и подшучивает над ней, но даёт выговориться, не разнимая объятий.

После он наколдовывает ей стакан воды, который Гермиона принимает с благодарностью.

Утерев слёзы, она наконец улыбается ему.

Гермионе становится легче.

Когда воспоминание заканчивается, она окончательно просыпается.

========== 18. Восемнадцатая глава ==========

— Ты вспомнила про Уизли.

Малфой говорит это вместо приветствия, когда Гермиона садится напротив, и она вздрагивает.

Звучит почти жестоко.

Слова застревают в горле: ответ не требуется, но она всё равно пытается выдавить хоть что-то. Гермиона прикрывает глаза, не в силах смотреть на Малфоя, когда произносит:

— Да.

Это не те воспоминания, которых она ждала и добивалась, но они тоже неотъемлемая часть её истории. Той жизни, в которой был Драко Малфой, были их встречи и разговоры, его помощь Ордену с войной и помощь самой Гермионе с тем, чтобы отвлечься. Но вместе со всем этим были и боль, и стыд, и тоска.

Было столько вещей, которые разбивали Гермионе сердце, а она даже не знала, получилось в итоге ей сохранить его в целости.

Она поднимает лицо и смотрит в потолок, а затем болезненно вздыхает.

— По тебе видно, — полузадушенно кидает Малфой, потом молчит несколько долгих мгновений, но всё же поясняет: — По тебе видно, что ты вспомнила. Ты снова… выглядишь как тогда.

Гермиона видит выражение его лица краем глаза, но этого не хватает, чтобы понять, о чём речь, поэтому она неуверенно переводит взгляд на Малфоя. Он выглядит серьёзным и немного грустным и задумчиво прикусывает щёку, наблюдая за Гермионой.

— Как? — коротко переспрашивает она.

— В тебе есть чувство вины. В твоих глазах, — он приподнимает правую руку, делая невнятный жест в воздухе, — и на твоём лице. Ты переполнена им, и оно плещется через край.

Гермиона сглатывает, чувствуя, как в груди всё сжимается от его слов. Ей хочется часто заморгать, будто нечто действительно вот-вот прольётся из глаз. Но это не вина, это банальные слёзы.

Гермиона сдерживается.

— Так уже было раньше, — добавляет Малфой, и она понимает, что он имеет в виду.

Так было, когда она помнила, но стало иначе, когда она всё забыла. Она изменилась, и Малфой улавливал это с лёгкостью человека, который хорошо её знал.

Гермиона никак не отвечает и вглядывается в его лицо.

Может ли она понять, что написано на нём? Может ли прочесть по морщинкам, складкам, потёртостям всё, что пережил Малфой? Может ли правильно интерпретировать то, что видит в глазах, когда он смотрит на неё вот так?

Знает ли она того Драко Малфоя, который сидит перед ней на шатком стуле в Азкабане, или лишь обманывается, думая, что он и Малфой из её воспоминаний — один и тот же человек?

— Мне есть за что чувствовать вину, — наконец тихо говорит Гермиона в попытке отвлечься от размышлений.

— Ты не виновата.

— Ох, Малфой, ты же…

— Ты ни в чём не…

— …Глупо даже спо…

— Ты. Не. Виновата.

— …Я помню, как бросила его там, так что не знаю, о чём ты, но я очень даже…

— Грейнджер!

Малфой бьёт рукой по столу, и пусть он привязан — получается грозно.

Она хмурится.

— Драко, тебя даже не было там, ты не можешь судить.

По его виду Гермиона понимает: он оскорбился.

— Не надо было быть рядом, чтобы понять: в таком состоянии осознанно аппарировать ты не смогла бы. Тебя бы расщепило как неумелого ребёнка. Твоя магия выдернула тебя оттуда, Грейнджер.

— Всё равно важны не обстоятельства, а результат.

Его глаза опасно сверкают:

— О, Грейнджер, запомни эту мысль.

Малфой холодно усмехается, и Гермиона вдруг смущается хищного выражения его лица.

Она не может не обращать внимания на его заботу и чуткость, но всё же некоторая жестокость иногда прорывается на поверхность через его едкие взгляды и грубые слова. Гермиона знакома и с его сарказмом, и с ядовитым тоном, и всё же ей немного странно видеть их после того, как столь многое изменилось.

Чуть умерив пыл, она всё-таки снова спорит, но без прежнего запала.

— Магия — часть меня. Я сама сделала это.

— Ты не виновата, — он стискивает зубы. Кажется, Малфой устал повторять одно и то же. — Ты допустила ошибку. Слабость. Но это было вынужденно и не определяет того, кто ты есть.

— Я думала о себе иначе.

— Ты смелая, но не безрассудная. Твой инстинкт самосохранения оказался сильнее в этот раз. — Его лицо вдруг омрачается болью: — Если бы так было всегда…

Гермиона морщится.

— Твои загадочные фразы о том, чего я не помню, раздражают.

— Твои страдания из-за того, что ты оказалась не так благородна, как думала, тоже.

— Дело не в благородстве!

— С вами, гриффиндорцами, дело всегда в благородстве, или храбрости, или невыносимой упёртости, — припечатывает Малфой и издаёт невнятный раздражённый рык. Его тело напряжено, кулаки на столе сжаты, и он на миг закатывает глаза, а затем вздыхает и безапелляционно произносит: — Давай договоримся раз и навсегда, Грейнджер. У меня жёсткая позиция на этот счёт. Ты могла бы попытаться помочь Уизли, или вступить в бой с Беллатрисой, или вернуться туда после. Наверное, ты могла бы. — Он приподнимает обе руки, будто оценивая два варианта как на весах. — А может и нет. Ты свалилась на пол после аппарации, задыхаясь от перенесённого Круциатуса, голова была разбита, а руки тряслись так, что ты не могла удержать палочку. Ты могла попробовать что-то исправить, и почти наверняка трупов стало бы на один больше. Я верю в это и рад, что ты не попыталась… Так что прекращай страдать от разочарования в себе и чувства вины, потому что ты спасла собственную жизнь — и это уже немало.

— Но это…

— Слишком эгоистично, трусливо, малодушно для великой Гермионы Грейнджер, я понимаю.

Она раздражается из-за того, что Малфой не даёт вставить ни слова, и рявкает:

— Просто дай мне время свыкнуться!

— У тебя уже было… — он осекается и замолкает. Лицо бледнеет ещё сильнее, чем обычно, а на скулах проступают розоватые пятна. Малфой открывает рот, потом снова закрывает и стискивает челюсти, стараясь взять себя в руки.

Затем он всё же говорит:

— Извини, — он цокает языком. — Извини, ты не помнишь об этом, и это несправедливо, и у тебя действительно должно быть время, — он шумно выпускает воздух, обводит её лицо бегающим взглядом и качает головой. — Я просто не хочу, чтобы ты долго тащила это на себе. Во время войны все совершали недостойные поступки, и так уж вышло, что ты, Грейнджер, не стала исключением. Но этому были причины… Хотел бы я, чтобы всё было по-другому.