Цепи его души

— Ему не нужны мои чувства, — ответила я как можно более коротко.

— Он сам тебе об этом сказал? — Луиза направилась в сторону ледяной скульптуры, и я последовала за ней.

— Разве об этом нужно говорить?

— Но ведь подтверждение, что нужны, ты хочешь услышать?

На такое я даже не нашлась, что сказать. Отчасти потому, что ее светлость была права: я бы очень хотела услышать, что Эрик меня любит. Отчасти потому, что была уверена в том, что никогда этого не услышу.

— Я была чуть моложе тебя, когда совершила ошибку, разлучившую нас с Винсентом на долгие годы, — Луиза взглянула на меня. — Я не могла поступить иначе, Шарлотта, потому что когда я призналась ему в любви, он сказал, что я ему не нужна. Сказал, что наш будущий брак не имеет отношения к чувствам. Сейчас я понимаю, что в те годы он не мог сказать ничего другого, потому что для него это было… чересчур. Чувства в нашем обществе, особенно яркие — они всегда чересчур. Особенно для того, кто готовил себя к другому.

Пораженная такой шокирующей откровенностью, я бесцеремонно уставилась на нее, но Луизу это не смущало. Кажется, ее ничего не смущало.

Даже сорвавшийся с моих губ вопрос:

— И что вы сделали?

— Сбежала с собственной свадьбы.

«Разве можно быть неиспорченной и учудить такое?» — вспомнились слова тех дам в театральном буфете, которых я осадила. Вот теперь я точно не представляла, что сказать, поэтому брякнула первое, что пришло мне в голову:

— И стали актрисой?

— Актрисой я стала далеко не сразу, — Луиза улыбнулась. — Сначала мне пришлось побыть гувернанткой, но все это время я мечтала о большем. О чем-то, что позволит мне стать свободной, по-настоящему свободной от условностей нашего мира, от мужчин, от… чувства к Винсенту. Правда, любая свобода — это самообман, если делать ее целью. К счастью, я вовремя это поняла.

— Как вы это поняли? — я уже перестала считать неловкие вопросы, потому что весь этот разговор из них состоял.

Удивительно, но неловким он не был. Гораздо более неловкими были донельзя церемонные беседы с леди Ребеккой в присутствии виконта или все эти обремененные приличиями расшаркивания, которые мне прививали с детства, как эталон поведения.

— Когда поняла, что готова от нее отказаться даже несмотря на то, что мы с Винсентом совершенно разные. Когда мы встретились снова, он был еще более жестким. Гораздо более жестким, чем когда мы расстались с ним в прошлом.

— Он вас… обижал?

Слова сорвались с моих губ сами собой. Просто потому, что сил молчать больше осталось. Не осталось сил ходить вокруг да около, улыбаться и говорить возвышенными словами, избегая того, что не давало покоя.

— Обижал ли он меня? — Луиза почему-то улыбнулась и закусила губу. Глянула через мое плечо, и я на миг похолодела, потому что решила, что к нам подошли его светлость и Эрик, но нет. За моим плечом было много людей, но наших мужчин не было видно. — Еще как. Тогда он доводил меня до слез, временами казалось, что я его ненавижу за его несгибаемую жесткость, если не сказать черствость.

— И как же вы с этим справились?

Затаила дыхание, ожидая ответа, который был так для меня важен.

— Вместе, — взгляд ее светлости стал далеким, как если бы она разом шагнула из настоящего в прошлое. — Однажды случилось то, что могло раз и навсегда поставить точку в наших отношениях. И когда это случилось, я снова готова была сбежать, но в этот раз Винсент мне этого не позволил. Он пошел за мной, и, хотя признался он в этом не сразу, я поняла, что важна для него. И что если кто-то не любит нас так, как нам хочется, это не значит, что нас не любят.

— А как понять, что нас любят? — я сцепила пальцы за спиной и тут же их расцепила, чтобы не выглядеть напряженной. — Если об этом не говорят.

— По поступкам, — ответила Луиза. — Слова — бесценный инструмент, но бесполезный, если не имеют под собой основы. Слушай свое сердце, Шарлотта, а не слова.

Мы уже приблизились к скульптуре, и, заметив ее светлость, перед нами сразу же расступились. Люди улыбались и Луиза отвечала им тем же. Когда какой-то малыш подергал ее за пышную юбку, она наклонилась к нему и, совершенно не стесняясь толпы, подхватила на руки. Его отец, простой деревенский мужчина, смущенно протянул руки:

— Давайте мне моего сорванца, ваша светлость. Он же тяжелый.

— Вовсе нет, — Луиза посмотрела на завернутого в одежки мальчугана, которому было от силы года два. — Хочешь посмотреть поближе?

Малыш кивнул и она шагнула ближе к ледяной паре.

Ее светлость была права: создатель композиции был настоящим мастером своего дела. Создавалось такое чувство, что влюбленные просто застыли. Застыли, но по-прежнему согревали друг друга в объятиях: мужчина обнимал девушку за талию, склоняясь к ней, а она запрокинула голову, глядя ему в глаза.

Скульптору удалось сделать их живыми: даже взгляд, даже прикосновение руки к руке, вышли удивительно нежными и настоящими. Дотронувшиеся до пары молодой человек и девушка — судя по одежде, зажиточные горожане, отступили, обменявшись улыбками, и я тоже шагнула к ней. Возле ледяных влюбленных поставили табличку: не касаться обнаженными руками, и мне вдруг подумалось, что Эрику это точно понравилось бы.

Дотронулась до изящных девичьих пальцев, заточенных в лед.

Как раз в ту минуту, когда толпа с другой стороны тоже расступилась, пропуская его светлость.

И Эрика.

Весь мир как-то разом отодвинулся, смазался расплывчатым фоном. Включая супруга Луизы и остальных собравшихся на ярмарке людей. Остался только Эрик, и когда его взгляд упал на мои пальцы, я поспешила отдернуть руку. Но не успела.

Одно движение — и он накрыл их своими.

Теперь нас разделяла только ледяная скульптура: она, и еще то, что случилось вчера.

Должно быть, Эрик прочел это в моих глазах, потому что шагнул еще ближе.

— Я хочу провести с тобой всю жизнь, Шарлотта, — сказал он.

Сказал достаточно громко, чтобы это могли услышать все, и мне стало неловко. Настолько неловко, насколько вообще может быть, потому что в эту минуту вернулись и лица, и голоса окружающих нас людей, а впрочем… голоса не вернулись. Не было их, осталась только тишина и взгляды, устремленные на нас.

— Я хочу показать тебе страну, где родился и вырос. Хочу показать места, где небо такое же синее, как самая яркая краска в палитре. Хочу пройти с тобой босым по прибою и вдыхать сиреневую горечь лаванды.

Наверное, если бы он поцеловал меня на глазах у всех, это и то не было бы так… сумасшедше-остро. Правда, сейчас в его глазах не было ни капли сумасшествия, только нежность. Так не свойственная ему, надежно запертая под тем, что он привык считать своей второй сутью, и от этого еще более пронзительная. Не представляю, почему Эрик решил сделать это сейчас, но для него, столько лет отвергавшего мир и людей, это наверняка было настоящим испытанием.

— Я хочу сделать тебя счастливой, Шарлотта. Самой счастливой женщиной в мире, хочу объехать с тобой весь мир, чтобы снова и снова возвращаться туда, где мы будем засыпать и просыпаться. Вместе.