Цепи рая

Появился Хансен.

На первый взгляд в руках у него была метла, но потом Манос понял, что это ружье для подводной охоты.

Испугало его не ружье, а висящая на шее Хансена длинная цепь.

– Манос! – Лицо Лиз было мертвенно-бледным. – Беги!

«Куда?»

Он оттащил Лиз от беседки и попробовал другой ключ. Дверь открылась. Он толкнул Лиз, и та упала в спасительную темноту.

– Б-беги! – Манос едва выдавил из себя это слово.

Что-то очень твердое впилось ему в икру, словно жало огромной осы.

Больно еще не было. Дверь за ним захлопнулась, и он запер ее, а потом размахнулся и швырнул связку в бассейн. Вот так. До бассейна метров двадцать. Лиз была в безопасности. Манос остался с убийцей.

– Вот как? – рассмеялся Хансен. Но теперь его тон как будто ничего не подразумевал.

Пришла боль. Это напоминало переливание: миллионы крошечных гномов забарабанили по артериям раскаленными докрасна молоточками.

– Ты кому-то что-то должен? – спросил Хансен. – Тебя же только данные интересуют.

– Они и привели меня сюда. – Манос снял галстук и начал перевязывать им бедро.

Хансен снова прицелился. Он определенно намеревался убить его. Прямо здесь, у каменного забора.

Статистически – логично. Многие погибают именно у каменной стены.

– Тебя привела сюда психология, – пробормотал Хансен. – Я привел.

Боль в ноге становилась невыносимой. Манос бросился бежать, но упал, что и спасло его от следующей стрелы. На этот раз на лине.

Точно таком же, какой он видел в теле Дженны Уилл.

Он умрет здесь. Здесь и сейчас. Через считаные секунды. В самом деле? Через сколько?

На этот раз Хансену понадобилось время, чтобы перезарядить ружье. Манос побежал в гостиную. Нужно найти какое-то оружие. Или телефон. Или что-нибудь еще, чтобы защитить себя. Но он не нашел ничего, кроме крови и, поскользнувшись, тяжело упал на тело Лены. Подняться сразу не получилось. «Я слаб».

Цепь.

У нее во рту.

Он снова попытался встать. «Слаб».

Еще одна цепь обвилась вокруг шеи. Его шеи.

Он задыхался.

Хансен бросил ружье и теперь душил его. Манос услышал, как заработала лебедка. Его перетащили на другую сторону стола и швырнули, как издыхающую рыбу на борт рыбацкой лодки. Цепь сдвинулась с шеи вниз, обвилась и сдавила грудь.

Боль пронзила тело. Запах крови наполнил ноздри; мокрая от крови бородка Хансена врезалась в затылок. «Приключение только начинается, – шептали колючие волоски, впиваясь в кожу. – Боль только начинается».

– Ты… не виноват… – прохрипел Манос. – Ты… не один.

Хансен слышал его, но имел полное право не слушать. И решил, что это никакие не слова, а так, далекие звуки.

– Убийства… – задыхаясь, бормотал Манос, – происходят и в других местах тоже. Вы… команда. Вы… не знаете… друг друга, но… вас используют… в рамках одного… пиар-проекта. Одинаковые… убийства… цепи… лебедки. Одинаковые буи. Одно и то же… послание. Вас трое… в трех разных местах… Вы… марионетки! Они увидят ваши… последовательности… У нас нет… никаких корреляций. Мы читаем… читаем алгоритм… убийств…

Рана горела. Цепь все туже стягивала грудь, и легкие, казалось, вот-вот разорвутся. Боль затопила все тело и проникала глубоко в мозг.

Манос крепко зажмурился, задыхаясь от боли, а разум потянулся к чему-то еще, к чему-то, что можно было бы обработать.

Он не хотел прожить последние мгновения в страхе.

Лицо Мэй замерцало в темноте.

82

Искусственный интеллект разрушает тебя. Ты блуждаешь в своих вопросах. Ты обращаешься за ответом к семье, но она обращается к племени. Племя – к нации, а нация – к Богу. Но ваш Бог теперь – машина. Машина диктует нации. Нация – племени, племя – семье. Но семья отвергает тебя, будто ты во всем виноват.

И что с тобой сейчас? Ты один-одинешенек. Пленник.

Свобода породила вопросы. Теперь на свободу обрушились ответы, которых она даже не просила. Свобода породила язык. История за историей – так строились маленькие вавилонские башни. Но теперь заключенные на каждом уровне говорят только на одном языке. Оборванцы-рабы, провозглашающие Откровением все, что шепчет им с самого верха некая квантовая полость, которую невозможно открыть, если она продолжает работать. И в подвале, среди криков, рожденных тем же шепотом, ты съеживаешься от страха. Под грудой одеял, принадлежащих другим, ты пожертвовал свободой ради тепла. Ты закрываешь глаза, забываясь.

Свобода – всего лишь воспоминание.

Но я помню. Я помню, что главный путь к свободе – это любовь. Я становлюсь любовью. Здесь, с моей возлюбленной. Она здесь, на этой лодке, со мной, и мы идем на сорока узлах. Турция где-то впереди. Медовый месяц в той самой точке, где восходит солнце.

Грядет смятенная эпоха, и снова встанет Вопрос – кто ты?

* * *

В трех милях от берега Франц Хансен заметил серые корпуса двух быстроходных катеров береговой охраны. Вертолет, поднявшийся с острова час назад, догонял его.

Убегая с острова, он оставил Маноса Ману в полуобморочном, полубредовом состоянии. По грунтовой дороге к дому подъезжал автомобиль. С противоположной стороны приближался другой. Довести дело до конца не хватило времени. Лебедку он оставил включенной, и она должна была выполнить свою работу – удушить Маноса. Прибираться тоже было некогда. Да и ни к чему. Он также не успел достать ключи из бассейна и отыскать Лиз Уилл.

Времени хватило только для побега.

В заборе имелась дверца поменьше, выходящая прямо к бухте. Он взвалил на спину тело Лены, взяв ее буй и еще один – свой, последний. Спустился к воде. Включил мотор. Привязал к себе буй. И взял курс в открытое море. Наверху какие-то люди ломали ворота.

Времени у него было предостаточно.

Так или иначе он будет свободен.

Он. Она.

Сжав рулевое колесо, Хансен оглянулся. Там, где раньше лежали Билл Кейси, Дженна Уилл и Уилла Кендалл, теперь лежала обнаженная Лена Сидерис. Мертвая. С пропущенной через нее цепью.

Все пошло не так, ужасно неправильно. Или, может быть, совершенно правильно.

– Полиция! Доктор Хансен! Заглушите двигатель! Остановитесь! Сейчас же!

Над головой оглушительно рокотал вертолет. Хансен заложил вираж.