Цепи рая

Ари Фишер.

Член с 2011 года.

Он не был особо активным пользователем. В его досье указывалось, что он загружал только материалы для частного доступа. Никаких общедоступных файлов. Только черновики, которыми он делился…

…с одним человеком.

Всегда одним и тем же.

Наставником или что-то в этом роде?

Джулия дошла до нижнего шва своего пакетика с начос. Она решила, что лучше всего вернуться домой. И пока не смотреть дальше.

77

На расходы не скупились.

Купол черного неба над заливом Миконос внезапно наполнился ринувшимися сверху фейерверками. Восхищенные возгласы зачарованных зрителей заполнили его снизу. Манос знал: любой, кто видит это, – как бы далеко он ни был, – испытывает то же, что и избалованные гости.

Благоговейный трепет.

Молодожены завершили свой свадебный танец поцелуем для фотографов, и тут же зазвучали другие, страстные ритмы. Те, что помоложе, устремились на танцпол; те, что постарше, тоже поддались общей атмосфере. Лиз сияла, Джеймс блаженствовал. Его родители танцевали неподалеку, все их друзья собрались вместе.

Внимание Маноса привлекли те, что остались в стороне от водоворота беззаботного веселья. Среди них был Фредерик, который, словно помощник официанта, носил кувшины с коктейлями из задней комнаты.

– Фреддо! – окликнул его кто-то. – У нас есть для этого люди!

– Только не для этого!

– Ты что-то подсыпаешь? – спросил Манос, хватая Фредерика за руку.

Тот виновато улыбнулся, как ребенок, застигнутый на месте преступления. Но Манос не собирался его жалеть – психоделики, которые он проглотил с пуншем на концерте во Фтелии, стоили ему последних крох доверия греческой полиции.

– Сущая ерунда! Все станут на пять процентов счастливее.

– Значит, это ты вчера вечером подсыпал что-то в выпивку?

– В «Алемагу»? Нет! Разве ты его не видел? Это был твой приятель.

– Мой приятель? – Маносу пришлось кричать, чтобы его было слышно.

– Тот… психолог!

Удержать его Манос не смог. Пронесшаяся мимо вереница танцующих захватила Фредерика и унесла.

Какой психолог?

Покинув танцпол, Манос спросил, где туалет, и направился туда сквозь толпу пьяных в доску гостей. Сам он до сих пор не выпил ни капли. Сегодня. Сегодняшний вечер решит все.

У огромной мраморной раковины мыл руки мужчина, только что вышедший из кабинки.

Вот и ответ.

Психолог.

Моральная отчужденность. «Греки верят в то, во что хотят верить, и точка. Измениться они не могут».

Макиавеллизм [55] и психопатия. «Я скажу что угодно, чтобы получить то, что мне нужно».

Эгоизм. «Возможно ли преодолеть себя?»

Но как человек, стоящий перед ним, связан с Ари Фишером?

55

В данном случае под макиавеллизмом имеется в виду установка «цель оправдывает средства».

Франц Хансен увидел приближающегося Маноса в зеркале и мгновенно переключился в режим холодной отстраненности. Вода еще лилась, но он уже отряхнул руки.

– Вы один? – спросил Манос, открывая соседний кран.

Журчание воды нейтрализовало звуки музыки снаружи.

– Лена в дамской комнате.

– Вы обрели друг друга, – улыбнулся Манос. – Еще раз.

– Да. – Тень триумфа коснулась губ Хансена, но они тут же сложились в кривую улыбку. – Потому что Лена верит в способность людей меняться.

– Лена действительно верит. А вы?

Их взгляды встретились в ледяном молчании.

– Так ли уж важно, что я думаю? – Его голос прозвучал грубо и хрипло, как будто говорил кто-то другой. – Все знают, что люди могут меняться. Человеческая цивилизация основана на идее перемен.

– Концепция свободы воли… – прошептал Манос.

– …это миф.

Хансен взял льняное полотенце и начал вытирать руки.

– В лобной коре двести пятьдесят нейронов предсказывают решение человека за семьсот миллисекунд до того, как оно будет принято. Что вы скажете на это, мистер Ману?

– Зовите меня Манос.

– Так что, Манос? Обладаем ли мы свободой воли?

– У нас есть жизнь.

– А что такое жизнь без свободы?

Манос закрыл кран, чтобы лучше слышать. Но кран повернулся не полностью, и капли падали на мрамор в контрапункт танцевальной музыке. Хансен, казалось, ожидал, что Манос возразит ему.

Но Манос ничего не сказал. Франц Хансен положил полотенце.

Манос ничего не сделал. Франц Хансен улыбнулся ему.

Манос не двинулся с места. Франц Хансен прошел мимо него.

Манос отпустил его. В кармане загудел телефон. Игнорируя все звонки и сообщения, Манос набрал офицера Белласа. Но попал на голосовую почту. Он остался на месте. Просмотрел предыдущие звонки. От Мэй – ничего. Но были четыре пропущенных с другого номера. Из Сингапура. Он зашел в одну из кабинок и перезвонил по этому номеру. Издалека, словно из другого мира, с другой планеты, донесся знакомый, полный достоинства голос Даниеля Новака.

– Манос! Мэй не отвечает, поэтому звоню тебе. Мы получили ответ от немцев. Подозреваемого зовут Ари Фишер.

– Да, знаю, – равнодушно сказал Манос.

– Он использует свой аккаунт для загрузки черновиков, набросков. Он ничего не опубликовал, но у него есть соавтор.

– Франц Хансен, – сказал Манос.

На линии стало так тихо, как будто звонок прервался. Голос застрял у Маноса в горле; он ждал, когда заговорит Новак. И когда директор заговорил, Маносу показалось, что его голос, словно раскаленное железо, вонзился ему в сердце.

– Как ты узнал?

78

В Кембриджском университете Франц Хансен рассматривал наиболее важные вопросы, касающиеся роли сознания. Могут ли люди меняться? Как они принимают те или иные решения? То, что долгое время было хлебом насущным для философов, стало предметом глубокой озабоченности специалистов по обработке данных.

Но не Маноса Ману.

Сейчас его единственной заботой была Мэй. Выйдя из туалетной комнаты, он снова позвонил ей и, не получив ответа, отправил короткое сообщение: «Хансен». Потом опять набрал номер Белласа и прижал телефон к уху, чтобы расслышать что-то на фоне музыки и веселья.