Чагудай
Шрифт:
— Не хочу идти в школу!.. Не хочу идти в школу!..
Лично я вернулся домой с разбитой губой. Старший брат Сема сочувственно вздохнул:
— Побили?
— Ага…
— За что?
— Ни за что.
— Бывает… Но надо за себя постоять, брат. Иначе каждый день будут бить. Хочешь, чтоб тебя каждый день били?
— Нет.
— Тогда учись драться. Меня вот отец научил, и видишь, как меня уважают…
Да, с Семеном на улице никто не хотел связываться.
— Перво-наперво запомни — никогда не задумывайся. Задумаешься — пропал. Если видишь, что без кулаков не обойтись —
И я бил. Пускал в ход кулаки, локти, колени, подвернувшуюся палку. Как и учил брат, бил в нос, чтоб кровь заливала лицо противника. Бил под дых, чтоб он задохнулся. Бил по ногам, чтобы упал. А если вставал, то еще в ухо, в глаз, в зубы, еще в ухо, и еще в глаз:
— На тебе… На тебе… На тебе…
В ярости драки я переставал чувствовать собственную боль и тем более не думал о боли противника. И мне было все равно, кто передо мной: одногодка или пацан старше на пару лет. Я просто сжимал зубы, кулаки, бил и ничего не чувствовал. Это потом болели синяки, ссадины. Но они не досаждали. Наоборот, ими можно было гордиться, как медалями и орденами.
Мать мазала меня йодом или зеленкой. Перевязывала. Вздыхала:
— Опять подрался. Что ж это за жизнь такая…
Ей вторила Варя — наша с Семеном младшая сестренка:
— Опять подрался. Что ж это за жизнь такая…
Но отец с братом хвалили:
— Может за себя постоять. Наша кровь…
Чаще всего я дрался в школе. С «вербовкой». Особенно с двумя ее пацанами из нашего класса. С Поташем и Д ы рой. Саня Поташ был крепким малым. Д ы ра — всегда злым. Оба учились хуже всех в классе. Оба курили, уже ни от кого не скрываясь. Оба постоянно дрались со всеми подряд. И иногда друг с другом.
Как-то случайно я подслушал разговор нашего учителя Пойгу с директором школы:
— Ну, чего мы их держим. Обоих определенно необходимо переводить в школу для умственно отсталых. И Поташа, и Дырина. Они же с первого класса не справляются с материалом. Мало того — тормозят весь класс…
Директор как бы соглашался, но не очень:
— Надо-то надо. Но ты же знаешь — в Чагудае только одна школа — наша. А в Шольский их попробуй переведи. Сам туда не наездишься. А от родителей их…
Пойгу вздыхал:
— Знаю-знаю. У Поташа оба пьют. У Дырина мать тоже пьет, а отец в тюрьме на Синей горке…
— Во-о-от, — тянул директор. — Все на нас. Так что давай уж как-нибудь дотянем их до неполного среднего. А потом в училище пойдут при заводе…
На том тот разговор и закончился:
— Что ж делать…
Тогда я задумался о школе, о родителях, о соседях, о Поташе, о Дыре, о других одноклассниках. О том как живут, почему. Задумался — и напрасно. На одной из перемен Юрка Сурепов заявил:
— Наш Чагудай и не болото вовсе, а море. Мы отсюда не видим, а дальше там за камышами вода так разливается, что можно плавать хоть на кораблях, хоть на подводных лодках. И когда пойду в армию, то приплыву домой на подводной лодке…
Тут я засмеялся:
— Во заливает. Нет там никакого моря. За болотом —
лес. До Синей горки. Оттуда к нам можно через Кольцовку на поезде по железной дороге вернуться…Но Юрке очень хотелось приплыть домой на подводной лодке:
— Чем докажешь?
Он что — забыл уроки географии?
— У учителя в кабинете на стене карта нашей области висит. Пойдем посмотрим…
— Фу, карта — оттопырил губу Юрка, — я тебе их сколько хочешь нарисовать могу…
Правда, что ли, не верит картам или выпендривается зачем-то?
— Учительская карта не нарисована. Ее из космоса со спутника фотографировали…
— Ага, ты сам, что ли, туда летал фотографировал?
Какая шлея Юрке под хвост попала?
— Нет, ученые…
— Крученые, моченые…
Причем здесь «крученые», «моченые»? Я не знал, что думать, что сказать.
А Юрка фыркал:
— Тоже мне умник. Не знает, а спорит. Не знает, а спорит.
— Знаю.
— Не знаешь.
— Знаю.
Что ж еще можно было ему сказать? Я задумался, а Юрка вдруг легонько ткнул меня кулаком в щеку. Я опешил. Мы же с одного двора. Почему? И зачем?
Я не ответил Юрке. И получил еще в глаз.
Я смотрел на Юрку и не понимал, почему мы должны драться. А потому не чувствовал злобы. Кулаки мои просто не сжимались. Я думал. Я совсем забыл совет брата: «Никогда не задумывайся. Задумаешься — пропал».
Пацаны вокруг непонимающе молчали. А Юрка, пнув меня неуверенно, заключил:
— Не знаешь.
Тут не выдержал мой друг Серега:
— Ты че, Колян?
Я отмахнулся:
— Ни че… Через плечо…
Из школы шел побитой дворняжкой. И мелюзга тыкала в меня пальцем:
— Колька Парфенов сегодня получил.
— Врешь.
— Сам видел. Юрка Сурепов ему накостылял…
В другое время только зыркнул бы в их сторону, и они разлетелись бы как воробьи. А тут, того и гляди, в спину камнем запустят:
— Кольку Парфенова побили… Побили…
Зайдя домой, я бросил портфель, упал на кровать и уткнулся лицом в подушку. Заревел.
Потом просто лежал. Смотрел в потолок.
Пришел Сема, работавший с родителями в разные смены:
— Ты чего валяешься? Заболел?
— Не, — подала голос сестренка, — его Юрка Сурепов побил.
Брат так и сел рядом на кровать:
— Да ты чего, Колян? Я тебя как учил? Мне, что ли, за тебя заступиться?
Когда доставалось от старших пацанов, я всегда мог честно позвать его. Брат приходил в своем танкистском комбинезоне. С тяжелым ремнем на поясе. И помогал кулаками. А когда их не хватало, то снимал с пояса ремень. Отвешивал налево и направо, по головам и по спинам, не разбирая.
Но чтобы брат решал проблемы со сверстниками — это противно. Это значит, что не можешь сам. И все пацаны потом будут перешептываться:
— Колька Парфенов — ссыкун, за брата прячется…
— Нет, — буркнул я Семе, — сам разберусь…
Брат встал:
— Ладно, разбирайся…
А и отцу, наверное, уже на заводе скоро расскажут, что его сына побили в школе:
— Слышь, Петрович. Твоему-то сегодня накостыляли…
Отец ответит:
— Быть не может…
А вокруг засмеются: