Чапаев в бане

– Созерцаю море, наслаждаюсь одиночеством, думаю, – сказал юноша.

– И о чём думаешь, Гесиод?

– О жизни. О смерти. О себе в этом мире.

– Ясно, – сказала девушка. – А меня только что парень бросил.

– Сожалею, – сказал юноша.

– Полтора года встречались, и вот на тебе. А я его любила.

– А теперь уже не любишь?

– Не знаю даже. Мне кажется, что уже нет.

Они долго молчали.

– Потрахаться не хочешь? – спросила она наконец.

– С кем?

– Со Скарлетт Йохансон, – сказала она и прыснула со смеху. – Со мной, с кем же ещё?

Гесиод в первый раз посмотрел на девушку, секунды три, не больше.

– Только что рассталась с любимым и сразу же хочешь отдаться первому встречному? – спросил он.

– Ага.

– Это странно.

– Ничего странного. Хочу отомстить.

– Странная какая-то месть, – заметил юноша.

– Какая есть. Получше не придумала, – сказала девушка. – Так что, потрахаемся?

– Что, прямо здесь?

– Почему бы и нет? Или можем в дюны пойти.

– Нет, – сказал юноша.

– Почему?

– Потому что я тебя знаю десять минут. И ты некрасивая.

– Фу какой! Нельзя девушкам такие вещи говорить!

– Я всегда говорю, что думаю. Уж извини.

– Прям уж-таки и всегда?

– Всегда.

Девушка тяжело вздохнула.

– Зато у меня фигурка хорошая, – сказала она. – И передница очень маленькая, без вазелина и не влезешь.

– Тем более. У меня нет с собой вазелина.

– У меня есть, – помолчав, сказала она. – Ты, наверное, девственник? В этом всё дело?

– Я не девственник.

– Врёшь небось?

– Я никогда не вру, – сказал он.

Больше они не разговаривали. Когда солнце зашло, Маша пошла налево, в сторону посёлка, а Гесиод направо, к прибрежному отелю.

Похолодало.

Громовой оргазм

На опушке леса стояла старая полусгнившая охотничья вышка с полностью разрушенной крышей. В воздухе пахло грозой. Парило.

– А давай там попробуем? – кивнула Светка головой на вышку.

– А не ёбнемся мы оттуда? – заметил Пашка с сомнением.

– Да нормуль, не ссы!

– Ну давай, чо.

Высокая замшелая деревянная лестница громко и подозрительно скрипела, но выдержала.

– Дождь скоро. Сильный будет, по ходу, – сказал Пашка, снимая джинсы. – Промокнем.

– Настоящее удовольствие того стоит! – хихикнула Светка и вынырнула из сарафана.

– Света, звезда минета, – хмыкнул Пашка. – Пососёшь для начала?

– Угусь.

Она присела на корточки перед стоящим бойфрендом и раздвинула колени.

– В Москву пора, – сказал Пашка. – Надоело мне тут. Скукота.

Светка освободила рот:

– Да ладно тебе! Прикольно!

И снова взялась за дело.

– Ничего прикольного! Развлечений никаких, инэт лагает постоянно, – сказал Пашка. – Ладно, надоело. Давай потрахаемся! Только чур я снизу!

Он лёг на спину, Светка залезла на него сверху. Небо беспросветно заволокло тучами. Воздух был словно наэлектризован.

– Клитор потереби, плиз, – сказала Светка. – Что-то я совсем кончать перестала.

В этот раз она кончила. Могучий громовой раскат сотряс вышку, и молния поразила её в самое темя. Пашка тоже кончил. Оба умерли мгновенно.

Влечение

Было в нём что-то чертовски, невероятно привлекательное и притягательное – по-мужски, самцово притягивающее. И что же так завораживало в нём?.. Может быть весь его дикий, бунтарский, брутальный вид? Или толстые ляжки, мускулистые и мохнатые? Или гордо выпирающая грудь, покрытая исчерна-рыжей шерстью? Или порочные глаза, серо глядящие с неизбывным и перманентным презрением, от туманного взора которых чувствуешь себя полнейшим ничтожеством, неудачеством и вошью дрожащей? Или насыщенно-киноварный язык, длинный и широкий? Или авантажные мудя, величаво свисающие чуть ли не до земли? Или молочно-розовые пол-аршина любви в боеготовности?..

Тем далёким и невозможным летом, жарким, знойным, душным и гостеприимным, как Ад, я гостила у бабули с дедулей. То была настоящая Жопа Мира: ни инэта, ни ТВ, даже радио с жуткими помехами ловило единственный госканал; до ближайшего сельпо 9 км по пересечённой местности – за пивасиком вечерком не сбегаешь; приходилось радоваться даже тому, что время от времени имелось электричество, ибо дед Натан соорудил какой-то генератор, работавший, впрочем, с частыми перебоями.

По бескрайним буколическим просторам я порхала в выцветшем красном платьице, коротеньком и детском, бесстыдно пренебрегая нижним бельём, поелику тогда я была юна и беспечна, точно молодая лань. Бабуля Аграфена неодобрительно качала седой головой в платочке, а дедуле Натахе мой наряд определённо нравился – я неоднократно замечала бугор на его немыслимых залатанных шароварах. Впрочем, мои старики вовсе не были ещё старыми – им тогда не исполнилось ещё и шестидесяти лет.

В день моего приезда они вспомнили молодость и с четверть часа перед сном задорно пыхтели, старательно скрипя дряхлой, но ещё стойкой деревянной кроватью – видно, их тлеющие угли распалило присутствие в доме юной свежей плоти. Лёжа на печи, я внимала их тихим сладким стенаньям, и мне тоже стало хорошо, покойно и мокро.

На следующий день я вызвалась помочь дедуле Натахе с причёской – у него имелась какая-то чуть ли не довоенная механическая машинка для стрижки волос. У деда была окладистая русая борода, местами седая, и довольно короткие, целиком белые волосы, которые бабуля Груняха подравнивала этим архаичным агрегатом раз в месяц. Ножницами я подкоротила ему бороду, а машинкой, забавы ради, соорудила ему андеркат, выбрив наголо затылок и виски. Увидев себя в зеркале, дедуля изменился в лице, а бабуля сначала всплеснула руками, а потом расхохоталась, согнувшись пополам и уперев ладони в бёдра. Вслед за ней захохотал и дед.

А потом я увидела Его – и оказалась поражена в самое сердце. Брутальный, гордый, статный красавец. Рога как у Люцифера, борода и яйца до земли, неприступный вид – три пуда харизмы! Мой сердцепоразитель стоял на куче навоза, будто на Олимпе, Эвересте, горе Фудзи! Словно на вершине мира! Как потом выяснилось, и имя у него было очень подходящее – Варфаил. Правда, старики чаще называли его запанибратски, Варькой, но это, разумеется, ничего не меняло. Конечно, назвать любовью моё чувство было бы тяжело, странно и неправильно, но влечением оно было несомненно – и влечение это возрастало с каждым часом, с каждой минутой, с каждой секундой, с каждым мгновением.

Следующей ночью дедуля и бабуля опять покряхтывали перед сном, я их рассеянно слушала и думала о Нём. Он пригрезился мне во сне: на вершине заснеженной горы, на фоне восходящего солнца, образующего вокруг его велерогой головы подобие нимба, с державно дрожащим жезлом любви…

Однажды я пошла гулять с Варфаилом в лес, в самую глушь, в самую чащу. Солнце ветхозаветно просвечивало сквозь густую сень деревьев, райски ворковали лесные птички; Он гордо щипал сочную травку, ягодки и папоротник, а я любовалась и наслаждалась Им. И ничего более, ничего…