Чары. Избранная проза

Они-то и замолвили за нее словечко, о чем она получила полный отчет, поэтому могла себе представить эту сцену. Когда Бетховен услышал о некоей Джульетте и ее страстном желании заниматься музыкой, он, уступая настойчивым просьбам, мрачно согласился, хотя про себя решил, что еще одна благовоспитанная и чопорная барышня будет подниматься к нему по лестнице с нотной папкой в руках и терзать его слабеющий слух, нещадно барабаня по клавишам.

Однако он ошибся в своих мрачных прогнозах, и его несказанно удивило то, что Джульетта оказалась так стройна, мила, с черными локонами и меланхолическим взглядом прекрасных глаз. Правда, ее игра от этого не делалась лучше, и Бетховен, бывало, бросал на пол ноты, рассерженный тем, что она не может справиться даже с самой легкой из его сонат. Но она знала, как его успокоить и задобрить, и, лукаво потупившись, просила самого маэстро сыграть то Ларго из Второй сонаты, то чудесную побочную партию из Третьей, то накатывающее неукротимыми волнами звуков Аллегро Восьмой. (Музыкант играет Аллегро.)

Словом, Джульетта не только приноровилась к характеру своего учителя, но вскоре и совершенно освоилась в его мансарде. После уроков она часто резвилась, шалила, озорничала, вытаскивала Бетховена на воображаемый бальный танец, кружилась с ним, склонив голову на его плечо, и по всему дому колокольчиком звенел ее смех.

Бетховен отказывался брать деньги за уроки, и она дарила ему батистовые рубашки под лукаво выдуманным предлогом, будто сама их вышивала (ветреница и непоседа, она бы умерла от скуки за пяльцами!). Когда же выяснилось, что они оба влюблены, ее губы, надо думать, подарили Бетховену не один стыдливый поцелуй. Да, тридцатилетний маэстро был влюбчив и страстен, на улицах не пропускал ни одного милого личика, а в театре лорнировал мраморные плечи, шею и полуобнаженную грудь венских красавиц. Хотя при этом до конца дней сохранял целомудрие, поскольку свято чтил брачные узы, но семейного счастья так и не испытал.

В том числе и с Джульеттой: хотя она и клялась, что готова выйти за него замуж, это было, скорее, ребяческим порывом, чем осознанным стремлением. А главное, ее родители отказали Бетховену. Для них брак дочери с композитором был явным мезальянсом, и вскоре она обручилась с молодым графом Галленбергом, который увез ее в Италию». (Закрывает рукопись.)

Бетховен долго не мог ей этого простить, но — о благородный Бетховен! — когда ее муж оказался в бедственном положении, он раздобыл пятьсот флоринов и вручил ему. Конечно же тот был его врагом и соперником, но в том-то вся суть возвышенной натуры Бетховена, что именно поэтому он сделал для него все возможное. По приезде в Вену уже замужней дамой Джульетта мечтала с ним встретиться, еще раз объясниться, оправдаться, вымолить прощение. Она готова была броситься на колени, лишь бы ей позволили его увидеть. Но, как Бетховен сам признается в разговорных тетрадях, он с презрением отверг ее. Джульетте он не смог простить того, что простил ее мужу, и она не удостоилась чести, став его врагом, испытать на себе всю силу его великодушия.

Летом 1802 года Бетховен гостил в венгерском имении Брунсвиков. Там сохранилась беседка, в которой, по преданию, написана «Лунная соната», посвященная Джульетте Гвиччарди.

Дорогой маэстро Амадей, мне безумно хочется, чтобы в эту лунную ночь вы так же положили левую руку на октаву до-диез, а правой стали бы повторять магические звуки: соль-диез, до-диез, ми. А мы представили бы беседу у озера, накатывающие на берег волны, фосфорическую, мерцающую дорожку лунного света и охваченного любовной тоской композитора… (Музыкант играет первую часть сонаты.)

Не правда ли, маэстро, вторая часть, написанная в форме менуэта, — это музыкальный портрет Джульетты? Да, в среднем эпизоде мы словно бы слышим два голоса: строгого Бетховена-учителя и отвечающей ему шаловливой кокетки… (Музыкант играет вторую часть.) И наконец, бурный, трагический, иступленный, страстный финал. (Музыкант играет финал.)

О, друзья, музыка так взволновала меня, что мне захотелось прогуляться по ночным улицам нашего города вместе с тем молодым мечтателем, седым стариком и любителем рейнского, которые по-прежнему как завороженные стоят у нас под окном. Я конечно же приглашаю и вас, хотя из печального опыта знаю, до чего трудно вас вытащить на прогулку. Амадей вскоре наверняка заскучает по своему роялю, Теодор — по мольберту с картонами, мне же ничего не останется, кроме как вернуться к письменному столу.

И все-таки давайте прогуляемся и посмотрим, кто первым не выдержит и вернется в мансарду.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Та же мансарда под черепичной крышей, залитое матовым серебром полукруглое окно, за которым виднеется кирха и ратуша, рояль, трехногий мольберт и письменный стол с медными ручками выдвижных ящиков. На пюпитре рояля раскрытые ноты, на мольберте — большой портрет Шуберта, на столе — свеча, чернильница, гусиное перо и свернувшаяся в трубочку рукопись.

Первым в мансарду возвращается Амадей, зажигает погасшую свечу, достает из бархатного мешочка камертон и настраивает рояль, подвертывая ключом колки, на которые намотаны струны. Затем он придвигает к роялю венский стул, садится, опускает руки на клавиши, словно бы не решаясь сразу к ним прикоснуться и спугнуть ночную тишину, и играет «Серенаду» Шуберта-Листа.

В дверях появляются Эрнст и Теодор. Прикладывая палец к губам и стараясь не скрипнуть рассохшимися половицами, они слушают его игру.

СЦЕНА ПЕРВАЯ. ПРИДВОРНЫЙ ОРГАНИСТ РУЖИЧКА ИГРАЕТ «ЛЕСНОГО ЦАРЯ»

АВТОР. Я так и думал, дорогой Теодор, что наш Амадей первым не выдержит и вернется в мансарду, ведь ему очень хотелось сыграть «Серенаду», которая ему особенно удается. Шуберт так же, как и великие Моцарт и Бетховен, жил в Вене, поэтому… о, вы в ужасе схватились за голову оттого, что вам придется выслушать еще одну страничку из моей рукописи! Но я прощаю вас, шутники и насмешники! Зная, как вы добры ко мне, я все же рискну злоупотребить вашим терпением и почитать вам немного.

(Открывает рукопись.) Друзья Шуберта по Лихтенталю — его однокашник Шпаун, поэт Майрхофер и старый придворный органист Ружичка — осенним вечером 1818 года собрались дома у Шпауна. В Вене и ее предместьях (а Лихтенталь, где родился Шуберт, — одно из предместий австрийской столицы) любят, умеют ценить и смаковать хороший кофе. Для того чтобы угостить друзей, домовитый Шпаун намолол в ручной мельнице отборных кофейных зерен разных сортов, зажег спиртовку и заварил кофе по своему рецепту, добавив в него немного корицы и кардамона — ах, какой аромат!

Друзья выпили по чашечке и откинулись в креслах, мечтательно забросив руки за голову и вытянув перед собой на ковре уставшие за день ноги, а затем Шпаун торжественно достал письмо, полученное накануне из Венгрии. Собственно, ради письма они и собрались, ведь письмо было от Шуберта, столь нежно, по-немецки пылко и сентиментально любимого ими всеми. Летом Шуберт получил место учителя музыки у графа Эстергази и вместе со всем семейством отправился в их венгерское имение — замок Желиз.

Ах, как ждали они от него вестей, но их все не было. И вот, наконец, учтивый почтальон в очках, спущенных на кончик носа, вручил Шпауну запечатанный сургучом конверт с заграничным штемпелем. Шуберт писал: «Разве я могу позабыть о вас, ведь вы для меня — все! Шпаун, Шобер, Майрхофер, Зенн, как вы живете, здоровы ли? Я чувствую себя превосходно, живу и сочиняю музыку как бог, словно так и должно быть. „Одиночество“ Майрхофера уже готово. Я считаю, что это лучшее мое произведение, и именно потому, что здесь я свободен от каких бы то ни было забот. Надеюсь, что все вы здоровы и веселы, как я. Наконец-то я чувствую, что живу; слава богу, пора уже, иначе я погиб бы как музыкант».

Прочитав письмо несколько раз вслух, друзья разволновались, расчувствовались, в глазах у них защипало, они разом достали платки. И как-то так получилось, что, смахнув слезу, один из них напел, другой подхватил, и они стали вспоминать мелодии песен, сочиненных Шубертом здесь, в Лихтентале, а Ружичка с голоса подбирал их на рояле. (Музыкант играет песни Шуберта.) И конечно же не обошлось без воспоминаний о том, как был написан «Лесной царь», — первый шедевр Шуберта. «Однажды после обеда мы отправились к Шуберту, который жил у своего отца в Химмельпфортгрунде. Шуберт, необычайно взволнованный, читал вслух „Лесного царя“. Он ходил с книгой взад и вперед, вдруг сел и буквально за несколько минут, то есть так скоро, как только можно было записать, положил на музыку эту прекрасную балладу. Так как у Шуберта не было фортепьяно, мы побежали с нотами в конвикт, и в тот же вечер „Лесной царь“ был там исполнен и принят с восторгом. После этого старый придворный органист Ружичка сам внимательно и с большим увлечением сыграл всю балладу и был глубоко потрясен ею».