Частные случаи ненависти и любви

– Прекрасный чай! – Герберт отставил стакан и аккуратно улыбнулся. Он безупречно говорил по-русски, но сейчас подбирал слова с особой осторожностью. – Я подумал… Безусловно, ваше предложение – это большая честь. Вы, без сомнения, выдающийся авиаконструктор, и я уверен, что здесь в бюро трудятся и другие талантливые инженеры, у которых есть чему поучиться. Работать под вашим началом – значит попасть в число самых лучших. Но я не могу… Если соглашусь, то просто подведу вас.

– Не совсем понимаю, что вы имеете ввиду, Герберт Янисович, – нахмурился Яковлев. – Давайте говорить начистоту, без этих лишних политесов.

– Если начистоту… Сотрудник, который не может трудиться в полную силу, – не лучшее приобретение. Создание новых летательных аппаратов требует самоотдачи, концентрации. А мне последнее время из-за болей все труднее сосредоточиться.

– У вас плохое здоровье? – голубые глаза Яковлева на мгновение вспыхнули из-под лохматых бровей.

– Острый ревматизм. – Герберт демонстративно шевельнул пальцами и слегка усмехнулся. – Длительные перелеты не прошли даром. Суставы – ни к черту, чувствую их постоянно. Особенно ночью, спать невозможно… И днем ноют без перерыва: делать ничего не могу, голова не соображает.

Яковлев вертел в руках остро отточенный карандаш и не спеша изучал Герберта.

– Ревматизм – это серьезно. Особенно в вашем… нашем возрасте, – произнес он задумчиво. По тону было непонятно, поверил он латвийскому капитану или не поверил. – Здоровье надо беречь. Почему вы не лечитесь?

– Отчего же? – возразил Герберт. – Лечусь. Врачи говорят, прогресс есть…

Герберт был почти честен: если и солгал, то слегка. Диагноз «острый ревматизм» ему действительно ставили. Все официально, можно проверить. Для пилота обычное дело – результат долгих часов в холодной кабине, где ни встать, ни даже пошевелиться толком…

– И как скоро вы сможете начать работать? – Яковлев смотрел на него с видимым участием.

«Поверил!» – настроение Мелдериса мгновенно улучшилось. Он откинулся на спинку стула, вытянул ноги, вздохнул полной грудью.

– Врачи говорят – полгода. Летать, конечно, не смогу, но за кульманом стоять – вполне. – Герберт постарался придать своему лицу выражение радостной готовности. «За полгода я точно выберусь из Латвии. Только бы получить эту отсрочку!»

Яковлев держал паузу не хуже драматического актера.

– Хорошо, – сказал он наконец. – Лечитесь. Три месяца у вас есть, но не больше. Договорились? В июле жду вас с новыми идеями.

– Буду рад поработать с вами, Александр Сергеевич! – с облегчением произнес Герберт.

– Взаимно, Герберт Янисович!

Яковлев сграбастал в свою короткопалую ладонь руку летчика, быстро пожал. Потом похлопал на прощанье по плечу – аудиенция окончена.

На обратном пути Мелдерису не спалось. В голове крутились планы побега. «В мае я уже должен быть в Швеции… Интересно, НКВД посадит меня под колпак или так – под дырявый сачок?.. Скорее всего, Яковлев поверил в мою болезнь, иначе не в Ригу бы меня отправил, а в Сибирь. С другой стороны, нельзя недооценивать противника. Осторожность и осмотрительность. Я просто обязан их переиграть!»

Первые дни в Риге Мелдерис приходил в себя: спал, ел. Выходил из дома только по самым невинным надобностям: купить утреннюю газету, выпить кофе (в одиночестве!), прогуляться по набережной Даугавы. Ему принадлежала маленькая однокомнатная квартирка на улице Дзирнаву. Год назад он собирался приобрести что-нибудь поприличнее, а теперь радовался, что не успел. Ходили слухи: большевики принудительно подселяют в богатые дома разных голодранцев – «уплотняют» жильцов. И вообще, чем меньше имущество, тем легче с ним расстаться.

Главной задачей для Герберта стала сейчас покупка лодки. Проще всего договориться с Алдисом. Они давно приятельствовали, но близкими друзьями не стали. Мелдерис ни с кем не делился планами, никому до конца не доверял. Разве что Линде мог бы, но не сложилось… Алдис раньше владел несколькими небольшими рыболовецкими судами. Некоторые сдавал в аренду, но и сам выходил в море. Сейчас ему пришлось отдать практически все свои посудины в новоиспеченный рыболовецкий колхоз, но у него и теперь можно было взять лодку. Разумеется, не говоря, зачем она Герберту понадобилась. Гадать «донесет – не донесет», рисковать, полагаясь на порядочность товарища, ему совершенно не хотелось… Алдис хоть и озлоблен на новую власть, но береженого бог бережет…

Тяжело ли будет жить вдали от Латвии? Удастся ли когда-нибудь сюда не вернуться? Каждый раз, когда Мелдерис выходил из дома, его осаждали подобные мысли. Конечно, он много путешествовал и считал себя отчасти гражданином мира. Но он любил эту землю, как и ту женщину. И обе они его отвергли. Обе предпочли спутаться с евреями-коммунистами. Линда в его воображении слилась с образом Латвии. Она была красива той же красотой, что и его родина: неброской, но изысканной и в то же время глубокой, чистой, подлинной. Она могла бы рожать сыновей: крепких светлоглазых Лачплесисов [2] , а вместо этого… Даже думать противно! Латвия тоже предала Герберта: на земле, где он родился и вырос, где похоронены все его предки, ему места нет! Здесь теперь земля большевиков и их потомков. Сначала они заняли дома, потом займут кладбища, и не останется ничего… Ничего не останется.

2

Лачплесис – «разрывающий медведя» (латыш.), латышский героический эпос, воссозданный на основе народных преданий. Образ главного героя эпоса Лачплесиса олицетворяет величие народа, его героизм. Символизирует отвагу человека, очищающего землю от захватчиков.

Герберт оборвал поток внутренней горечи. Не о том сейчас стоит думать! Сначала лодка, потом Швеция, и уже после – все остальное.

Глава 3

Даугавпилс, как и предрекала Инта, архитектурным величием не поражал. Пока поезд катил мимо кладбищенского лесочка, еще оставалась надежда, но сосны сменились бетонными пятиэтажками, кубиками супермаркетов, затем хаосом железнодорожной промзоны с ржавыми вагонами и кирпичными пакгаузами, а после возник и провинциальный вокзал – советское ретро.

Лиза вытянула дорожную сумку из-под сиденья, пристроила на плече и направилась к выходу. «Лучше раз увидеть, чем сто раз услышать. // Вот он – уездный город N!» – вспомнились ей строчки песни из родительского плейлиста: все детство – то Майк, то Хвост…

Она прошла насквозь здание вокзала, спустилась вниз по широкой лестнице, пересекла дорогу и оказалась в устье пешеходной улицы, замощенной красной плиткой. Улица начиналась с уступчатых фонтанов по обеим сторонам, дальше выстроились невысокие симпатичные домики, некоторые даже с претензией на архитектуру. «“Ригас”, – прочитала девушка. – Чего Инта так взъелась? Здесь довольно мило… Даже фонтаны есть».

Вокруг было тихо, солнечно и безлюдно. Даже по прибалтийским меркам Даугавпилс выглядел пустынным. Лиза непроизвольно пошла медленнее, приноравливаясь к неспешному дыханию города.

Справа, между католическим собором и торговым центром, открылась площадь. А сразу за центром торчал стеклянный серо-голубой параллелепипед гостиницы «Латгола», увенчанный электронными часами.

«Тринадцать двадцать пять», – машинально отметила она.

На заселение ушло не больше получаса. Лиза быстро приняла душ, позволила себе кофе с головокружительным десертом в соседней кондитерской и почувствовала себя совершенно готовой к историческим открытиям.