Частные случаи ненависти и любви

По «тарелочке» расползлись длинные тени, накрывшие расположившуюся здесь рюминскую компанию.

– Это Витя Белов, наш депутат, это Славик, Санчес и Егорыч. А это – Лиза из Петербурга. – Название города Юра произнес как титул.

Парни, которых представил Рюмин, приветствовали Елизавету благожелательными кивками и поднятием вверх пластиковых стаканчиков.

– Лиза, ты как насчет пива? – Юра первым делом провел быструю инвентаризацию в сумке-холодильнике, стоящей у скамейки. – Если местное, то у нас есть «Алдарис», «Пилзенес» и «Латгалес Алус».

Лиза пиво не любила. Оно было горькое и невкусное. Фреш, кола или холодный чай – в сто раз лучше. Но признаваться в этом ей показалось неловким: подумают еще, что она маленькая совсем.

– Пусть будет латгальское, раз уж мы в Латгалии.

Лизу усадили на скамейку, вручили ей стаканчик с пивом и тут же снова заговорили, громко и о чем-то своем. Признаться, Лиза рассчитывала совсем на другой сценарий – она солирует, а парни восхищаются, – поэтому немного расстроилась, что фокус дискуссии оказался смещен в какую-то далекую от ее интересов область.

– Мы сейчас пожинаем плоды 2004 года! – Виктор держал бутылку с водой, как гранату, пробкой вниз. – Тогда! Тогда надо было! Люди нас поддерживали, на митинги ходили! Вы бы видели, какие толпы собирались! Настрой был самый что ни на есть боевой: казалось, мы вот-вот победим и заставим вернуть отобранные у нас права! Реального равноправия добьемся, блин!

Белов выглядел старше других: лет уже под тридцать, жилистый, невысокий, спортивный. К тому же он почти не улыбался и только иногда поджимал щеку, растягивая губы, как резинки, вправо или влево. Этот человек никак не походил на депутата городского самоуправления города Даугавпилс. Ни солидности, ни степенности. Такие, в Лизином представлении, должны пацанов на районе строить, а не политикой заниматься.

– И почему же, Витя, вы тогда ничего не добились? – не без ехидства поинтересовался очкастый Славик. – Я вот лично эти претензии не принимаю. Я тогда вообще еще только в третьем классе учился.

– Всегда, Слава, можно себе оправдание найти. – Строго сверкнул глазами Виктор. – Я, кстати, первый митинг организовал в девятом классе. А ваше поколение уже того… На европейских ценностях выросло, блин, вот и недоразвитое такое… Раньше люди были другие – крепче. Хотя как бы тоже всякого хватало…

– Богатыри – не мы, ага. А все равно ведь в итоге «слили» протесты, – продолжал подкалывать Славик.

– Потому что наивные были, идеалисты! Не привыкли к этим новомодным политтехнологиям, когда ни чести, ни совести – все годится. А некоторым главное было что? На этой волне самим подняться, имя сделать, чтобы потом в теплое место как бы попасть… М-да… Часть разосралась между собой потом, часть разочаровалась. А некоторые еще и засса… сорян, Лиза, испугались, что «закроют».

– Что значит «закроют»? – поинтересовалась Лиза.

– В тюрьму посадят. У нас с этим моментально. Раз – и под следствием. На мне лично два незакрытых дела висят. А незакрытые они потому, что крыть-то нечем – сфабрикованы полностью. Но власти удобно – в любой момент можно меня за яйца подвесить. Вот так!

– Какой такой власти? – не унималась Лиза. – Вы ведь, Виктор, и есть власть. Вы же депутат.

– Власть здесь латышская. Мы, русские, ничего не решаем.

– А какая еще должна быть власть в Латвии? Русская? – Лиза едва не подскочила на скамейке. – Хотите русскую власть, русский язык в школах – переезжайте в Россию и живите там себе на здоровье.

Молодые люди как по команде замолчали – и недобро уставились на девушку. Лиза растерялась. К такому повороту она оказалась не готова.

– Ты что, – тихо спросил Юрий, – из этих? Из «интеграстов»?

– Не знаю я, кого ты этим дебильным словом называешь! – огрызнулась она. – Я просто человек. Нормальный человек с нормальными взглядами. И я считаю, что если живешь в стране, то надо уважать ее язык, законы и традиции. Не понимаю, что вас всех так возмущает?

– У вас в России всегда так: чужих уважают, зато своих кидают через колено… – буркнул Виктор, глядя в сторону восьмиугольной чаши, как будто ничего занимательнее, чем радужный переплет фонтанных брызг, в мире не существовало. – К нам, вон, ваших демократов в последние годы понаехало… За европейскими ценностями, блин… И нас учат, как жить… Только вот незадача: мы-то у себя дома. Мы родились здесь, выросли. Это наша земля, наша! Почему мы должны отсюда уезжать, вместо того чтобы бороться за свои права?

– Друзья, по-моему, вы напрасно горячитесь, – мягко вклинился в разговор Егорыч.

Сначала Лизе показалось, что он очень юн – розовощекий херувим с длинными волнистыми волосами и книжными манерами, – однако она быстро поняла, что ошиблась. Егорыч был человеком без возраста, тип – «вечный студент». Такие в позапрошлом веке или умирали в двадцать лет от чахотки, или становились светилами науки. Не она одна чувствовала в нем масштаб: прочие, не исключая Виктора, к нему явно прислушивались.

Егорыч улыбнулся.

– Елизавета вовсе не обязана разделять нашу точку зрения. В конце концов, ситуация, в которой мы живем, со стороны может выглядеть принципиально иначе.

То, что о ней заговорили в третьем лице, рассердило Лизу.

– Вот именно. Не вижу смысла продолжать дискуссию. – Она независимо пожала плечами. – Пусть каждый останется при своем мнении. Я лично убеждена: отрицать оккупацию глупо. Это значит отрицать очевидное. Как вы сами-то не замечаете, что вы – продукт советской пропаганды? Или уже путинской?

– Знаете, очень просто все списать на пропаганду, – как можно нейтральнее произнес Егорыч. – Однако факты есть факты: первая русская школа появилась в Латвии при Екатерине Второй. У коренных, с позволения сказать, народов на тот момент литературный язык отсутствовал. Мы можем рассматривать русские школы как историческое наследие страны. Вы же не против сберечь историческое наследие, Елизавета?

Попытка перевести разговор в отвлеченное русло не удалась.

– Я плачу здесь налоги! – не унимался Виктор. – И хочу, чтобы в школах, которые на эти налоги содержат, учили по-русски! Чтобы моя дочка…

Но Лиза безжалостно отсекла конец его фразы.

– Ваша дочка, Виктор, будет учиться вместе с латышскими детьми, научится говорить на латышском языке и, когда вырастет, сможет жить в свободном, открытом обществе без границ. Без внешних и внутренних, кстати, границ. И не будет тратить свое время на войну с ветряными мельницами.

Виктор внезапным точным движением послал недопитую бутылку в ближнюю урну, взмахнул опустевшей рукой:

– Это мы еще поглядим! – фыркнул он.

Лиза насупилась и уставилась на белоснежные носы своих кед. Этим людям нравилось заблуждаться, им не нужна была правда. Глупо было распинаться перед ними.