Частные случаи ненависти и любви

– Юронька! Когда давление – это хорошо. Вот когда нет давления, тут только патологоанатом может помочь!

Он достал длинные бокалы, похожие на дымчатые тюльпаны, победно улыбнулся и налил в каждый по чуть-чуть. Они чокнулись и выпили.

– Бронислав Давидович! Давайте сразу, чтобы не забыть. Лиза – студентка-историк из России. Из Петербурга. Она ищет следы одного нашего летчика известного, даже знаменитого в тридцатые годы… Герберт Мелдерис. Вроде бы в начале войны он жил или бывал в Даугавпилсе.

Лиза умоляюще посмотрела на пожилого профессора.

– Вы что-нибудь о нем знаете? Может быть, помните?

Внезапно лицо Фишмана стало очень серьезным. Оно на глазах обвисало, как будто изнутри откачивали воздух. Теперь на нем остались только длинный костлявый нос и выцветшие голубые глаза под красными веками.

– Видите ли, деточка… Не всех людей, которых помнишь, хочется вспоминать…

Глава 4

Воскресенье 22 июня 1941 года началось для Герберта Мелдериса как обычно: проснулся в половине шестого, сделал зарядку, позавтракал и отправился на работу. У советских – свои порядки: воскресенье, не воскресенье – иди трудись. Впрочем, он уже приспособился, привык. Пару месяцев назад ему удалось устроиться мастером на электротехническую фабрику ВЭФ, и за свое место он держался. Взяли радиотехником – приемники собирать. Хорошее место, да и зарплата довольно приличная. Конечно, не для национального героя Мелдериса, но для бывшего офицера, который собирался в ближайшее время покинуть большевистскую Латвию навсегда – лучше не придумать. Работа чистая и должность незаметная.

В Риге война началась в семь утра, когда на город упали первые немецкие бомбы. Однако смена в радиотехническом цеху шла по графику, а утренний налет остался за проходной. Люди перешептывались, пересказывали друг другу подробности, непонятно как проникавшие на фабрику, но работали – упаси господь заподозрят в саботаже.

В полдень из радиоточки раздался голос народного комиссара Молотова:

– Граждане и гражданки Советского Союза! Советское правительство и его глава товарищ Сталин поручили мне сделать следующее заявление. Сегодня, в четыре часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбежке со своих самолетов наши города…

Работа замерла. Теперь уже точно, никакие это не слухи – война! Что-то мгновенно изменилось в людях, страх и неизвестность заморозили, побелили лица. Они обрели сходное выражение и стали похожи на предметы. Одинаковые предметы.

Герберту было тревожно вместе со всеми: потели ладони, неритмично стучало в висках, но где-то на краю сознания он вдруг ощутил облегчение. Сумятица и неразбериха первых дней войны давали Мелдерису шанс изменить судьбу, еще раз выбрать ее заново.

Последнее время он старался не думать про Швецию, не ходил на побережье проведывать спрятанную лодку, перестал прикупать золото. Лучше было не томиться ожиданием, не бередить задуманное, а то побег опять сорвется из-за глупой чепухи, как в прошлый раз.

Он собирался отплыть 16 мая. Идеальное время выбрал: поздним вечером в пятницу на взморье пусто, и погода по всем приметам должна была стоять подходящая… Черт понес его в проклятый кабак посидеть напоследок!

Накануне побега, в четверг, после работы Мелдерис отправился побродить по Риге. Он неторопливо мерил шагами знакомые улицы, вглядывался в дома, людей, прислушивался к случайным разговорам. Герберт не чувствовал тоски, не сомневался ни в чем, просто хотел попрощаться с городом, с которым сроднился.

Порядком нагулявшись, он завернул в какой-то неказистый трактир на улице Заля. Специально выбрал тот, где не бывал раньше. Ни к чему сейчас приятельские посиделки: он опасался, что может выдать себя случайным словом или даже интонацией. А такое место – тертое, с непрезентабельной публикой – было в самый раз. Герберт заказал пива и свинины с фасолью. Выпив и проглотив первые куски, он обмяк на стуле и рассеяно огляделся. Тогда-то Мелдерис и увидел того еврейчика – Андрея Левинса. Недаром говорят, что Рига – город небольшой, здесь всегда можно встретить знакомого.

Маленький мерзавец что-то жевал, не отводя взгляда от газеты, и его пальцы оставляли на странице жирные следы, заметные даже с такого расстояния. «Боже, какая свинья! – брезгливо поморщился Герберт. – Невоспитанное отребье! Я уезжаю, а он остается здесь победителем. Хозяином Латвии… и Линды».

Когда из памяти вырвалось заветное имя, Мелдерис потерял самоконтроль. Наверное, сказалось постоянное напряжение, которое он испытывал в течение нескольких последних недель – с тех пор, как начал готовить побег. Что-то лопнуло, сдетонировало внутри. Злость смешалась со страхом, и взрывная волна похоронила здравый смысл. Герберт встал и, буравя взглядом соперника, направился к нему. Подошел, резко отодвинул свободный стул и уселся напротив, опершись локтями на стол.

– Здравствуйте, товарищ Левинс, – он надавил на слово «товарищ». – Какая удивительная встреча!

Юноша дернулся, уставился на Герберта, перестал жевать и быстро заморгал. Очевидно испугался, но держал себя в руках и старался казаться спокойным.

– Здравствуйте, товарищ Мелдерис.

Андрей не поднялся, не подал руки.

«Уж не в портки ли ты напаскудил, дружочек, со страху?» – съязвил про себя Герберт и широко улыбнулся.

– Давно ли из Даугавпилса? Надолго к нам в Ригу?

– Сегодня приехал, через два дня – назад.

«Хорошо бы сейчас съездить ему в рыло, – размышлял Мелдерис. – Проломить нос, а лучше – челюсть, чтобы он, подбирая слюни, всю жизнь помнил об этой поездке. А Линда… Пусть знает, какого слюнтяя выбрала». Но он сдержался. Драка в общественном месте при свидетелях – в трактире было еще человек пять, не считая обслуги – грозила обернуться ночью в участке и вообще ненужным вниманием к его персоне. Разумнее всего было прямо сейчас попрощаться и уйти.

– Как поживает госпожа… товарищ Вилцане?

– Товарищ Левина. – Андрей едко улыбнулся. – Мы поженились.

Герберт сжал рот в плотную линию и сцепил пальцы, чтобы взрывная волна не вырвалась наружу словом или движением. Он сделал несколько медленных вдохов и выдохов.

– Поздравляю вас. И как поживает молодая коммунистическая семья? Жалования официантки на двоих хватает?

– Почему же официантки? Я тоже работаю. Преподаю историю в школе.

Мелдерис изобразил вежливое удивление.

– Неужели в школе? Не в иешиве? У вашего народа, насколько я понимаю, свои учебные заведения…

– Я, товарищ Мелдерис, прежде всего коммунист, а только потом уже еврей. – Андрей твердо посмотрел на собеседника. – Я верю в победу мировой революции, в победу пролетариата, а прежние национальные местечковые ценности – это уже история.

– Высокие убеждения! – ухмыльнулся Герберт. – Ваша решимость очаровательна. И что же, вы совершенно порвали с сородичами? Ну, с теми, которые придерживаются традиций. Разумный выбор. Дальновидный. Знаете, в некоторых странах Европы, например в Германии, жидов решительно изолируют от прочего населения. Чтобы ваши бывшие единоверцы не могли больше вредить нормальным людям. Тем же, кстати, немецким рабочим. Не придется им больше богатеть за чужой счет. Но к вам, товарищ Левинс, это теперь совершенно не относится.