Часы и голоса

1914

Смерть неизвестного

Он стар и слаб. Никто его не знает. Пришла пора, должно быть, умирать. Царапает он камни и кусает И боль свою им хочет передать. Он корчится в лохмотьях на панели, Хрипит, закрывшись холстяным мешком. Проходят люди, и скрипят портфели, Кто вскинет бровь, кто поведет зрачком. Идут. Никто не убавляет шага. Жизнь — это жизнь, а смерть — лишь только смерть. И ветер шевелит трехцветным флагом, Тяжелым, горьким, как земная твердь. Нет, мысль не может, хоть убей, привыкнуть К полярным льдам душевной мерзлоты. Где ж сын его, который мог бы крикнуть: «Отец, отец, ужели это ты?!»

1914

Новгород

«Не степной набег Батыя…»

Не степной набег Батыя, Не анчара терпкий яд — Мне страшны слова простые: «Нет мне дела до тебя». Не убийца, злу послушный, Не кровавых пятен след — Страшен голос равнодушный: «До тебя мне дела нет». Не смертельные объятья И не траурный обряд — Мне страшны слова проклятья: «Нет мне дела до тебя». Не взметенная стихия, Не крушение планет — Мне страшны слова людские: «До тебя мне дела нет». Забинтовывая раны, И волнуясь, и скорбя, Слышу голос окаянный; «Нет мне дела до тебя». Я ко всем кидаюсь жадно, Жду спасительный ответ, Слышу шепот безотрадный: «До тебя мне дела нет».

1915

Пес

Откуда ты взялся — черный, кудлатый, Неимоверно славный пес? Жил ты бедно или богато, Где ты воспитывался и рос? На мои вопросы не отвечая, Ты только помахиваешь хвостом. В безлюдном кафе, за чашкой чая, Я раздумываю о житье твоем. Как человек, я тебя жалею, Общепринята жалость к бездомным псам. За окном — черноморский ветер веет И волны подкатываются к берегам. Об этом подумал я не сразу, Но вдруг предо мною встал вопрос: Возможен ведь, правда, эдакий казус, Что ты жалеешь меня, как пес. И вот мы сидим — родные до боли, Один — за столом, другой — под столом, Я о твоей вздыхаю доле, Ты — о житье-бытье моем.

1915

Сухуми

«Не думай, друг, что лучшие плоды…»

Не думай, друг, что лучшие плоды Всегда сладки. Не так проста природа. Прими же терпкий плод. Узнай, что есть сады, Где хина иногда бывает лучше меда. Не только сахарные груши хороши, Возьми лимон, айву, кусты рябины. Скажу по правде: горечь для души — Немеркнущие краски для картины. Пока есть в мире хоть один калека И кто-то горько плачет в шалаше, О, сможем ли назвать мы человеком Того, кто горечи не чувствует в душе!

1915

Царское Село

У окна вагона

Я вижу выцветшие лица, Я слышу каждый вздох и шаг Бредущих длинной вереницей, Не помнящих родства бродяг. Под крик и плач грудных младенцев И причитанье матерей Идут толпой переселенцы К теплу неведомых морей. Оставив маленькое тельце Ребенка мертвого — земле, Идут понуро погорельцы В нерасплывающейся мгле. Я вижу грузчиков, лежащих В изнеможенье, в смертный час Отдавших груз, принадлежавший Не им, а одному из нас. Я вижу бурлаков на Волге И слышу их глубокий стон, Я вижу странников убогих, Стучащих боязно в окно. Я рвусь к забытым и забитым, Отверженным, осиротелым, К живущим иль давно убитым И до которых людям сытым И именитым нету дела… Ищу тепла я в скорбных взглядах, Тепла, которого не сыщешь У сытых, праздных и нарядных. Тепла забытых и забитых. Тепла живого душ открытых, Всех обездоленных и нищих.

1916

Смольный

Довольно! Довольно! Довольно Истошно кликушами выть! Весь твой я, клокочущий Смольный, С другими — постыдно мне быть. Пусть ветер холодный и резкий Ревет и не хочет стихать, Меня научил Достоевский Россию мою понимать. Не я ли стихами молился, Чтоб умер жестокий палач, И вот этот круг завершился, Россия, Россия, не плачь! Не я ль призывал эти бури, Не я ль ненавидел застой? Дождемся и блеска лазури Над скованной льдами Невой. Чтоб счастье стране улыбнулось, Она заслужила его. И чтобы в одно обернулось Твое и мое торжество, Довольно! Довольно! Довольно! Кликушам нет места в бою. Весь твой я, клокочущий Смольный, Всю жизнь я тебе отдаю!

Октябрь 1917 г.

Петроград

Народ

В ушах еще звучат восторженные крики Народа. В глазах еще горят веселые огни, И у трибуны море огневое. О страсть народная! О смысл великий! Одну лишь только ветку шелохни — И затрепещет дерево живое.

Петроград

1918

Петроград

Я помню день Октябрьского восстанья. Кипели площади. Дворец был пуст. С его дрожащих, побелевших уст Последние срывались содроганья. Дома пылали. Проносились люди. Чудовищно гремя, броневики Встречали залпы спрятанных орудий, И кое-где щетинились штыки. Я помню дым, и небо, и тревогу, И мост Дворцовый, и веселый шум Восставших войск, взошедших на дорогу Гражданских войн, великих дней и дум.

1918

Москва

От воздушного ли костра, От небесной ли синевы — Эти пышные вечера Возрождающейся Москвы. Я не помню такого сна, Я не видел таких чудес. Надо мной горит вышина, Подо мною воздушный лес. Эти пышные вечера Возрождающейся Москвы — Я, как пьяный, брожу до утра По аллеям ее синевы.

1918

Сергею Есенину (Акростих)

Сурова жизнь — и все ж она Елейно иногда нежна. Раз навсегда уйти от зла, Гори, но не сгорай дотла. Есть столько радостей на свете, Юнее будь душой, чем дети. Едва ли это не судьба, — Сегодня мы с тобою вместе, Еще день, два, но с новой вестью Нам станет тесною изба. Игра страстей, любви и чести Несет нам муки, может быть. Умей же все переносить.

1919

26

Груз

Слова — ведь это груз в пути, Мешок тяжелый, мясо с кровью. О, если бы я мог найти Таинственные междусловья! Порой мне кажется, что вот Они, шумя, как птицы в поле, До боли разрезая рот, Гурьбою ринутся на волю. Но иногда земля мертва, Уносит все палящий ветер. И кажется, что все на свете — Одни слова.