Человек без имени

— Я больше скажу: бездарность — преступление, — неожиданно поддержал Дусторханова профессор Мутантов, издавна вхожий в баню Удищева.

— Ну, это уже слишком, — отчего-то с обидой возразил хозяин.

— Ничуть! — загоревшись очами, профессор забросил за плечо угол простыни, на которой чем-то несмываемым было тиснуто «Гостиница «Восход». — Ничуть! Бездарь всегда занимает чужое место, тем самым совершает акт агрессии по отношению к таланту. По его милости одаренные люди прозябают на обочине, в глуши, неизвестности. Спиваются, стреляются, вешаются. Да, и бездарю приходится не сладко. Самая интересная работа для него — тяжкий крест. Что же прикажете — жалеть его? Скажите об этом больному, которого зарезал бездарный хирург, удаляя банальный аппендицит. По вине бездарных учителей множится быдло. По вине бездарных писателей, музыкантов, художников деградируют вкусы, мельчают души. Из-за бездарных политиков мир потрясают разрушительные войны. В основании любой экологической катастрофы лежит чья-то бездарность. Бездарность — преступление против человечества!

Редактор «Дребездени» выпил и, исказив гримасой холеное лицо баловня судьбы, подвел итог страстному выступлению профессора:

— За бездарность, друзья мои, надо отрывать яйца. Без суда и следствия. Бездарность невыгодна экономически.

Художники, вальяжно развалившиеся на деревянных диванах в позах древнеримской знати, как по команде сдвинули ноги.

— Всем не поотрываешь, — примирительно сказал художник Дрындопопуло, рассматривая складки простыни, в которую было искусно задрапировано его смуглое поджарое тело, и попытался перевести разговор на более приятную тему. — Слышали, у Пентюхаева «Мерседес» угнали…

Но распоясавшийся Дусторханов намерен был говорить только о высоком и чистом искусстве.

— Весь мир, — обвел он слабой женственной рукой предбанник, — акт творения, произведение гениального художника. Деревья, люди, козы, куры — живые скульптуры, предметы искусства. И когда одна из живых скульптур создает мертвую скульптуру — это лишь младенческий инстинкт подражания. Подсознательное желание стать Богом. Не так ли? Быть художником — в этом есть что-то трагическое и святотатственное. Это все равно что быть Богом.

Если бы художников насильно накормили лимонами, вряд ли бы у них были более кислые лица. Чего они терпеть не могли, так это разговоров дилетантов об их ремесле. Случись это в другом месте при других обстоятельствах, завистник и провокатор давно бы получил отпор. Но все понимали: Удищев случайных людей в свою баню не зазывает. Здесь парились только влиятельные, богатые, нужные люди. Болтуна-мецената никто не перебивал, никто не ставил на место. Скуксившись и тускло переглядываясь, художники с вежливым недоумением слушали севшего на куст роз, налегая на дармовую огненную воду.

— Хватит, хватит, — запротестовал Полуоборотов, самый худой и молчаливый из них, прикрывая ладонью стакан.

— А ты легенду о непьющем художнике знаешь? — сурово спросил художник Дзе, отстраняя донышком бутылки его робкую руку.

— А разве бывают непьющие художники? — удивился Полуоборотов.

— Бывают, — с тяжелым сожалением вздохнул Дзе, разливая коньяк, — Бесталдыкина кто помнит? Сначала думали — ну, не пьет и не пьет. Больной, может быть. А потом стали замечать: как посмотрит на какую картину — тут ей и финиш. Не идет. От нее, как от чумы, шарахаются. Причем у этого Бесталдыкина тонкий вкус был. Самые сочные картины примечал. Остановится, бывало, перед полотном и смотрит, смотрит. Глаза желтыми становятся, кошачьими, злобными. Сколько картин, подлец, перепортил, сколько талантов загубил…

— Сглаз что ли? — испугался Полуоборотов смутных взглядов коллег и поспешно выпил свой коньяк, не дожидаясь остальных. Выпил и сразу же налил.

— А хрен его знает, сглаз не сглаз. Только стоило ему посмотреть на картину — и все: краски блекнут, осыпаются, и такой тощищей от нее веет, хоть стреляйся.

А хуже всего, если этот непьющий Бесталдыкин к кому-то в мастерскую заглядывал. У хозяина сразу все опускалось и талант пропадал. Как не было. Человек вдруг задумывался: чем это я занимаюсь, кому нужна эта мазня и что это за профессия такая — художник? Ну и — кто в запой, кто в петлю.

— Так это не легенда? — уточнил Дусторханов, нежно поглаживая израненные ягодицы.

— Быль, быль, — мрачно заверил его Дзе. — Жил в Ненуженске такой Бесталдыкин. Только дело не в Бесталдыкине. Жил он себе, жил, да и помер на радость всем. Не к ночи покойник будет помянут. А Непьющий художник никогда не умирает. Бессмертен он. С тех пор живет, когда первый наскальный рисунок был сделан. Рядом, сволочь, стоял. Попробовал — не получилось. Вот он и приревновал к таланту, в зависти и злобе тюкнул по башке первохудожника каменным топором. Соплеменники, должно быть, осерчали — удушили гада. Возможно, и скушали на поминках. С тех пор он и кочует по душам. Зависть не убьешь. Это, понимаешь, как злой дух. Он же, гад, — перейдя на шепот, обвел коллег Дзе жгучим, подозревающим взглядом, — в любого из нас может вселиться.

Этот Бесталдыкин в молодости славным парнем был. Картины направо-налево раздаривал. А если у кого что-то стоящее получалось, радовался, как своему.

Но случилось ему однажды пейзажик один увидеть. Лучший его дружок накрасил. Вместе на пленэре были. Этюдники рядом стояли. Один и тот же вид писали. И на тебе… Долго смотрел Бесталдыкин на этот пейзажик. Все пытался понять, что в нем. И мазок видит, и манеру, а чувствует — не понимает, как это сделано. Недоступно это ему. Под крыльями носа, вот здесь, складочка у него появилась. Завистливая такая складочка. Глаза помутнели. Раньше чистые были, прозрачные. И вдруг без выражения стали. Совсем пустые.

Вскоре он и пить бросил.

В мастерской закрылся. Полгода не выходил. Чего он там делал — никто не знает. Только, спустя полгода, все холсты изрезал, рамы переломал, а на стенах масляными красками нехорошие слова написал.

С тех пор кисти забросил. Стал, сволочь, по выставкам и мастерским ходить. Как увидит что-нибудь стоящее, так и уставится своими рысьими глазами. Час стоит, два, а потом злорадно так улыбнется одной стороной рта и молча прочь уходит, не прощаясь. Черный, желчный, брезгливый. Всю душу зависть ему спалила. Черной завистью он картины и портил.

Заразная вещь, скажу я вам, эта зависть. Вот сидим мы за столом, выпиваем, а того и не знаем, что в кого-то из нас уже вселился Непьющий художник.

Все с тревожным интересом посмотрели на Полуоборотова. Бедняга вжал голову в плечи, сильно засмущался, хихикнул, и, побледнев, судорожно схватил бутылку, попытавшись опорожнить ее из горла. Совместными усилиями отняв напиток, художники потеряли интерес к Полуоборотову и обратили хмельные взоры на Дзе.

— Но главное не в том, что Непьющий художник хорошие картины портит. Хороших картин, слава богу, не так уж много. Беда в другом: стоит ему на какую-нибудь дрянь посмотреть — все от нее в восторг приходят. Картина в драку идет. По баснословной цене. Он же, сука, не отдельную картину, а настоящее искусство ставит целью загубить. Для этого нет лучше способа, чем дерьмо шедевром считать. Стоит себе в сторонке и ехидно так улыбается.

Вот и выходит, что очень многие не то что не боятся Непьющего художника, но всячески приваживают его, заманивают на выставки и в мастерские. Многим не прославиться без того, чтобы он их мазню не одобрил завистливым глазом.

Художники перестали жевать, потупили глаза и задумались.

На ледниково-голубых волнах круглого, отделанного мрамором бассейна, дико деформируясь, плясали их укутанные простынями отражения, потолок, дыбились и опадали, змеясь, отделанные деревом и ракушечником стены, прыгали, дробясь, огоньки светильников. Странные утробные звуки засасываемого вместе с водой воздуха тревожили тишину.