Человек без имени

— Странный он какой-то. Просветленный. Есть в нем что-то от святого, отшельника.

— Ты это о ком? — не понял жену Мирофан.

— О том, кого мы сбили.

— Ну уж и святой. Таких святых в наше время под каждым забором с дюжину.

— Отчего же ты думаешь, что святой должен быть непременно благообразным служителем церкви? Ранние христиане были именно такими гонимыми, всеми презираемыми бездомными бродягами. А сам Христос? Человек без определенного места жительства! Именно в такие смутные времена безверия и появляются святые. Как надежда на будущее. А надежда зарождается от отчаяния. Нельзя стать святым, не пройдя испытания падением, нищетой, болезнью. Иначе святых можно было бы назначать, как участковых. Нет, нет, определенно в нем есть что-то такое… Ты художник, портретист, ты должен это почувствовать. От человека с таким лицом ожидаешь чуда.

Пораженный проницательностью жены, Удищев промычал нечто неопределенное, как кляпом, забив рот куриной ножкой.

Гугор Базилович Грозный работал в «конторе» до обеда.

После двух, что бы ни случилось, он уходил домой, кушал от души, отключал телефон и спал до прихода жены, что совпадало с выпуском теленовостей.

Гугор Базилович был в том возрасте, когда начинаешь понимать: в этой жизни нет ничего важнее здоровья.

Очень не любил Грозный, когда его тревожили в послеобеденное время.

Теща, чтобы ненароком не нашуметь, уходила на базар.

Сучка Бяка забивалась под диван и закрывала нос лапой.

Как и всякий бывший алкоголик…

Да, да, всеми уважаемый и страшный Гугор Базилович лучшую часть своей бурной жизни проехал на кочерге.

Это не такой уж большой секрет. Разглашение его не подорвет, а скорее, напротив, укрепит и без того устойчивый авторитет заместителя главного редактора популярной «Дребездени». Да он и сам в присутствии души в нем не чающих работников секретариата частенько предается воспоминаниям о золотом времени молодости, когда случалось до утра проспать в осенней, подернутой ледком луже — и хоть бы хны. Пьянство — грех для талантливых, но так и не пробившихся в большую журналистику газетчиков простительный. К тому же алкоголик, сумевший взяться за ум, а точнее, за то, что от него осталось, фигура не только трагическая, но и героическая. Пьющие поймут, о чем речь.

Как бы там ни было, звание «бывший алкоголик» Гугор Базилович носил с гордостью.

Немногочисленные его завистники пошептывали: никакой он не алкоголик, выдумал биографию, чтобы хоть чем-то можно было хвастаться.

Действительно, большую часть времени, остающуюся от садистского потрошения материалов и разносов, Грозный рассказывал, где, когда, с кем и сколько чего выпил, и что из этого вышло. Как жаль, что не нашлось среди его слушателей человека, который бы записал эту исповедь — занимательная повесть могла бы получиться. Между делом Гугор Базилович имел обыкновение комкать листы рукописей и бросать эти бумажные мячи через кабинет в самый дальний угол, куда специально и была поставлена корзина для мусора. Попав, бурно радовался. Промазав, приходил в дурное расположение духа. Случались черные дни, когда корзина торчала печной трубой из сугроба бумажных комьев. Опытные дребезденцы в такие дни к заму не заглядывали. Порой Гугор Базилович предлагал посоревноваться с ним в точности бросков. И горе тому новичку, кто оказывался удачливее его.

Когда шестью абзацами выше автор заикнулся: «как и всякий бывший алкоголик…», он, собственно, не имея в виду ничего дурного, как раз и собирался сказать, что Гугор Базилович был человеком чрезвычайно нервным.

Впрочем, беспричинная вспыльчивость и гневливость Гугра с лихвой компенсировалась необычайной его душевностью. Очень любил он коллективные застолья. Блеклые, как у мороженой рыбы, глаза его теплели, в них появлялась ностальгическая синева. И всегда свой наполненный до краев стакан он, как переходящий кубок, вручал молодому сотруднику, к которому в данное время чувствовал особое расположение. Подперев рукой голову, с умилением слушал он хмельной треп, время от времени комментируя тосты. Реплики его были обидны, но остроумны.

Но бог с ними, с застольями.

Итак, заместитель главного редактора «Дребездени» любил после обеда поспать.

Вот и в тот день прилег он на диван, положа ногу на ногу и укрывши лицо шалашом «Неподкупной газеты». Придумать такое название для газеты — это надо иметь фантазию. Все равно что «Живой труп», «Свободный арестант» или «Девственная проститутка». Впрочем, к названию этой газеты Гугор Грозный отношения не имел.

И только известный дребезденец погрузился в сладкую истому, едва-едва вывел на флейте ноздрей первую музыкальную фразу, от которой мелко завибрировал шалаш демократического органа, как в дверь позвонили.

В доме, кроме Гугра и сучки Бяки, никого не было. Бяка, уверенная, что мироздание так устроено, что все живое должно замереть и притаиться, а весь мир погрузиться в покой и тишину, когда хозяин укрывается газетой, сильно удивилась и засомневалась — тявкать или нет?

В начале Гугор пытался не обращать внимания. Однако звонок был непристойно долог и мог вывести из себя человека и с более крепкими нервами. Крайне раздраженный, поднялся Гугор Базилович с яростным желанием разорвать звонившего голыми руками, а куски его тела разбросать по лестничной площадке. Бесцеремонное прерывание сна напоминало тяжелое похмелье со всеми вытекающими последствиями. Пошатываясь, Грозный прошагал к двери с таким страшным выражением лица, которое могло бы быть только у человека, решившегося на умышленное убийство с особой жестокостью.

Не посмотревши в глазок, Гугор Базилович рывком открыл дверь и, телом своим закрыв вход в жилище, с гневом посмотрел на радушно улыбающегося незнакомца. Мелко рассыпаясь в поклонах, он делал суетливые, но безуспешные попытки проскользнуть мимо хозяина в квартиру.

— Ну?! — свирепо поинтересовался причиной визита Грозный.

— Вам просили передать…

— Передавай.

— …просили передать, что Вы — натуральная свинья.

— Какая свинья?

— Натуральная.

— Кто сказал?

— Все говорят.

Незнакомец, все так же улыбаясь и раскланиваясь, отступал, пятясь задом по лестнице. При этом он разводил руки и делал круглые глаза — дескать, выполняю поручение, что с меня взять.

В сердцах захлопнул Гугор Базилович сейфообразную дверь из нержавеющего металла и так раскатисто облегчил душу бранью, что Бяка заскулила и запросилась на улицу.

Направляясь к вожделенному дивану, Грозный мимоходом взглянул в зеркало.

Надо сказать, что Гугор Базилович, в отличие от всего остального человечества, был доволен своей внешностью и частенько рассматривал себя, любимого, поворачиваясь в фас и профиль, хмуря при этом брови и придавая лицу благородство и некоторую надменность. Хорош был бы этот профиль на мемориальной доске: «Здесь жил и работал…» Действительно, утомленное пороками лицо хорошо пожившего вурдалака не было лишено шарма. А недостаток нескольких передних зубов не портил, а, напротив того, усиливал впечатление, придавал оригинальность. Да, Гугор Базилович, как это кому не покажется странным, был доволен своей внешностью и своим вкусом. Нельзя было доставить ему большей радости, чем, встретив поутру, искренне восхититься: «Ах, у Вас новый галстук! Как он гармонирует с Вашими носками! Где покупали? Не может быть!» Когда же галстук оставался незамеченным, Грозный мрачнел и распекал первого встречного дребезденца, не заботясь о выражениях.

…Так вот, проходя мимо старинного, отливающего желтизной зеркала, Гугор Базилович по привычке заглянул в него и увидел седовласую, тощую свинью интеллигентного вида с аккуратной щетинкой усов и намеком на бородешку.

Естественно, он сделал то, что на его месте сделал бы любой.

Ущипнул себя за ягодицу.

Но это легкое насилие над собой ничего не изменило в его облике: из зеркала с изумлением глядела пожилая заспанная свинья.

Сослуживцы, возможно, и не удивились бы. Для них Гугор Грозный всегда был свиньей. В переносном смысле, конечно. Хотя бы потому, что рассматривал современную журналистику как разновидность псовой охоты. «Как ты относишься к человеку, что ты о нем думаешь — это меня не волнует, — наставлял он молодых, — но, когда я скажу «фас!» и укажу на него пальцем, твоя задача и профессиональный долг разорвать его в клочья». Конечно, некрасиво, конечно, цинично. Но, по крайней мере, честно, без всех этих соплей о демократии и независимой прессе. А не нравится — пошел вон. Может быть, и найдешь работу, где платят за красивые глаза.

Быть свиньей в переносном смысле не так заметно.

Но из зеркала смотрела именно натуральная свинья, седая и мерзкая. Глупые поросячьи глаза. Уши лопухами. Нос пятаком. Как есть свинья. Разве что в очках.

Долго стоял заместитель главного редактора «Дребездени» перед зеркалом, в растерянности ощупывая физиономию и не зная, что предпринять — звонить ли жене или сразу в больницу. Вот только в какую? Но тут в голову ему пришла спасительная мысль: все это ему мерещится с недосыпу.