Человек без лица

Надежда обошла дом с разных сторон. Откуда бы она ни смотрела – зрелище было одинаково безнадежным. Приходилось признать, что зря она сюда приехала: родной дом Людмилы Барсуковой давно уже не существует.

Надежда развернулась, собираясь дойти до садового магазина, как вдруг столкнулась нос к носу с невысокой пожилой женщиной в вязаном малиновом берете, с бидончиком в руке.

– Люсю ищешь? – спросила женщина с несомненным интересом.

– Да… – удивленно ответила Надежда Николаевна. – А как вы догадались?

– Так ты не первая! – Женщина встала поудобнее, явно настроившись на продолжительный разговор. – Что, большая недостача?

Глаза женщины загорелись.

– Что? – переспросила Надежда, пытаясь понять собеседницу и выбрать правильную линию разговора.

– Ну, на много тебя Люська кинула?

– На пятьдесят тысяч, – брякнула Надежда первую попавшуюся цифру, все еще не понимая, о чем говорит собеседница.

– Ух ты! – В этом возгласе прозвучала сложная гамма чувств – от осуждения до восхищения. – Да, пятьдесят тыщ – это большие деньги! – проговорила женщина, что-то считая про себя. – Очень большие! Это сколько же месяцев мне пенсию надо получать? Страшное дело! Ту-то, которая прошлый раз ее искала, Люська поменьше наказала, на тридцать две тысячи. Но все равно много! – Женщина взглянула на свой бидончик, потом на часы и озабоченно проговорила: – Некогда мне с тобой лясы точить! Я к переезду спешу, там аккурат в это время бочка с молочного завода приезжает, молоко свежее, творог, сметанка… Если опоздаю, ничего не останется! Там такой народ озабоченный – все разберут… Мне, конечно, Серафима Степановна иногда оставляет, но кто ее знает…

– Извините, не буду вас долго задерживать! Только еще одно… Вы сказали, что ее, Люсю, уже кто-то искал?

– Ага! Сперва такая женщина навроде тебя искала, средних лет, приличная такая, говорила, что она в магазине у нее работала, деньги украла и пропала. Но это давно было, года уж три назад. А потом еще один искал, мужчина, из себя такой невидный, одет вроде чистенько, но скромненько, брючки темненькие, свитерок тоже, голос тихий, и все носом поводил, будто принюхивался…

– Вот как… – Надежда чуть не подпрыгнула на месте. Да это же очень точное описание того типа, который следил за Цыплаковой, то есть за Барсуковой в ту субботу возле театра! Надо же, и тут он уже побывал. Как говорится, наш пострел везде поспел!

– Да, так вот, он сперва со мной поговорил, а потом уже с Павликом. Вот, женщина, с кем тебе нужно поговорить! – оживилась собеседница Надежды. – С Павликом! Он про Люсю больше моего знает! Он ведь по молодости за ней бегал, как собачка за сосиской! Вот, женщина, с ним поговори!

– С Павликом? – переспросила Надежда. – А где же мне найти этого Павлика? И как его узнать?

– Да возле магазина – того, что рядом с кладбищем, где же еще, – женщина махнула рукой в дальний конец улицы. – Он там, почитай, целый день торчит, ждет, когда что-нибудь перепадет. Ты его сразу узнаешь – на нем фуражка такая, знаменитая! А я побегу, а то мне ничего не достанется – ни творожка, ни сметаны!

Проводив взглядом разговорчивую особу, Надежда отправилась в указанном направлении.

Через пять минут она увидела застекленный павильончик круглосуточного магазина, возле которого на пластиковых ящиках из-под пива, как три богатыря на картине Васнецова, сидели три потрепанных жизнью алкаша.

Посредине, как Илья Муромец, возвышался большой, обрюзгший тип лет шестидесяти в ватнике неопределенного цвета и всесезонной шапке-ушанке, одно ухо которой уныло свисало к плечу, а другое жизнерадостно торчало к осеннему небу. По левую руку от него, пригорюнившись, восседал «Добрыня Никитич» – унылый персонаж в бывшем демисезонном пальто, с обвислым носом и следами высшего образования на небритом лице. Он явно был из тех, кто любит вспоминать, каким большим человеком был в советские времена.

Но самым колоритным из троицы оказался «Алеша Попович» – хмурый тип в морской фуражке-мичманке со сломанным козырьком; уголок тельняшки ненавязчиво выглядывал из расстегнутого пиджака, а клочья кое-как обстриженной бороды обрамляли украшенное лиловым синяком лицо. Возраст его определить было невозможно – ему можно было дать и пятьдесят, и тридцать с небольшим.

Затесался в компанию и еще один персонаж: большая косматая дворняга без одного глаза, валявшаяся у ног алкашей. Дворняга вполне вписывалась в этот колоритный коллектив.

– Это ты, что ли, Павлик? – обратилась Надежда к «Алеше Поповичу».

– Ну, допустим! – ответил тот с хитроватой уклончивостью. – А что мне будет, ежели я Павлик? Что вам, дама, к примеру нужно? Ежели перенести что или, к примеру, грядку вскопать – то это можно, согласно утвержденным расценкам! Или даже покрасить что…

– Меньше чем за сотку не соглашайся, – авторитетным тоном заявил «Илья Муромец». – Меньше чем за сотку не стоит и беспокоиться! Меньше чем за сотку Прохиндей, и тот не почешется! – И алкаш пнул ногой дворнягу, чтобы было ясно, о ком он говорит.

– Сами разберемся! – отмахнулся «Алеша Попович». – Плавали, знаем! Так что вам нужно?

– Для начала поговорить. Один на один.

– Это можно. – Павлик с трудом поднялся, перешагнув через дворнягу, свысока поглядел на своих товарищей и проговорил: – Ну, вы местечко-то для меня придержите, я ненадолго!

Дворняга, однако, забеспокоилась, поднялась и потрусила следом за «Алешей Поповичем».

Отойдя от магазина метров на двадцать, Павлик остановился, взглянул на Надежду и заявил, встав в третью позицию:

– Ну, так чего надо? Если чего перенести или вскопать поблизости, так я согласный, со всем нашим удовольствием, а ежели ехать куда – так нет, извиняйте. Были уже случаи. Вася Сургуч так вот сел к одному в машину, привезли его в богатющий дом, накормили-напоили, спать уложили в огромадную кровать, на чистые простыни. Вася заснул, как в раю, просыпается – а у него одной почки нет!

Морячок сделал выразительную паузу, чтобы Надежда смогла оценить драматизм ситуации, и продолжил:

– Это еще хорошо, что почки у него две, жив остался, до сих пор еще небо коптит, а если бы что другое? Так что теперь мы все умные, ехать никуда не соглашаемся!

– А я и не предлагаю, – заверила его Надежда. – Мне только поговорить нужно.

– А об чем же, к примеру, поговорить?

– Не о чем, а о ком. О Люсе Барсуковой. Я слышала, что ты про нее много чего знаешь.

– Про Люську? – В глазах алкаша проступило что-то человеческое. – Про Люську, значит…

Он на мгновение замолчал, как будто перенесся в другое место и другое время, затем оживился и проговорил:

– Про Люську поговорить – это можно, только в наше время за так никто не разговаривает. Даже Прохиндей, – он мотнул головой в сторону одноглазой дворняги, которая сидела неподалеку, внимательно прислушиваясь к разговору. – Так что говорить будем по утвержденным расценкам…

– И какие же у тебя расценки? – осведомилась Надежда, прикидывая свои финансовые возможности.

– Расценки у меня известные, – протянул алкаш, и в его заплывших глазах проявилась напряженная работа мысли. Он явно думал, как бы не продешевить. – До тебя один про нее уже спрашивал, – сообщил он наконец. – Такой неприметный…

– Носом поводил? – уточнила Надежда.

– Во-во, носом! Так он мне за наш разговор целую тыщу рублей выложил!

– Тысячу? – недоверчиво переспросила Надежда. – Ну, уж это ты заливаешь! Ты не адвокат и не психотерапевт, чтобы по таким расценкам работать!