Человек без лица
Шрифт:
– Ну, тогда пятьсот! – быстро снизил Павлик запросы.
– Пятьсот для меня тоже дорого. Двести – куда ни шло!
– Ну уж двести! – фыркнул алкаш. – Двести – это несерьезно! Двести – это не разговор! За двести я и с ящика не встану! За двести Прохиндей даже блоху не поймает! – Он повернулся к дворняге, как бы ища у пса моральной поддержки. Пес преданно взглянул на него единственным взглядом и негромко тявкнул.
– Самое большее – триста! – отрезала Надежда. – А если не хочешь – я пойду, другого кого-нибудь поищу!
Она сделала вид, что и правда собирается уйти.
– Ну ладно, дамочка, пускай будет триста! – остановил ее алкаш. – Не уходи! Кроме меня, тебе про Люську никто не расскажет! Правда, Прохиндей?
Пес снова утвердительно тявкнул.
– Ну уж и никто! – усомнилась Надежда.
– Именно что никто! – загорячился алкаш. – Потому что мы с ней были прямо не разлей вода!
– Ладно, вот тебе двести рублей сразу,
– Значит, так! – Павлик спрятал деньги и приосанился. – Мы с ней, с Люськой, с самого малолетства кантовались! Она была девчонка классная, свистеть в два пальца умела, через самый высокий забор перелезть – раз плюнуть, дралась даже, как пацан. Ну, мы с ней быстро скорешились. Потом, когда подросли, мне отчим мотоцикл купил… хороший мотоцикл, хоть и не новый. Я его до ума довел и катал Люську на третье озеро купаться или еще куда. – Павлик сделал паузу, пригорюнился и продолжил: – Закончили мы школу, и тут… пошла она в какой-то колледж, или как это там называется. Правда, не окончила его, что-то там не заладилось, ушла со второго курса, пошла в магазин продавщицей. Там, правда, тоже не заладилось, недостачу на нее повесили, еле выкрутилась. Но все равно, у нее появились новые знакомые, меньше стала дома бывать. А я в автомастерской покантовался, а потом в армию пошел. Точнее, на флот, на большой противолодочный корабль «Вразумительный». – Павлик гордо поправил фуражку. – Отслужил свое, вернулся, смотрю, а Люся моя такая стала расфуфыренная, такая шикарная, что и не подступиться! Парни при ней все такие крутые, на дорогих тачках… В общем, разошлись мы с ней, как в море корабли!
– А дальше что? – поторопила его Надежда.
– Дальше-то? – Павлик вздохнул. – Потом пропала наша Люся, переехала куда-то. Говорили, что мужика нашла богатого.
– Замуж, что ли, вышла?
– Ну, замуж не замуж, но жила с ним, как сыр в масле каталась. Правда, встретил я как-то Вальку Котова…
– Это кто же такой?
– А это кореш мой старый, тоже когда-то здесь жил, с нами кантовался, а потом в менты подался. Так вот, встретил я Вальку, выпили мы с ним пива – я тогда еще не сильно зашибал… выпили, значит, пива, посидели, я его и спросил, не знает ли он про Люську, где она сейчас живет, да с кем кантуется. А он мне ответил, что Люська теперь не моего поля ягода. Я ему: сам знаю, что не моего, мне просто любопытно, как у нее жизнь молодая складывается… А Валька тогда и говорит, что мужик, с которым Люська живет, с большим криминалом связан, и Люська через него тоже, выходит, замешана. Вот так…
«Что я здесь делаю? – со злостью подумала Надежда. – Для чего торчу здесь и слушаю пьяную болтовню этого типа? Он за триста рублей наврет с три короба, а толком ничего не сообщит. Да и что он знает-то?»
– А потом… – после непродолжительного молчания снова заговорил Павел, – как-то иду я в магазин, смотрю – наша Люська к дому пробирается. Причем не на машине приехала, а пешком от шоссе идет. И одета так скромненько, неприметненько, и сумка в руках… Подошла она к дому, в калитку проскользнула, внутрь вошла и закрылась. И даже света в окнах нет. Я подождал немножко, подошел к дому и постучался. А тогда Прохиндей ко мне уже привязался, всюду за мной ходил, и тут тоже пришел, сел на крыльце и ждет. Она сперва не открывала, тихо сидела, как будто никого нет. Я тогда в дверь говорю: «Открой, Люсь! Это ведь я, Павел! Видел я, как ты вошла! Открой, я только поговорить!» Она еще немножко обождала, видит, что я не ухожу, открыла дверь, втащила меня внутрь и снова заперлась. Только Прохиндея не впустила, на крыльце он остался. Смотрю я на Люсю, а она злющая такая! «Что ты, – говорит, – ломишься? Что ты перед домом маячишь, да еще с этой псиной ободранной?» Я ей по-хорошему отвечаю, что давно ее не видел, хотел повидать, поговорить, про жизнь ее узнать молодую. Свет хотел включить, а то темно, как в погребе. Тут она меня чуть не убила, свет выключила и зашипела, как кошка сердитая: «С ума ты, что ли, сошел? С дуба рухнул? Хочешь, чтобы меня тут нашли?» Я ей опять же по-хорошему говорю: «А в чем дело, Люсенька? Прячешься, что ли, от кого?» А она на это: «Не твое дело! Проваливай отсюда, пока цел! Мне, – говорит, – только твоей пьяной рожи здесь не хватало, ко всем моим неприятностям!» Я, конечно, обиделся. Может, я к тому времени и принял немного, но не так, чтобы пьяной рожей обзываться. Хотел уже уйти, а тут как раз к дому какая-то черная машина подъехала. Я занавеску приподнял, выглянул. Смотрю, вышли из машины двое, сразу видать – серьезные ребята, и потопали прямо к крыльцу… Смотрю, Люся моя с лица спала, побледнела, прямо затряслась от страха. «Вот, – говорит, – доигрался ты! Все, теперь мне однозначно конец пришел!» Но только тут Прохиндей, который на крыльце сидел, на тех двоих залаял, зарычал, хотел покусать.
Один из них пистолет достал, а второй ему: «Тише, нам шум не нужен!»Пес, который до сих пор внимательно слушал своего хозяина, встал, подошел поближе и негромко зарычал – видно, вспомнил тот героический эпизод своей биографии.
– Ну да, про тебя рассказываю! – ухмыльнулся Павлик, потрепал собаку по загривку и продолжил:
– Видно, хотел этот бандюган его ножом пырнуть, но Прохиндей – пес хитрый, жизнью битый, его так просто не возьмешь, он так ловко отскочил и за руку того бандюгана, видно, укусил, потому как заорал тот от боли. Правда, ножом его все-таки задели. Вот так Прохиндей и лишился глаза. Ну, я тут опомнился, Люсю за руку схватил, потащил в заднюю комнату, там окошко открыл, и выскочили мы с ней в огород. Там перескочили через забор, и привел я Люсю своими тропинками в один дом заброшенный. Там мы ночь и пересидели. Люся вроде оттаяла, говорили мы про старые времена, как в чужие сады лазили, как в озере купались… Только про теперешние свои дела Люся не хотела рассказывать. Как живет, с кем живет, от кого прячется – ничего мне не сказала. А посреди ночи услышали сирену, проехала мимо нас пожарная машина. Потом уже, наутро, узнали, что сгорел Люсин дом… Видно, те двое разозлились, что не нашли ее, и подпалили избушку на прощание. Ну, и пугнуть ее хотели. На следующий день проводил я ее до метро, там мы попрощались, и больше я ее не видел.
Павлик замолчал. Надежда Николаевна немного подождала, потом спросила его:
– И что – больше ты ничего про Люсю не слышал?
Павлик ответил не сразу. Он опустил глаза, потрепал своего пса и наконец снова заговорил:
– Еще один только раз я про нее услышал. От того же Вальки Котова. Вот как дело было… Тетка у него померла, тоже здесь жила, неподалеку, на Елизаветинской улице. Ну, тетка, родная кровь, Валька, понятно, на похороны приехал. Тут же ее и схоронили, на нашем кладбище. Поминки устроили, все честь честью. Вот на поминках мы с ним и поговорили…
Надежда с сомнением взглянула на Павлика. Он перехватил ее взгляд и совершенно правильно понял.
– Сомневаешься? Думаешь, с какого это перепугу он со мной, вот таким, откровенничать стал? А оттого, что мы с ним с самого детства корешились. Ну, и приняли, конечно, хорошо – а как не принять, ежели такой повод! Тетка все же, родная кровь… Я под хорошую закусь сколько угодно выпить могу, а Вальку здорово развезло. Тут-то я его и спросил, не знает ли он, что с Люсей, жива ли. Рассказал ему про ту историю, когда ее дом-то спалили. Ну, а Валя к тому времени был уже никакой. То ли он за кого-то меня принял, за начальство какое-то свое, то ли просто язык развязался, только рассказал он мне все, что знал. Ну, или почти все. «Людмила, – говорит, – была гражданской женой Кренделя. Жила, – говорит, – с ним». Я его спрашиваю: «Что это за Крендель такой?» Валька на меня взглянул, как на дурного: «Что, – говорит, – Кренделя не знаешь? Кренделя, – говорит, – каждая собака знает…»
При этих словах одноглазый пес заволновался.
– Это я не про тебя, Прохиндей! – успокоил его хозяин и продолжил:
– «Каждая собака знает, то есть знала. Бандит, – говорит, – был очень известный. Только больше его нет, сгорел Крендель. Во время стрелки с Пузырем сгорел». – «Как – сгорел?» – спрашиваю. «А так и сгорел, натурально! Прямо, – говорит, – у меня на глазах! Одни головешки от него остались! От него и от его машины! У него, – говорит, – стрелка была назначена, да что-то не так пошло, начали стрелять, потом машины загорелись… в общем, пока мы добежали, да пока машины погасили – все в головешки превратились!» Тут Валя огляделся и на шепот перешел: «Крендель сгорел, а любовница его, Барсукова, осталась. Так что теперь, товарищ подполковник, эту Барсукову кто только не ищет! Думают, что она в курсе последних дел Кренделя…»
– Подполковник? – удивленно переспросила Надежда. – Какой еще подполковник?
– А это он, видать, меня по пьяному делу за начальника своего принял, – пояснил Павлик, заметно приосанившись. Видимо, то, что старый приятель, пусть даже по пьяному делу, принял его за подполковника, очень поднимало его в собственных глазах. – Так что, по всему выходит, Люся к нам приезжала, когда ее Крендель спекся и за ней охота началась. Только и здесь ее выследили…
Павлик замолчал.
– И все? – напомнила о себе Надежда Николаевна. – Больше он ничего не рассказал?
– Больше ничего. Потом он под стол свалился.
Павлик замолчал, потом выжидательно взглянул на Надежду и проговорил:
– Ну, я все, что знал, рассказал, так что давайте, дама, остальные деньги, и разойдемся, как в море корабли. Меня друзья ждут…
Надежда отдала ему остаток денег и отправилась домой.
По дороге она обдумывала новую информацию. Что же ей удалось сегодня узнать? Убитая учительница на самом деле оказалась Людмилой Барсуковой, выросшей в пригородном поселке. Она была связана с каким-то крупным уголовником. Тот, скорее всего, погиб, после чего Барсукова сменила имя и устроилась в школу…