Человек, который хотел понять все

Отчего Таня так невзлюбила девицу, осталось навсегда загадкою. Может, оттого, что та не представилась, а может, из-за обращения по фамилии: Глебова. Неужто не могла в танином досье имя посмотреть? Да и к встрече с товарищем-полковником Таня худо-бедно, а подготовилась: одела костюм с короткой юбкой (не то, чтобы мини, а так … чуть выше колен) и отрепетировала, как будет рыдать. А в разговоре со Змеей голые коленки и рыдания только повредить могли.

Отменив накипавшие на глазах слезы, Таня села на предложенное ей место возле змеиного стола.

«Давай, обсудим задачи твои, Глебова. — без вступления начала кэгэбэшница, перекладывая на столе какие-то бумажки, — Прежде всего, выйдешь ты через мужа своего, на организатора Группы Гордеева.» От удивления Таня подскочила на стуле, но Змея, не глядя на нее, продолжала: «Когда будешь разговаривать с Гордеевым, скажешь, что хочешь к ним присоединиться … — тут она подняла глаза и мило улыбнулась, — Ты ведь художником считаешься?… вот это и используй!» (Если до этой фразы все еще могло закончиться без скандала, то после нее — никогда! Речь шла только о степени грандиозности.) Откинувшись на спинку стула, Таня положила ногу на ногу — так, чтобы голая коленка показалась над поверхностью стола. «И еще скажешь Гордееву, что есть у тебя доступ к ксероксу — афиши о нелегальных выставках множить. Ясно?» Таня кивнула и сексуально улыбнулась. «Вопросы есть?» Таня покачала головой и медленно облизала губы кончиком языка. «Ну, хорошо. — проскрипела кэгэбэшница, неприязненно косясь на голое колено нового внештатного сотрудника, — По выполнении позвонишь вот по этому номеру.» — она поднесла через стол к таниному носу листок с семью цифрами. «И не записывай ничего, Глебова, — раздраженно заметила девица, когда Таня полезла в сумочку, — в голове держать привыкай.» «Записывать? — ужаснулась та, — Ни за что!» — достав губную помаду, она подмазала себе губы и стала сосредоточенно смотреться в зеркальце. Змеиная рука с телефоном повисла в воздухе.

Тут кэгэбэшница, наконец, поняла, что над ней издеваются.

Она положила листок на стол и, покраснев, как рак, прошипела: «Не советую, Глебова, на рожон лезть … мы и не таким, как ты, крылья обламывали.» «Так чего ж сейчас не ломаете?» — дерзко зашипела в ответ Таня. (Она потом карикатуру нарисовала: сидят они со Змеей нос к носу в виде кошек, хвосты распушили и вот-вот сцепятся.) Несколько секунд кэгэбэшница молчала, а потом встала и, загремев дверцей сейфа, достала вчерашнюю подписку о неразглашении: «Узнаешь, Глебова?» Не понимая, в чем дело, Таня кивнула: «Ну и что?» «А то, что есть у нас подозрения, что подписку свою ты нарушила. Проверить придется, уж не обессудь.» «Проверяйте. — с презрением парировала жалкий наскок Таня. — Я об этой гадости даже мужу не рассказала.» Держа клочок бумаги с подпиской в руке, Змея села за стол: «Вот с мужа твоего и начнем: вызовем его сюда, подписочку покажем … — и, заглядывая с угрозой в глаза, — Как бы он только не расклеился от этого, Ваня твой … он ведь у тебя больной, слабенький!»

Дальнейшие действия Тани можно сравнить с игрой классного шахматиста в цейтноте: не имея времени просчитать позицию глубже одного хода вперед, она нашла выигрывающую комбинацию на чистой интуиции.

Ход первый:

Таня заговорщически улыбнулась.

Змея недоверчиво нахмурилась в ответ.

Ход второй:

Продолжая улыбаться, Таня пододвинулась вместе со стулом

поближе к змеиному столу и сделала приглашающий жест рукой -

слушай, мол, чего скажу!

Змея посунулась лицом поближе — ну, что такое? Подписку она

опасливо держала на отлете.

Ход третий:

Издав ушераздирающий взвизг, Таня вцепилась подлюге в волосы

и потащила ее за голову через стол.

Змея выпустила из рук злополучную подписку и впилась когтями

в танины запястья.

Ход четвертый, выигрывающий:

Таня протащила Змею по столешнице за волосы и свалила по эту

сторону на пол. Потом спокойно обошла вокруг стола и подобрала

заветную бумажку.

Оставшееся (сожрать подписку, не запивая водой) было делом техники — она справилась с этим прежде, чем врагиня поднялась на ноги. Тут на мгновение стало страшно: контрразведчица блокировала выход и, кажется, собиралась бить Таню приемом каратэ. Однако все занятия по силовым единоборствам в своем кэгэбэшном университете Змея, видно, прогуляла: не пытаясь вступить с классовым врагом в рукопашный бой, она вытянула шею, прижала руки к груди (совсем как певица, готовящаяся взять высокую ноту) и пронзительно завизжала. Но на беду ее рабочий день уже закончился, а перерабатывать на боевом посту первоотдельцы оказались не любителями — весь шестой этаж был пуст. Брезгливо обойдя шарахнувшуюся в сторону, но не прекратившую визжать, девицу, Таня беспрепятственно вышла из кабинета и плотно прикрыла за собой дверь.

В тот вечер Таня провела на Патриарших более двух часов — и пришла к выводу, что не допустила ни одной ошибки. Змея просто не оставила ей другой возможности — всякая на танином месте поступила бы так же! Что же касается грядущих неприятностей — так к ним нужно относиться философски: ну, не будет у нее персональной выставки … ничего, выживет. А в крайнем случае — пойдет к Гордееву и вступит в Группу против соцреализма. Она ж все-таки художником считается — надо использовать.

Неприятности начались на следующий же день: в два позвонила Алка Конопельская из выставочного зала и, биясь в истерике, сообщила, что по звонку из райкома танину выставку отменили. Что-то нужно делать! Срочно звони в Министерство Культуры!! Скорее, что же ты сидишь, как мертвая!!! Алка била крыльями еще с полчаса, а потом хлопнула трубкой, очевидно решив, что Таня от горя помешалась.

В три явился лейтенант Муравьев из шестнадцатого отделения милиции брать показания по жалобе от гражданки Ж.Кумысниковой: нанесение побоев с легкими телесными повреждениями. Мило побеседовав с Таней и составив протокол, лейтенант попросил у нее перед уходом телефончик.

А еще через час Таню и начальника ее отдела Плискина вызвали к замдиректора по оргвопросам на обсуждение «безобразного поступка м.н.с. тов. Глебовой, выразившегося в нападении ею на сотрудницу первого отдела тов. Кумысникову». При разбирательстве присутствовал и товарищ-полковник, но за все полтора часа не проронил ни слова, сидя мрачнее тучи в углу под вешалкой (у Тани осталось парадоксальное впечатление, что он отчасти на ее стороне). А вот Плискин, наоборот, проявил себя, как полное дерьмо, — продал со всеми потрохами … и, хоть окончательного решения принято не было (договорились продолжить завтра в двенадцать), дело шло полным ходом к увольнению.

Таня чувствовала себя, как волк, обложенный со всех сторон красными флажками, однако, при всем при том, нисколечко не боялась. Она переживала только за Ивана — тот пока ничего не знал, ибо работал по хоздоговору в Загорске и в Москву наезжал только на выходные.

По всем признакам, кульминация планировалась властями предержащими на второй раунд разборки. Таня пришла в Институт в 11:45, под лепетание охаживавших ее подруг сняла плащ и ровно в 12:00 постучала в дверь замдиректора по оргвопросам. Первым, кого она увидала внутри, — был Давид; «Подождите за дверью, Глебова.» — холодно сказал он. Таня спокойно кивнула и вышла — и стремглав бросилась в ближайший туалет, где ее вырвало. Стоя около раковины и умываясь, она увидела в зеркале, как дверь за ее спиной с грохотом отмахнула в сторону и в туалет на всех парах влетел Бегемот. «Танька, — ужаснулся он, — ты чего здесь стоишь? Тебе ж к замдиректора надо!» «Т-т-т … — танин подбородок почему-то заходил ходуном, — Ф-ф-ф!» «Что? — вытаращил глаза Бегемот, — Ты чего, мать, совсем рехнулась?» Но Таня не отвечала: громко рассмеявшись, она зарыдала — с ней случилась истерика.

Что произошло в кабинете замдиректора и как, находясь в Архангельске, Давид прослышал о случившемся, Таня не узнала никогда. Он только обмолвился, что Хамазюк оказался страшно зол на Кумысникову («Изгадила все дело, дура!») и что это обстоятельство ему, Давиду, сильно помогло. А когда Таня, наконец, встретила своего спасителя наедине (в его кабинете, вечером того же дня) — тот был заметно пьян и до крайности раздражен (но не на нее, а вообще), из чего она сделала вывод, что ему пришлось товарища-полковника угощать.

Так или иначе, но, начиная с этого момента, неприятности пошли на убыль семимильными шагами. В Институте скандал уладился за два дня: Давид сумел переквалифицировать танины действия из уголовно-политических в антиобщественные. Ну как, если бы они с Ж.Кумысниковой подрались на рынке, а не при исполнении той служебных обязанностей. И как Давиду такие дела удавалось проворачивать?! (Глупый Бегемот даже стал капать, что это подозрительно — уж не кэгэбэшник ли он скрытый?… Да только Таня знала, что не кэгэбэшник, и Бегемоту дала заслуженный отпор.) Кстати, Давид этой историей Таню ни разу не попрекнул, ни единым словом! Но все равно она чувствовала себя виноватой — и, как провинившаяся собака, заискивающе вертела хвостом, подскуливала и тыкалась в его руки мокрым холодным носом …

Остальное уладилось как бы само собой. Ж.Кумысникова из милиции свое заявление забрала (сказав лейтенанту Муравьеву, что поганку Глебову простила). В райкоме обошлось не так гладко: после трехсторонних переговоров (Таня — райком — Министерство Культуры РСФСР) все до одной картинки пришлось таскать на утверждение ко второму секретарю. И он-таки с десяток зарубил, зараза, включая одну танину любимую — «Дачу для Зобицкой» … ну, здесь уже ничего не попишешь! Неожиданно упорными оказались институтские комсомольцы: тягали Таню на проработки три раза, требуя сказать, как дошла до жизни такой. Таня не говорила, а лишь презрительно смотрела в окно, — в результате чего из комсомола вылетела. Ну, и плевать — она на дипломатическую работу не собиралась.