Человек разговаривает с ветром

— Сиди, сиди, — снова перебил его подполковник. — Брошюрку-то, конечно, рвать не следовало бы, но уж раз так получилось… В бою — там, правда, долго думать не приходится, под горячую руку порвешь и не заметишь. И у нас на фронте всякое бывало. Зато пойдет такая листовка по цепи — один прочтет, скажет: «А чем я хуже?» Другой прочтет и приободрится: «Знай наших!» Глядишь, и боевой дух выше, и прут ребята вперед — кого хочешь сомнут. Словом, ты, брат, молодец! Действовал прямо-таки по-фронтовому. Как вы считаете, майор?

— Думаю, что так и надо было действовать, — улыбнулся замполит.

И Басов, и незнакомый подполковник казались теперь Крошкину какими-то необычайно симпатичными. От недавнего настроения не осталось и следа. Он словно посмотрел на себя со стороны, по-новому оценил то, что сделал на вчерашних учениях, и сам проникся к себе уважением. На душе у него стало легко и захотелось сделать еще что-то хорошее, важное, чтобы приятно и хорошо было всем.

Капитан-лейтенант В. Протасов

ЧЕЛОВЕК РАЗГОВАРИВАЕТ С ВЕТРОМ

Этот остров вы не найдете на карте. Вместо него там стоит обозначение маяка — темно-желтый круг.

А остров все же есть. Маленький, отрезанный от материка узкой полоской воды, он напоминает подкову. На одном конце подковы высится белая цилиндрическая башня маяка, на другом — бревенчатый кургузый домишко, в котором живем мы, моряки отдаленного поста.

Берега острова крутые, скалистые, и лишь в изгибе подковы, у двугорбой сопки, зеленеет распадок. Распадок сбегает к морю. Берег здесь отлогий и песчаный. Когда светит солнце, мокрый песок похож на янтарь.

Днем и ночью бьется неугомонное море о сырые прибрежные скалы. От моря вверх по сопке карабкаются низкорослые дубы. Сердитый ветер треплет их причудливо изогнутые ветви.

На вершине сопки — мачта и служебное помещение нашего поста. С побережья острова мачта напоминает спичку. У мачты я замечаю крошечную фигуру человека. Это наш новый командир мичман Стебелев.

Уже не первый день Стебелев появляется на сопке. Мне это непонятно. А мой друг Васька Железнов говорит, что мичман ходит туда разговаривать с ветром. Это, конечно, Васькина философия. Он вообще любит глубокомысленные фразы. Но почему он повторяет чужие слова? Обычно красноречие так и выпирало из Васьки. А «разговаривать с ветром» — это любимая фраза Стебелева.

Стебелев… Он появился у нас совсем недавно, ранним утром. Мы стояли в кубрике, переминаясь с ноги на ногу. Мичман, высокий, худощавый, с горбатым носом на красном обветренном лице, смотрел внимательно, спокойно и, казалось, ощупывал каждого из нас осторожными голубыми глазами. Мы молчали, а мичман сказал:

— Моя фамилия Стебелев, назначен к вам командиром поста, теперь будем служить вместе.

Мы недоверчиво разглядывали нового командира.

— Ну, молодцы-гвардейцы, пойдем поговорим с ветром, — произнес Стебелев и первым шагнул на улицу.

Мы довольно нестройно двинулись за ним. У курилки, которую представляла врытая в землю бочка и большой бурый камень, невесть как попавший сюда, мичман остановился. Большими узловатыми пальцами он вытащил из кармана помятую пачку «Севера» и сказал:

— Закуривайте.

Матросы потянулись за папиросами.

— Хозяев, стало быть, среди вас нет? Все временные, прикомандированные? — Стебелев глубоко затянулся, и его голубые глаза насмешливо глянули на нас из-под густых, словно щетки, бровей.

Мы непонимающе уставились друг на друга, а мичман продолжал:

— Курилку-то для себя можно было по-человечески сделать. Или боитесь руки запачкать?

Нам стало стыдно.

Васька Железнов толкнул меня в бок. На его толстой курносой физиономии была написана смертельная тоска. Очевидно, разговор, начатый Стебелевым, явно не устраивал Ваську. Он вполголоса запел:

Не кочегары мы, не плотники…

Мичман смял папиросу, бросил ее в бочку и посмотрел на Ваську:

— А вы артист, Железнов.

Слова Стебелева застали Ваську врасплох. Ему было непонятно, откуда новый мичман знает его фамилию.

Васька испуганно заморгал глазами, и его лицо приобрело глупое выражение.

— И конечно артист с лопатой не знаком? — спросил мичман.

Васька молчал и носком ботинка ковырял землю.

— Ничего, сынок, не горюй. Это дело поправимое, научим, — как-то тепло произнес Стебелев и улыбнулся. — А сейчас, молодцы-гвардейцы, засучивай рукава, будем строить курилку.

Он первым стащил с худых, острых плеч китель, закатал рукава тельняшки. Потом взял валявшуюся у дровяного сараюшки лопату и с хрустом вогнал ее в землю.

Мы стояли разинув рты. Для нас это было ново. Подобного еще не было.

Прежний командир поста старшина Тулупов вел себя иначе. Помнится, как по утрам в кубрике раздавался его раскатистый бас:

— Па… а… а… дъем!

Мы вскакивали с коек и смешно топтались на холодном дощатом полу, пытаясь быстрее натянуть ботинки.

Васька всегда опаздывал. Тулупов выводил его из строя и короткими толстыми пальцами махал перед Васькиным носом:

— Я вас, Железнов, научу… А для порядку — пару рябчиков.

«Пара рябчиков» — на языке Тулупова — это два наряда вне очереди.

Васька мотал рыжей головой и скучно смотрел на нас.

Собственно, старшину мы мало интересовали. В кубрике он бывал редко. Большую часть дня Тулупов проводил на своем огороде. Ему помогала жена — полная, добродушная женщина.

Детей у старшины не было. Жена иногда жаловалась нам: «Илюша-то мой детей не схотел, для себя, говорит, пожить надо». И Тулупов жил для себя. Чего только не было в его хозяйстве: свиньи, куры, гуси. Мы не понимали, зачем все это нужно старшине на острове, где, кроме него и нас, никого не было.

Старшину мы не любили. Особенно недолюбливал его Васька. Однажды Тулупов обнаружил в неряшливом Васькином рундучке книги. Васька любил читать, и книги у него можно было найти даже под подушкой. Тулупов собрал книжки, аккуратно перевязал их шкертиком и, похлопав по стопке, произнес:

— Вальтер Скотт, понимаете…

Васька молчал, а Тулупов нудным голосом добавил:

— В следующий раз накажу.

«Накажу» — любимое слово Тулупова. Он произносил его веско, со смаком, уставившись на провинившегося маленькими сонными глазками.