Человек с крестом

Замечены были и странности. Служил новый священник как-то небрежно, будто шутя, и всегда спешил. А потом уж совсем непонятное произошло. Как-то к нему явилась старушка с довольно взрослой внучкой, учившейся не то во втором, не то в третьем классе, и попросила окрестить девочку.

Священник обратил внимание на ее заплаканные глаза.

— Отчего же это мы плачем? — он смахнул слезу с ее бледной щеки. — Так как же? — мягко повторил он свой вопрос.

Девочка, насупившись, молчала.

Старушка злобно дернула за руку внучку.

— Чего молчишь? Отвечай батюшке…

— Не надо, не надо так. Она же дитя, — остановил священник старушку.

— Учить их, нехристей, надо. Сей минут целуй батюшке руку!

Десятков изменился в лице.

— Что вы делаете? Разве можно к этому приучать ребенка?

Старушка опешила.

— А как же, батюшка! Ведь смолоду нас этому учили…

— То вас учили, а сейчас другие времена, — и он снова обратился к девочке: — А ты сама-то хочешь креститься?

У девочки глаза наполнились слезами. Она молча отвернулась от священника.

— Эх, старая, старая! — Десятков вздохнул. — И сколько вас таких на свете?

Старуха совсем ничего не могла в толк взять.

— А ведь она большая, — укоризненным тоном продолжал Десятков. — Умишко-то еще малый у нее, да свой. Ты ее-то спросила?

— А как же, батюшка. Сказала ей, сказала. Только, вишь ты, не желает. Пионерка, говорит, нельзя ей, засмеют ее, дуру…

— Вот оно что! А галстук где? — обратился отец Иосиф к девочке.

Девочка расплакалась.

— У у нее. Она… она сорвала… Сорвала его. Грех, говорит… Дьявольские знаки ношу… А я… я не хочу… Не хочу крест носить Мальчишки меня дразнят, свистят на меня, за косу-у дергают. Не хочу я!

Она с неожиданной силой выдернула руку из скрюченных пальцев старухи.

— Вот что, старая. Неволить девочку не смей. Наш с тобой век прошел, куда ты ее тянешь? А галстук носи, носи, не бойся. — Он погладил девочку по голове.

С той поры среди паствы пополз слух, что к ним в церковь прислали какого-то странного попа.

О пересудах узнал наконец и настоятель. Он спросил Десяткова:

— Отец Иосиф, правду говорят, что будто вы не стали крестить эту девочку?

Десяткова ничуть не смутил этот вопрос. Было видно: он ожидал этого вопроса и готов ответить на него.

— Правда, отец Василий. И строго-настрого наказал глупой старухе, чтоб не смела неволить ни девочку, ни кого другого. Да и как можно иначе? Кулаком веру не вбивают. Уж не обессудьте, мнение мое твердое на этот счет.

Наступило молчание. Десятков с каким-то детским любопытством смотрел на настоятеля, ожидая, что он скажет в ответ. А тот тяжело дышал, смотрел куда-то в сторону и молчал.

Молчание затянулось. Разговор происходил во дворе, за церковной оградой. Они уютно уместились на скамейке под мощной шапкой тополя и почти касались плечами друг друга. Со стороны — мирно, тихо и ласково ведут беседу два престарелых священника, но ни тишины, ни мира не было в душах этих людей. Тревога и беспокойство прочно завладели обеими этими душами… Мир оставил эти души.

Отец Иосиф хотел уже встать, но чувство деликатности и почтения к старшему удержало его. Пришлось Десяткову терпеливо ждать.

Нарушил молчание Проханов.

— Да, отец Иосиф… Непонятный какой-то случай.

— А что ж его не понимать. Я действую согласно совести своей.

— Помилуйте, отец Иосиф! Сами-то вы в здравом уме?

— А как же. Рассудок мой ясен и здоров, хоть тело и дряхло. Годы, годы, отец Василий, что поделаешь?..

— Ах, оставьте, прошу вас. Как вы не понимаете: если мы будем так действовать и дальше — останемся без прихода. Куска хлеба некому будет подать.

— Ну, отец мой, я так не думаю. На наш с вами век хлеба хватит. И чего уж греха таить, не только ведь хлебом насущным питаемся.

— Жаловаться пока не приходится, живем безбедно, только надолго ли?

— Вот и я о том же думаю. Долго ли будет терпеть нас с вами государство наше?

Проханов резко выпрямился.

— Вы это о чем?

— О нас с вами, отец мой.

— В каком это смысле?

— Да в самом прямом. В самом что ни на есть прямом. Мы с вами стоим поперек пути людского…

Проханов тяжелым, пристальным взглядом окинул суховатую, согбенную фигуру Десяткова.

— Отец Иосиф! Вы верите в дело, которому служите?

Десятков встрепенулся, оживился, но, взглянув на собеседника, как-то сразу потух.

— Позвольте и мне спросить вас, отец Василий. Этот вопрос задан с намерением сообщить мой ответ епископу?

— У меня от владыки секретов нет. Да и как иначе? Вы меня должны понять, почтеннейший отец Иосиф…

— Конечно, конечно, — миролюбиво произнес Десятков. — Вы настоятель. Я тому не судья. А ежели ответить прямо на ваш вопрос, отец мой, то… Нет, не верю. И давно уже не верю.

Проханов драматично схватился за грудь.

— Так какого же вы?!. — он перекрестился. — Прости мою душу грешную.

— Я понимаю, понимаю, отец мой. Вы хотите спросить, зачем же я в церкви? А я отвечу. Уж лучше я, чем какой-нибудь фанатик бездумный:

— Но почему?! Господи боже мой! Вот не думал, не думал вести такой разговор на старости лет.

— От меня вреда людям меньше. Нет-нет и удержу кой-кого от трясины. Направлю на путь истинный…

Проханов снова перекрестился и сурово спросил:

— А что вы называете путем истинным?

— Путей истинных много, отец мой, кому какой посоветуешь. А ежели молодой запутался, так я на школу ему указую перстом. Пусть себе учится, ума набирается. Зачем ему церковь? Она для старушек, пусть они к нам ходят, если нет другой утехи. Так-то вот, полагаю, лучше будет. Блюду человеческую совесть, отец Василий. Блюду и блюсти буду.

Проханов смотрел на Десяткова широко раскрытыми глазами. Никогда еще в своей жизни он не был так изумлен. Да разве о таких вещах говорят? Мало ли что в голову не приходит. Нельзя так откровенничать в его положении.