ЧЕЛОВЕК

А у Яны был обыкновенный невроз, за неврозом последовала неврастения, за ней психозы и психопатия, вылившаяся в попытку свести счеты с жизнью. Только после того, как Яну увезли в больницу, Роберт Эмильевич от нее на время отстал.

Без дочери он не находил себе места. Некого было жизни учить, кроме Яны, его никто не слушал. За семнадцать лет, с момента ее рождения, он ни дня, ни ночи, ни часа, ни минуты не мог прожить без нее. Его трясло крупной дрожью, он впервые за сорок лет выпил водки.

Все то время, пока Яна лежала в больнице, он пил. А как только ее выписали, он кинулся к ней и не узнал своего ребенка. Он хотел было взяться за нее с удвоенной силой, но не получилось. Дочка из больницы вышла другой. Это была не девочка Яна, которую он знал, а созревшая и закалившаяся в страданиях женщина.

Когда Роберт Эмильевич, отбросив бутылку в сторону, подошел к ней с набором привычных отмычек, то сначала даже и не разобрал того, что она ему сказала.

После того, как Яна повторила сказанное и подтвердила ему это словами: «Ты не ослышался», Роберт Эмильевич, находясь в замешательстве, смог произнести только одно:

– Вы ругаетесь, как грузчик.

Затем были вопли:

– Они испортили мне ребенка! Это не Яночка, это Иуда в юбке! Это предатель! Это помойка!

И много других, подобных слов выкрикивал Роберт Эмильевич на территории больницы.

То, что Яна давно уже была не ребенком, этого он и знать не хотел. Не хотел он признавать очевидного, что Яна росла, развивалась, умнела. На самом деле дочка ему не как личность была нужна, а как кукла - марионетка, которой можно было бы постоянно управлять, дергая за ниточки.

Но ниточки истлели, а он этого не заметил. И пошел, как говорят спортсмены и ракетчики, «обратный отсчет». Пришла очередь самому Роберту Эмильевичу испытать на своей шкуре, что такое невроз, неврастения, психозы и психбольница.

После выписки был хор в самодеятельности, где он пел фальцетом, и ванна с водой, та самая, в которой он принимал роды.

И даже то, что до него, ушедшего в жизнь вечную, первой дотронулась дочка, было очень символично, так как это ставило жирную точку в их весьма непростых и противоречивых взаимоотношениях.

В самоубийстве отца Яна винила только себя, я ее не разубеждал. Она совершенно не помнила того, что по его вине, перед тем, как попасть в больницу резала себе вены.

Однако воспитание Роберта Эмильевича не прошло даром. Как-то зайдя к Яне в гости, я увидел на стене плакат. Надпись на плакате гласила: «Я, Яна Робертовна Прутикова - самый плохой человек на свете». Эти слова, как заклинание, она повторяла по утрам, как только просыпалась и по вечерам, перед тем, как лечь спать.

– Зачем ты это делаешь? – Поинтересовался я.

– Не спорь со мной, - опустив глаза, затараторила Яна. – Я, видимо, на самом деле, очень плохой человек. Да, да, да, да.

– Хорошо, пусть так. Но, с чего такая убеждённость?

– С того, что вокруг одни подлецы, негодяи, воры да мошенники. Я все это вижу, понимаю и осознаю. Сама же себя со стороны я наблюдать не могу. Значит, точно такая же, если не хуже.

– Если задумываешься об этом, то не так все плохо, - смеясь, ответил я.

Яна оживилась, подняла глаза и стала со мной говорить нормальным языком, а не скороговоркой.

– На самом деле я повесила этот плакат по причине возросшего во мне самомнения. Чтобы не возгордиться. И повторяю все это каждый день только для смирения. Мне сейчас нужно смириться. До этого у меня самооценка была низкая, и на месте этого плаката висел другой. Там было написано: «Я, Яна Робертовна Прутикова, самая умная, самая красивая, самая обаятельная, самая привлекательная». Вот. Как только самооценка поднялась, плакат сняла. Но, я с самовнушением переборщила. Самомнение во мне стало зашкаливать. Вот и сделала новую мантру.

– А без этих словесных костылей ты передвигаться уже разучилась? Не можешь двигаться, без подобной помощи?

– Так других же помощников нет. На тебя же нельзя понадеяться.

– И не надо. Не надо на кого-то или на что-то надеяться, кроме себя самой. Сама себе не поможешь, никто не поможет. Запомни это, - сказал я.

И Яна это, видимо, запомнила, так как обо мне совершенно забыла. Я на нее не сержусь. Всего ей хорошего.

2001 г.

Пари

Историю свою начну с конца.

Приехал я к матушке и стал жаловаться:

– Строил планы, - говорил я, - имел идеалы, а сейчас ничего. Ничего не хочется.

– Выпей водки, - улыбаясь, сказала мама.

– И водки не хочется. Не вижу смысла.

– Смысл, все же ищешь? Значит, не совсем пропащий. Помучаешься, поплаваешь в океане страстей, и выберешься на берег.

Так утешала матушка.

А началось все со спора, который должен был показать, у кого из нас с Ульяной, больше силы воли. Кто будет в доме хозяин. Собственно, Ульяна сама всю эту кашу заварила. Устав от моей четырехмесячной пьянки, сказала:

– Любимый, хватит пить. Ты склонен к алкоголизму.

– А тебе, любимая, - сказал я, - хватит говорить с подругами по телефону. Ты склонна к болтливости. Сможешь удержаться, не болтать часами, слово даю, и капли в рот не возьму.

– И сколько удерживаться?

– Всего одну неделю. Позвони подругам, объясни. Скажи: «Недельку потерпите. Любимый зарекается навсегда бросить пить». Подруги, надеюсь, поймут.

– Не хочу никаких «слово даю», потому что все это несерьезно. Ведь на самом же деле не выдержишь.

– Ты, сплетнезависимая, бесхарактерная, - закричал я в исступлении, - обвиняешь меня в том, что у меня нет силы воли? Давай! Давай, испытаем друг друга. Возьмем отпуск на месяц, закупим продуктов, запремся и посмотрим, чья возьмет. Тебе будет можно все, кроме разговоров по телефону. А мне нельзя будет пить. Ни водки, ни пива, ни кваса. Давай поспорим! Давай заключим пари!

– Ты законченный алкоголик, - закричала, не выдержав, Уля.
– Ты и одного дня не выдержишь. У тебя же интоксикация начнется. Понос, рвота, пятое-десятое.