Chercher l'amour… Тебя ищу

— Сережа…

— И одну, и вторую, — совсем не унимаюсь. — Им будет трудно в жизни. Такие, знаешь, высокомерные, но низкорослые стервы. Я начинаю сочувствовать Петруччио. Вляпался в Тоньку, как муха в жидкое варенье. А Костя… Она практически затянула нас в их супружескую кровать. Для чего? Для чего, чикуита?

— Хочу, чтобы у них все вышло. Слышишь? — ладонью упираясь в мою грудь, медленно приподнимается.

— А мне на это наплевать. Пусть сначала одного до ума доведет и с его отцом по совести и обстоятельствам разберется.

— Специально злишься?

— Фух! Для того чтобы злиться специально, чика, нужен охренительный талант, а я так, как говорится, слабый молодой, только-только начинающий пацанчик. Спи, я сейчас вернусь, — отстраняюсь от нее, опускаю на пол ноги и оставляю на кровати покрывало, закидывая свою половину на нее.

— Не надо, — Женька шепчет в спину.

— Я покурю и все.

— Я тебя прошу, — она уже сидит в кровати, поджав к груди острые колени и зажав в зубах махровую простыню, которую обильно смачивает слюной и капающими слезами. — Перестань…

Я не пью… Не пью… Я просто не могу уснуть. Сначала сигареты, потом бесконечный чисто черный кофе, потом прогулки под луной и лунатизм потрепанного жизнью и старшей дочерью героя, а на финал… Любимый джин. Пока один бокал, но Женя помнит, что по желанию возможно больше.

Глава 8 (Не)серьезно

— Замерзла? — дергаю женское тело, прижатое спиной к моей груди. — Дрожишь, как зайчик.

«Тук-тук, тук-тук, тук-тук!» — словам неровно вторит маленькое нервное сердечко.

— Немного волнуюсь, — крутит головой в попытках посмотреть в глаза. — Можно?

— Волнуешься? О чем? Или за кого, Лесь?

— Это твои друзья, Свят, — водит пальцем по тыльной стороне моей ладони.

— Не совсем, — хмыкаю и вздергиваю верхнюю губу.

— Это твоя семья, — быстро исправляется.

— Не совсем. Не совсем, Алёнушка, — подбираю подбородком ерзающую перед и подо мной светло-русую макушку и еще крепче, и теснее впечатываю беспокойную в себя. — Мне кажется, у тебя температура. Плохо себя чувствуешь?

— Я здорова. Сказала же, волнуюсь.

— Психотерапевт, похоже, начинает сильно заводиться? — хихикаю, вдохнув побольше воздуха, я замираю с выдохом и полоумным взглядом стопорюсь на подъездной дороге, по которой неспешно катится огромный черный зверь, изголодавшийся за человеческими особями.

— При чем тут это?

— Сохраняем спокойствие — формируем дзен, — пасу глазами машину Алексея, подмигивающую нам дневным холодным светом огромных, безобразно выпуклых фар. — Все будет хорошо. Тебе понравится.

— Ты думаешь?

— Уверен.

И потом, это же не марш-бросок на тридцать-сорок километров в тыл непредсказуемого по своей жестокости врага, а всего лишь выезд на природу с одной хорошей целью — передать меня, как начинающего батрака, постоянным клиентам, от которых у Смирнова, на самом деле, нет отбоя и которым, так уж вышло, нет края и конца.

— У тебя неправильное понимание, Святослав.

— Не претендую. Кто из нас двоих дипломированный специалист-профессионал?

— Господи! — так и вижу, как она почти одухотворенно закатывает глаза.

— Такой и останешься, — совершаю легкий жим и попадаю пальцами на тоненькие ребра, прикрывающие нежную грудную клетку. — Ой, а что это у нас такое?

— Останусь? Не смешно и, между прочим, неприятно и даже больно. Ты хоть знаешь, сколько нервных окончаний здесь сосредоточено?

— Эрогенная зона, м?

— Нет, — бормочет. — Я боюсь щекотки, Святослав. Не надо.

— Ревнивая, да?

— Нет.

— Тогда смешливая?

— Что ты там про «так и останусь» говорил? Какой останусь и где?

Надеюсь, что не перевру детское поверье о том, что:

— Есть предположение — еще в глубоком младенчестве сформировалось, — как только у кого-то глазоньки ползут под брови, задевая мозговую оболочку, подскрёбывая серое желеобразное вещество…

— Фи-фи! Чего-чего? Тебя в школе, видимо, плохо и некачественно учили. Биологию прогуливал? Естествознание — не твой предмет?

Зато по физкультуре и начальной военной подготовке было стабильное «отлично» и грамоты за суперспособности в непростом тяжелом деле.

— Тихо ты, не перебивай, когда старшие в эфире говорят.

— Ладно-ладно. Между прочим, мне уже тридцать лет. Вот так! — гордится юным возрастом или меня стебёт?

Да ты стара, свет Елена, красна девица! Стара, как моя порохом посыпанная жизнь!

— Заканчивай заливать, Алёнушка.

— Не называй меня так, пожалуйста, — обиженкой гундосит.

— Как?

— Лучше «Леся», Свят.

— Сигнал принят, Шепелева. Я могу придумать тебе персональный позывной, если ты будешь не против.

— Обойдусь, пожалуй. Или по фамилии тогда уж. Тоже, кстати, хорошо! — с ноги на ногу переступая, произносит.

— Бежишь куда-то или хочешь в туа…

— Я тебя сейчас ударю, Святослав. Лучше бы ты был так откровенен на сеансах. Любишь о ерунде болтать? Или ты меня так отвлекаешь?

— А о чем еще с красивой женщиной разговаривать?

О крови, об оторванных конечностях, о ночных вылазках, о дружеском огне, под которым сгинула не одна вновь прибывшая на нулевой рубеж рота молодых бойцов, о некомпетентности толстопузых идиотов…

— Это в рамках терапии, Святослав. Пожалуйста…

— Мы договорились, кажется, что я буду посещать другого мозгоправа, хотя по-прежнему считаю…

— Ты не прав! — шустро обрывает. — Не прав, не прав. Как донести-то? Почему ты такой упрямый? Почему неконтактный? Почему ты…

Это, что ли, крик о помощи? Похоже, Леночку сильно под откос моя замороженность несет.

— Ты меня перебила, Елена Александровна?

— Пошла на упреждение. Нанесла превентивный психологический удар. Знаешь, что это такое?