Черепаший вальс

— Конфетка, он тебя тоже всю облил! — сказал Марсель, забирая у нее малыша.

— Словно он в вас обеих нарочно целился, — засмеялась Зоэ. — И правильно, представляю, как ему надоело, что все непременно хотят его целовать и тискать. Детей надо уважать, нечего к ним лезть без разрешения.

— Пойдемте в ванную, приведем себя в порядок? — предложила Жозефине Жозиана.

— Тем более что это дело начинает жутко вонять, — заметила Гортензия, зажимая нос. — Никогда не заведу ребенка, от него столько вони!

Младший обиженно посмотрел на нее: «А я-то считал тебя своим другом!»

В спальне Жозиана предложила Жозефине взять одну из ее чистых блузок. Та согласилась и стала раздеваться, смеясь:

— Это не отрыжка, а извержение какое-то! Вам надо было назвать сына Везувием!

Жозиана достала из шкафа две белые блузки с кружевным жабо, одну протянула Жозефине. Та поблагодарила.

— Не хотите принять душ? — смущенно предложила Жозиана.

Она вдруг поняла, что белое кружевное жабо совсем не в стиле Жозефины.

— Нет, спасибо… у вас просто поразительный сын!

— Иногда я сомневаюсь, нормальный ли он… Уж очень опережает свой возраст!

— Он мне напомнил одну историю… В Средние века ребенок защитил свою мать на суде. Женщину обвиняли в том, что она зачала дитя во грехе, отдавшись мужчине, который не был ее мужем. Ее должны были сжечь заживо, но она предстала перед судьей с ребенком на руках.

— Сколько ему было лет?

— Столько же, сколько вашему. И вот мать высоко подняла ребенка и обратилась к нему: «Возлюбленный мой сын, из-за вас я должна принять смерть, которой не заслуживаю, но кто поверит правде?»

— И что дальше?

— «Ты не умрешь по моей вине, — провозгласил ребенок. — Я знаю, кто мой отец, и знаю, что на тебе нет греха». При этих словах все кумушки, что присутствовали на суде, разинули рот от изумления, а судья, решив, что не расслышал, попросил ребенка разъяснить его слова. «Нельзя отправлять ее на костер, — провозгласил тот, — ибо если предавать огню всех, кто имел дело не только с законным мужем или женой, никто из присутствующих не избежит этой кары!»

— Он так хорошо говорил?

— Так написано в книге… А в конце он добавил: «И я лучше знаю моего отца, чем вы вашего», — чем заткнул рот судье, который тут же оправдал мать.

— Вы придумали эту историю, чтобы меня успокоить?

— Нет! Я прочла ее в одном из романов о рыцарях Круглого стола.

— Хорошо быть ученой. Я-то недалеко продвинулась в учебе.

— Зато вы знаете жизнь. И это полезней любого диплома!

— Вы добрая. Но мне иногда не хватает культуры, образования. И это уже не наверстаешь!

— Да почему же? Всегда можно наверстать, это точно, как дважды два — четыре!

— Это даже я знаю…

И Жозиана, успокоившись, шутливо пихнула Жозефину в бок. Та от удивления замешкалась — и дала сдачи.

Так они подружились.

Сидя на кровати и застегивая одинаковые блузки с жабо, они говорили обо всем на свете. О маленьких детях и детях взрослых, о мужчинах, которых считали большими и сильными, а они оказались маленькими и слабыми, и о том, что случается и наоборот. О, эти разговоры ни о чем… Просто чтобы узнать друг друга, одной фразой вызвать на откровенность или закрыть тему, поймать быстрый взгляд из-под пряди волос, улыбку — скупую или щедрую. Жозиана поправила жабо на блузке Жозефины. В спальне царили мир, покой и нежность.

— Хорошо у вас…

— Спасибо, — сказала Жозиана. — Знаете, я побаивалась этого обеда. Не хотела с вами встречаться. Я вас представляла совсем не такой…

— А какой? Вроде моей матери? — улыбнулась Жозефина.

— Да, я недолюбливаю вашу мать.

Жозефина вздохнула. Она не хотела плохо говорить об Анриетте, но при этом вполне понимала чувства Жозианы.

— Она обращалась со мной как со служанкой!

— Вы очень любите Марселя, правда? — вполголоса спросила Жозефина.

— О, да! То есть полюбила-то не сразу. Он был слишком нежный, мне прежде приходилось иметь дело со злыми, грубыми людьми. В благородство я не верила. А потом… у него такая чистая душа, что я под его взглядом будто в роднике отмываюсь. Он все мои беды с меня смыл. От любви я стала лучше, добрее.

Жозефина подумала о Филиппе. Когда он смотрит на меня, я чувствую себя могучей, прекрасной, отважной. Ничего больше не боюсь. Десять с половиной минут счастья… она непрерывно прокручивала в голове фильм о поцелуе над индейкой.

Она покраснела и вернулась мыслями к Марселю.

— Он так долго был несчастен с моей матерью… Она ужасно с ним обращалась. Мне было больно за него. Да и мне куда лучше живется с тех пор, как я перестала с ней общаться.

— Давно?

— Уже года три. Как раз когда ушел Антуан…

Жозефина вспомнила отвратительную сцену дома у Ирис: мать тогда просто раздавила ее своим презрением. Бедная моя дочь, не способна ни мужа удержать, даже такого жалкого, ни денег заработать, ни добиться успеха, как же ты теперь будешь выкручиваться одна с двумя детьми? В тот вечер Жозефина взбунтовалась. Выплеснула все, что накопилось в душе. С тех пор они ни разу не виделись.

— А моя мать умерла. Если такую можно назвать матерью… Ни ласки, ни поцелуя, одни тычки да ругань! Но на похоронах я плакала. Горе, оно как любовь, контролю не поддается. Перед открытой могилой на кладбище я думала о том, что это была моя мать, что какой-то мужчина любил ее и сделал ей детей, что она смеялась, пела, плакала, надеялась… Она вдруг стала для меня человечней.

— Знаю, я иногда говорю себе то же самое. Что надо бы помириться, пока не поздно.

— Вы с ней поосторожней! Так окрутит, живо в дураках останетесь…

— Я и так всю жизнь в дурах живу.

— Ну нет! — запротестовала Жозиана. — Это не про вас! Я читала вашу книгу, она уж точно не дурой писана!

Жозефина улыбнулась.

— Спасибо. Почему я вечно в себе не уверена? Может, это такая женская болезнь, а?

— Наверное, я знаю мало мужчин, которые в себе сомневаются… или они умеют это скрывать.

— Можно задать вам нескромный вопрос? — спросила Жозефина, глядя в глаза Жозиане.

Жозиана кивнула.

— Вы собираетесь с Марселем официально пожениться?