Через бури
Шрифт:
— Скажем ему спасибо за это, а в твою зачетную книжку второй раз зачет поставим по сопромату.
— Не спешите, профессор, как бы не захотели первый зачет вычеркнуть.
— С чего бы это? Я не рак, чтоб пятиться назад.
— Хочу фермы без продольного изгиба строить, чтобы металл только на растяжение работал…
— Эх, горе-изобретатель! Ладно, ума хватило при других такое не ляпнуть! Тебе не то что в мостах, а в распорке любой без продольного изгиба не обойтись.
— А если длинные сжимаемые стержни наливными делать?
— Бутылки или рюмки в ход пустить хочешь?
— Нет. Стальные трубы.
— Не понимаю разницы — уголок или труба воспримут на себя равное усилие?
— Я сейчас все объясню, — заволновался
Раздался сильный стук в дверь.
— В чем дело? Я занят, — сердито крикнул Трапезников.
— Студент Званцев Александр не у вас ли, профессор?
— Здесь со мной работает.
— Телеграмма им. Видать, шибко срочная.
— Суй под дверь. А ты подними и читай.
Саша одним прыжком оказался у двери, взял бланк и побледнел.
— Откуда? Родители?
— В Барнауле жена рожает, — Саша показал телеграмму.
Трапезников вслух прочитал: «Можешь не застать». Остальное профессор понял…
Прямо с вокзала Шурик бежал через весь Барнаул до больницы, где рожала Таня. Извозчик не по карману.
Его ждали. Сердобольная сестра, едва не плача, вела по больничному коридору, объясняя на ходу:
— Случай редкий и очень тяжелый. Общее заражение крови — родильная горячка. Почти никто не выживает. Ждите чуда. Зато ваша девочка — богатырь. Одиннадцать фунтов весом. Вырастет, вас на руках носить будет.
Таня лежала в палате умирающих, изолированная от других рожениц, чтобы у тех не пропало грудное молоко. Ноябрьский день был ясный, но окна палаты были плотно занавешены. Полумрак создавал иллюзию склепа, и в нем — Таня. По сравнению с ее мертвенно бледным лицом, подушки казались серыми.
Она не открыла глаза, но шевельнулась, чувствуя его приближение. Он сел в изголовье и взял ее руки в свои. И едва не передернул плечами. Словно прикоснулся к покойнице. Мурашки поползи по спине. Ведь он с холода, а она лежит в теплой палате. Впрочем, он разогрелся в беге, а она, бедненькая, лежит недвижно, и кто знает, когда встанет и… встанет ли?
У Тани открылись глаза, и брови удивленно поползли наверх под челку светлых волос, спускавшуюся на высокий, разделенный мучительной морщиной лоб.
— Успел! — на облегченном выдохе прошептала она.
— Зайцем, — весело ответил он. Брови спросили, он ответил:
— У транссибирского экспресса в Тайге одна минута остановки, я и вскочил… и прямо в объятья контролера.
Немой вопрос на бледном, измученном лице и ответ:
— Я ему все рассказал. Денег ни копейки. Карманы вывернул. Там одна телеграмма. Прочел два ее слева и сказал: «Свет не без добрых людей. Начни с паровоза. Покажи машинисту телеграмму. Попросись подручным кочегара». Я ему признался, что кочегаром на пароходе работал. «Вот и поработаешь весь перегон, пока кочегар на угольках отоспится. А ты, я вижу, спешить мастер. Женился тоже по телеграмме?» Я кивнул: «Да, по устной. Уже как пять месяцев». — «Ну, молодец! Слышал я, что женившийся рано не пожалеет об этом, как и рано вставший. Я посажу тебя в купе к проводнику, чтобы караулил тебя до Новосибирска, а там сам поведу безбилетника, а ты зайцем дуй к паровозу барнаульского товарного поезда».
Сестра мягко вмешалась. Таня молчала, а у Шурика лишь внешне звучали обычные слова, скрывая немые волны вспыхнувшей нежности, дошедшей и до милой медсестры, похожей, как Шурику показалось, на добрую фею в белой накидке. Украдкой касаясь паутинным платочком уголков небесно-голубых глаз, прошептала:
— Расспрашивать о дочурке не надо. Она ее почти не видела. И очень страдает. Когда началась родильная горячка, девочку забрал к себе на заимку дед, чтобы спасти искусственным питанием.
После больницы Саша шел на заимку знакомиться со своей малюткой и новыми родными. Николая Ивановича представлял благородным таежным рыцарем.
Подходя к заимке и увидев там работающего садовода, Шурик издали закричал:
— Лучше нашей Танюше! Лучше!
Будет жить! Будет!Отец Тани, Николай Иванович, заметил идущего Шурика. Он сразу же вышел навстречу зятю. Как отметил для себя Саша, это был сдержанно-спокойный коренастый бородач. От Тани Саша знал, что отец ее был настоящим энтузиастом, страстно влюбленным в сибирское морозостойкое садоводство, и что его заслуженно считают сибирским Мичуриным. Но если именем Мичурина назвали старинный город, то Николай Иванович Давидович всего лишь ведал своей заимкой, превращенной им самим в испытательный плодопункт.
Отбросив недокуренную самокрутку, Николай Иванович обнял разогревшегося от долгой ходьбы Шурика:
— Прежде гонцов вестей хороших награждали щедро. Вот я тебе сейчас самое вкусное сибирское яблоко преподнесу.
— Здравствуйте, Николай Иванович! Ваша телеграмма достойна и Цезаря, и Цицерона. А я вас совсем другим представлял. Какая у вас чудная заимка. И не так уж Далеко от города.
Николай Иванович внимательно слушал, а Шурик засыпал его вопросами.
— Ну, как моя дочурка? Почему Ниной назвали? Врача сюда не дозовешься? Меня, небось, молокососом считаете? Мне в пути слова одного мудреца передали: «Женившийся рано не пожалеет об этом, как и рано вставший».
Выслушал юного зятя, Николай Иванович скрутил пожелтевшими пальцами новую самокрутку и заговорил:
— Будь здоров, зятек. Телеграмму мою, вижу, понял. А я — вот таков. Из послания Цезаря не выкинешь ни слова, а к речи Цицерона ничего не добавишь. Когда смысл ярче суди сам, — он неспешно затушил цигарку и оживился: — А дочка твоя — ангелочек. Отца вроде архангела должна иметь, — и он улыбнулся. — Как бы не пришлось тебе крылья отращивать. В случае чего, — начал он, снова закуривая, — в деревне старенькая фельдшерица с земских времен живет. Имя мама дочке пожелала дать по одному из углов вашего жилого квадрата. А вот насчет ранней женитьбы, то мудрость это крестьянская. Парень в восемнадцать лет торопился работников народить для своего будущего хозяйства. Заимку нашу люблю, как ваятель скульптуры свои. Место выбрал, чтобы детям можно было в гимназии пешком ходить. Хозяин я безлошадный, — усмехнулся он. — Премии Всероссийской сельскохозяйственной выставки за сибирские плодовые культуры на одну лошадиную силу не хватило. А вот на банкет для землеустроителей в 1914 году не поскупились. Меню сохранил, как обличительный документ, — и он протянул разукрашенный тиснением лист сложенной пожелтевшей бумаги.
На обратной стороне пригласительного билета значилось:
МЕНЮ
1. Закуски и к ним:
Водки, рябиновая наливка, коньяк,
2. Бульон с пирожками.
3. Утки-чирки, курица с рисом.
4. Беф-лангет.
Мадера, портвейн, белое и красное вино.
5. Салат-оранж.
6. Кофе, чай, фрукты.
Ликеры.
Во время вкушения блюд слух ублажает оркестр.
— Вот видишь, мой милый, считай, под музычку целую конюшню лошадей съели, — и, улыбаясь в усы, Николай Иванович бережно спрятал пригласительный билет и вздохнул. — Ныне, увы, завсадопункту от банкета не лучше. Ладно, соседушки-крестьяне помогают. На базаре яблоками торгуют. С половины — им. Государству остальное, а мне — что по штату.
Только теперь Шурик понял, что Николай Иванович педантично ответил на его вопросы, и в том порядке, в каком они были заданы.
— Пойдем в дом. Ангелочка своего с ее бабушкой Марией Кондратьевной, урожденной дворянкой Сабардиной, увидишь. Они с твоей Татьяной не только в гордости дворянской схожи, но и еще кое в чем нас с тобой похожими сделали.
— Нас с вами? Что вы, Николай Иванович!
— Разговор у нас с тобой мужской. И на сегодня и на будущее. Женились вы с Таней в мае, роды в ноябре. Следовательно, невеста твоя беременна была.