Через бури

Смущенный Шурик поник головой. Оба они сидели на спиленном стволе дерева, по словам садовода «зеленого студента», не сдавшего строгого экзамена сибирского зимнего университета. Николай Иванович похлопал «бедолагу» по гладкой коре:

— Хоть и окончила Мария Кондратьевна Смольный институт, на фортепьяно играла, языки, танцы и светские приличия знала, но не погнушалась исключенным за революционную деятельность из Петербургского университета студентом, сосланным в Томск под надзор полиции. Оба мы были атеисты и не хотели связывать свою общую жизнь с попами. Но Природа и общественные устои оказались сильнее нас. Ребенок стучался на свет. И имел все права быть законнорожденным. Пришлось на извозчике тайком ехать в захудалую загородную церковь, где, кроме попа и дьякона, никого не было. А для венчания требовались два свидетеля. Спасибо Церкви и… Полиции.

— Как так? — поразился Шурик.

— Насмешка Судьбы. Поп, боясь упустить заработок, обвенчал нас, взяв в свидетели дьякона и полицейского шпика, увязавшегося за мной. И стала наша Катенька законнорожденной, потом сын Сергей. Новое столетие, под самый Новый год, отметили твоей Татьяной… Спасибо вам обоим сердечное за внучку первую.

Дом был крепкий, как изба, срубленный из добротных бревен. Две комнаты и огромная веранда с широкими, на всю семью, нарами. И для садовых нужд просторно. Первая большая комната с семейным столом и диваном хозяина, которому, судя по пепельнице, курить здесь разрешалось, чем летом он не пользовался, выходя на улицу или веранду. На стенах висели ружья и рыболовные снасти, говоря о таежных интересах их владельца.

Другая дверь вела в комнатку городского уюта, с кроватью — высокой спинкой к стене, с коврами, картинами, изящным туалетным столиком и зеркалами. У двери пианино, а за ним — бельевая корзина. И глаза его засветились при виде спящего детского личика с пуговкой сопящего носика. Знакомая по больнице волна счастливой нежности окутала. Почувствовал росу на ресницах.

Кто-то обнял его. Обернулся — Мария Кондратьевна. Как вычитал во многих книгах, церемонно поцеловал ей руку, а она расплакалась:

— Дитя, еще одно дитя! — сквозь слезы воскликнула она. — Чтобы почувствовать себя папой, тебе, Шурик, надо принять участие в кормлении звереныша, — и она рассмеялась. — Прелестная зверушка. Мы от нее без ума.

Все это говорила не статная, чопорная дама, блюстительница традиций Сабардиных, а маленькая женщина в простеньком платье, повязанная платочком.

К вечеру справиться о здоровье Тани и полюбоваться на малышку во время очередного кормления пришла довольно интересная, закадычная подруга Тани, Ариадна, а попутно попробовать на прочность и раннего отца.

— Это же храмовый ритуал! — восклицала она при виде приготовлений.

На стол поставили кастрюлю с водой и синеньким спиртовым огоньком под нею. В воду опускалась серебристое плоское кольцо на ножках, с аккуратными отверстиями по окружности для бутылочек с сырым молоком, закрытых сосками. Вода в кастрюле доводилась до кипения, но молоко в бутылочках нагревалось до восьмидесяти градусов Цельсия, необходимых для пастеризации, когда уничтожаются все микробы, но сохраняются ценные свойства молока. Бутылочка, остыв, вытертая белоснежным полотенцем, подносится к нежным алым губкам «звереныша» и ротик впивается в соску. В освободившееся отверстие кольца опускалась новая бутылочка со свежим молоком.

— Конвейер! НОТ — научная организация труда по Тейлору! — восхитился Шурик.

— На тройню не дотянули, милый папа, — кокетливо укорила Ариадна. — В наказание придется провожать гостью до крайних фонарей.

— Нет! — вмешалась Мария Кондратьевна. — В темноте он дороги обратно не найдет.

— Я же — Ариадна. Дам ему моток ниток. Размотает до города. И по нитке вернется к своему милому созданию, как в ясный день.

— Постелю вам, как всегда, на нарах, — вмешался садовод.

— Девочек нет. Я его боюсь, Николай Иванович.

— Мы с ним на нарах. Ты — на моем диване.

— Неудобно стеснять вас… Лучше бы проводить…

— Марш по койкам! — закончил хозяин спор. Ранним утром, как свежий шквальный ветер, влетела Катя. На веранде, целуя отца, кивнув Шурику, засыпала вопросами:

— Что с Таней? Как малышка? Откуда Шурик взялся? Его телеграммой в институте найти не могли, и как он мог меня в скором поезде, обогнать?

— Все просто, — ответил Саша. — Сначала сидел задержанным безбилетником в транссибирском экспрессе, потом кочегарил на паровозе вчерашнего алтайского товарного поезда.

— Гибрид мальчишки с настоящим мужчиной, — заключила Катя.

— Так морозостойкость и достигается, — заметил отец.

— А на твоем диване кто?

— Ариадна.

— А она зачем?

— Попытка привить свою ветку к чужому стволу.

— К дубу розу не привьешь, — вставил Шурик.

— Таня будет рада, — подумал вслух Николай Иванович.

— В том ли она состоянии? — спросила Катя.

— Детка, ты плохо знаешь женщин. Для нее это будет живительным опрыскиванием, как яблоне от вредителей…

— Какие вредители? Откуда вредители? Кажется, всю старую интеллигенцию, где бы она ни водилась, за границу выслали… — Ариадна, не успев со сна пустить в ход косметику и, не понимая иносказаний, недоуменно стояла в дверях на веранду, покачивая бедрами созревшей женщины.

— Да это мы о гусеницах. Суд садоводов приговорил их к опрыскиванию.

— Пора на работу идти, — всем телом сладко потянулась гостья. — А как не хочется, девочки! Ты, Катя, только примчалась. Ложись на мое место, мне на зависть. Отдыхай. А нам с Шуриком до города по пути.

— Ты опять на своего ишака села, — оборвала ее Катя. — Я примчалась сюда не отдыхать, а сестру выхаживать. И мы с Шуриком уходим. Перекусим в городе.

Ариадна молча вышла через дверь веранды на лестницу, спускающуюся к Оби, реки настолько здесь широкой, что вспоминались слова Гоголя: «Редкая птица долетит до середины…»

Девушка присела на нижнюю ступеньку лестницы и уткнула лицо в колени.

Через некоторое время Николай Иванович, одевшийся в обычный костюм садовода, спустился с веранды и сел рядом с Ариадной, мягко положив ей руку на плечо. Она повернула к нему мокрое обиженное лицо:

— Я только Ариадна, а вовсе не Мессалина или гетера…

— Все мы носим древние имена. Я тоже не Санта Клаус, — успокаивающе произнес Николай Николаевич.

А Катя с Шуриком шагали уже на полпути к городу. Она рассказала о смятении, охватившем институт, во время поисков Званцева и вручения ему телеграммы. Надо отдать должное почтальону-тунгусу, воспитанному в русской семье. Рассказывали, что его нашли после гибели деда в районе Подкаменной Тунгуски, когда, по последним словам его погибшего деда: «Огды, бог Огня и Грома, спускался на землю и вся тайга валил от сопки до сопки, из болота струя воды вверх пускал. Чудо был…»