Черная кровь

Таши остановился, старательно, напоказ зевнул и крикнул, преодолевая отчаянное желание затихнуть, стать неприметным, спрятаться:

– Долго вы будете кустами шуршать? Я и младенцем мышей не боялся.

Коли вы там есть – покажитесь, а коли нет никого, так и нечего кудесить зря, все равно мне от ваших стараний не жарко, не холодно!

Разумеется никто на его призыв не объявился, и Таши зевнул еще раз, на этот раз широко и со вкусом, выказывая все свое презрение трусливому противнику. Прошел еще немного, уже не вглядываясь в чащу и опустив лук.

Кого бояться? Пусть его боятся. А он отдохнет немного и пойдет дальше.

Волоча ноги, Таши подошел к столетней ели, опустился на мягкий пружинящий мох. Глаза слипались сами собой. Всего одну минуту… Жаль, не успел додумать какую-то мысль… а потом ведь забудется. Когда же это было? – суметь додумать мысль… Минуту посплю и вспомню.

Сон уже свалил его, когда Таши наконец вспомнил: вот так же он старался додумать важную мысль на испытании, а зелье, поднесенное Уникой, путало мысли и не давало сосредоточиться.

– Опоили! – произнес Таши и отчаянно затряс головой, стараясь прогнать наплывающую сонливость. Глаза не открывались, тогда Таши из последних сил ударил себя ладонью по щеке. Раз, потом еще, безжалостно, в кровь разбивая губы, хлестко, чтобы слезы выступали из непослушных спящих глаз. Поднялся, неловко переступая чужими ногами, пошел вперед.

Спохватившись, поднял лук, натянул тетиву, вновь изготовившись стрелять.

Теперь, когда руки были заняты, он не мог взбадривать себя звонкими пощечинами, поэтому Таши нелепо гримасничал, чтобы работа лица отгоняла липкий сон.

– Ничего! – он специально говорил вслух. – Я Ромарову зелью не поддался, так неужто тебе уступлю? Не убаюкаешь! Я еще погляжу вплотную, что тут за баюн выискался.

Теперь, когда он знал, с чем надо бороться, сопротивляться сну было уже не так сложно. Главное не потерять осторожности, продолжать высматривать всякую мелочь, в которой, возможно скрывается новая напасть.

Таши пересек ельник с высоким мохом, на котором он едва не уснул, и перед ним открылась широкая поляна, серая от полегшей прошлогодней травы, в которой крошечными солнышками сияли цветки мать-и-мачехи.

Наваждение отступало, все реже окатывая душной волной сонливости.

Таши вновь ступал неслышной походкой охотника, смотрел зло и зорко, с прищуром, словно уже наводил оперенную смерть на противника, зря надеявшегося остановить его.

Бурая тень шевельнулась в кустах на том конце прогалины. Невысокая фигура, не то зверь, поднявшийся на дыбки, не то человек, укутанный в вывороченную мехом наружу шубу.

– Чужинец! – хищно оскалившись, Таши потянул тетиву. И вдруг замер, остановленный громким и отчетливым голосом, прозвучавшим у него прямо в голове:

– Ты так долго искал меня только для того, чтобы застрелить?

Чужинец стоял в каких-то двадцати шагах. На таком расстоянии невозможно ни обознаться, приняв чужака за настоящего человека, ни промахнуться, спустив стрелу с тетивы. Но почему-то Таши не стрелял, вглядываясь в круглое лицо человечка.

Тот был невысок ростом и, судя по всему, доводился родней ночным убийцам. Шерсть, не такая обильная как у большеглазых, но погуще, чем у диатритов, отливала в скользящих лучах солнца сверкающей зеленью, словно надкрылья жука. Человечек улыбался, неприятно щеря мелкие острые зубки.

Круглая физиономия, торчащие шалашиком уши, большие глаза с вертикальным зрачком делали его похожим на чудовищного кота, вздумавшего разгуливать на задних лапах. Таши был уверен, что сзади у этого существа волочится хвост.

Нет для человека зрелища гаже. И слепому ясно, что это исконный враг, еще одна разновидность проклятого семени карликов. Увидев такого, всякий нормальный человек сначала стреляет и лишь потом подходит к корчащемуся уродцу, чтобы добить и рассмотреть внимательнее.

А Таши не стрелял, пораженный вопросом, который ему, кажется, никто не задавал. Неужто это и есть великий северный маг, о котором твердила Йога?

– Да, это я, – четко прозвучало под черепом.

Больше сомневаться не приходилось. Это был конец трудам и надеждам.

Все оказалось зря, абсолютно все. Непреложный закон гласит: случилась беда – требуй помощи у родичей. Не сумели помочь родные – кланяйся соседям, моли о спасении врага, но только настоящего человека. А с чужинцем разговор может быть лишь оружием. Одно непонятно, где Ромар научился разбирать хрипы согнутых? Но все-таки, согнутые, хоть и чужие, но люди: пусть невнятно, но говорят, пусть иначе, но колдуют, пусть не так, но имеют семьи. А если перед тобой стоит и не человек даже? Тогда – стреляй, не раздумывая!

Но если он говорит с тобой твоими же словами?

Тогда, тем более стреляй, поскольку этот враг не просто опасен, а страшен сугубо и трегубо. Он ужасней мангаса, ибо тот, во всяком случае, один, а за этим стоит его народ, жаждущий твоей крови, твоих земель, твоего скота, твоих ловов и, главное, жизни твоих близких. И раз он сумел похитить твой язык, то сумеет и отнять у тебя все остальное, если ты не выстрелишь немедленно.

А если жизни твоих близких, друзей и врагов, родичей и незнакомцев уже зависят от доброй помощи чужинца, что скажет закон тогда?

Закон говорит: «Все равно – стреляй!»

Боевой лук – наследство нерассуждающего богатыря Туны, заскрипел, согнутый до отказа, так что правая рука ушла далеко за ухо. Такой выстрел прошивает противника насквозь, кремневый наконечник выйдет со спины, и его не придется вырезать. Чужинец приветливо скалился, не глядя на стрелу, а, быть может, просто не понимая, что это такое. Плавно, как на состязаниях, Таши спустил тетиву. Воловья жила звонко щелкнула, лук пружинисто разогнулся, метнув стрелу к цели. И больше ничего не произошло: чужинец не согнулся и не упал, он даже не вздрогнул, и в его позе ничто не изменилось. Таши умудрился промазать, стреляя в упор, и теперь лучшая, надежно заговоренная стрела валялась где-то во мху или торчала, вонзившись в еловый ствол.

– Ты храбрый мальчик, – прежним колдовским способом произнес чужинец.

– Ты честно заслужил свою гибель. Жаль, что я не люблю убивать. Уходи. А если тем, кто пришел с тобой, есть что сказать мне, то пусть они ждут меня завтра на этом месте.

– Им не пройти сюда, – угрюмо сказал Таши.

– Завтра они пройдут. Я пропущу.

– Я передам твои слова, – согласился Таши.

Он опустил лук и пошел вперед, прямо на чужинца. Должно быть, тот не ожидал такого: на кошачьей морде впервые обозначилось замешательство. Таши остановился и объяснил, не глядя на чужинца: