Черная луна Мессалины

– Никогда бы не подумал, что вы говорите про господина Громова, – подыграл Цацкель, не сомневавшийся, что залог удачливости предпринимателя заключается в золотой химере. – Эдуард Максимович выглядит таким успешным…

– Это смерть деда на него так повлияла. Как похоронили старика, Эдик взялся за ум, восстановился в институте, открыл свое дело. И Федора моего к себе в фирму помощником устроил.

За разговорами дорога до аэропорта пролетела незаметно. Или почти незаметно. Высадив у терминалов разговорчивую пассажирку, я развернулась и тронулась в Москву.

– Ну что, теперь поехали к Громову? – оптимистично сказал Цацкель.

– Вы можете ехать куда хотите. Лично я заправлюсь и поеду домой.

– Ну что же, к Громову можно заехать и завтра, – не стал настаивать неугомонный толстяк. – Хотя я стараюсь не откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня. Это мое жизненное кредо. Вот и к защите диссертации я подготовился за один год, когда у других на это уходит как минимум года два. А чего рассиживаться? Интереснейшие факты так и манят к себе, не давая заниматься ничем другим. Знаете ли вы, уважаемая Елена, как умерла мать Мессалины? Это забавно…

Опасаясь проскочить заправку, я сосредоточилась на дороге и отключила слух, воспринимая речь Николая Ароновича, как урчание мотора.

Когда я открыла дверь квартиры, домашние встретили меня с трагическими лицами. Громким шепотом мама сообщила:

– Лена, где ты ходишь? Элька отбилась от рук. Твоя дочь вернулась лишь час назад. Ее всю ночь не было дома! И это в восемнадцать лет! Что будет дальше?

И тут мама увидела, как я снимаю открытые туфли и в поисках тапок усталым взором осматриваю коридор.

– Да ты и сама хороша, – поджала губы мать. – Чего же ждать от дочери, если мамаша так себя ведет!

– Ма, прекрати, – отмахнулась я, умоляюще глядя на бабушку, опиравшуюся на палочку в дверях кухни. – Новый год же!

– Катерина, не приставай к Елене, – низким голосом проговорила бабушка, увлекая мать на кухню и захлопывая за собою кухонную дверь. – И не кричи, – приглушенно донеслось из-за двери. – Рома спит.

Я двинулась по коридору, ощущая, как оттаивает душа. Только здесь, в этой самой квартире, я бываю по-настоящему счастлива. Здесь стены дышат историей. Историей моей семьи. Именно сюда мама привела моего будущего отца, тогда еще не зная, сколько мук и горя принесет ей этот застенчивый юноша с университетским значком на лацкане вельветового пиджака. Это уже потом, когда мой спивающийся папа все чаще и чаще под утро возвращался с работы, рассказывая небылицы про эксперименты в лаборатории своего НИИ, на которых он непременно должен присутствовать, мама поняла, что жить надо не ради любимого мужа, а ради семьи. И потому не сильно убивалась, когда он окончательно сгинул в гостеприимных клоповниках многочисленных друзей и подруг.

Мама и бабушка растили меня, стараясь сделать мое детство счастливым. Запах елки и мандаринов, вот как сейчас, радует меня каждый Новый год. Что бы ни случилось, бабушка двадцать третьего декабря достает из кладовки высокую пушистую красавицу, снимает с антресолей большие пыльные коробки с завернутыми в старые газеты игрушками и, несмотря на то что и сама-то ходит с трудом, игнорируя наши протесты и предложения помочь, самостоятельно устанавливает и наряжает елку.

В этом деле бабуля нам не доверяет. Боится, что перебьем так трепетно хранимую ею красоту. Встав на стул и каждую секунду рискуя свалиться, она бережно цепляет к искусственным ветвям космонавта на прищепке, оранжевую лукавую белочку, Красную Шапочку в белом переднике и потрясающую хрупкую балерину, будто светящуюся изнутри. Затем за нитки подвешивает разноцветные витые сосульки, присыпанные по гладкому стеклу серебряной крошкой, имитирующей снег. Украшает елочку шарами со снежинками и самодельными игрушками, сделанными руками детей. Руками детей нашей семьи.

С незапамятных времен я помню чудный серебряный домик с синими окошками, склеенный дядей Ромой. И разукрашенную карандашами куколку с нитяными волосами, вырезанную мамой из картона. Я тоже внесла свою лепту в украшения елки, смастерив из носового платка роскошную принцессу с грецким орехом вместо головы. А Элькина лисичка, сшитая моей девочкой из обрезков меха, которым бабушка отделывала ее шубку, вообще выше всяких похвал.

С невероятной осторожностью развесив игрушки, бабушка, как заключительный аккорд, торжественно водружает на верхушку елки высокий алый наконечник в форме шпиля. После того как игрушки и наконечник обрели свои места на еловых ветвях, в дело вступает мишура. Ее разноцветными лианами бабушка опутывает праздничное дерево сверху донизу. А после этого увенчивает все сооружение мигающей гирляндой, отчего в погруженной в зимний сумрак гостиной становится светло и радостно.

За продуктами к празднику бабушка ходит на Бауманский рынок. Там ее все знают, ведь за столько лет, что бабушка преподает в вечерней школе иностранные языки, у нее выучились в том числе и дети рыночных торговцев. Возвращается бабуля с пакетами, полными всяких вкусностей, заботливо отобранных ей бывшими учениками и проданными по божеской цене. И непременно несет домой еще и хвойные лапы, купленные на елочном базаре. Я пробовала настаивать на том, чтобы отвозить бабушку на рынок, но она категорически против. Привычка везде ходить пешком, пусть даже на больных ногах, сильнее моих уговоров.

Это сюда, в этот самый коридор, я прибегала, раскрасневшаяся и счастливая, из сада Баумана после свиданий, даже не подозревая, что мой избранник, проводив меня до подъезда, отправляется в подпольное игорное заведение и, проигрываясь до нитки, ставит на кон последнюю рубаху. Тогда еще не родилась моя Элька, и я любила ее будущего отца сильнее всех на свете. И здесь я находила силы, оправляясь от удара, который подстерегал меня через несколько лет.

Стараясь ступать неслышно, чтобы не разбудить Романа, я прошла мимо гостиной, с нежностью взглянув на мигающую елочку, точно маячок освещающую нашу жизнь. И бабушка, как смотритель маяка – я в этом уверена, – со временем передаст мне свои полномочия. Я тоже буду наряжать к Новому году елку, стараясь согреть ее теплом всех своих родных. И когда-нибудь повешу рядом с нашими поделками самодельную игрушку, сделанную руками Элькиного малыша.

Миновав спальню дяди, я свернула в ванную комнату. Потерла ванну щеткой с «Персолью», пустила мощную струю воды и долго смотрела, как пузырится набираемая в ванну вода. Мыслей в голове не было. Только снизошедший на меня покой. Когда вода набралась наполовину, я плеснула немного ароматной пены и, скинув платье, погрузилась в блаженство. Полежала в теплой пенной воде, приходя в себя и смывая въевшийся за ночь кошачий аромат. Затем выбралась из ванны и, закутавшись в халат, двинулась в комнату Эльки. Мне очень хотелось прилечь, но я не могла спать спокойно, не убедившись, что с дочерью все хорошо. Элька лежала на кровати, уткнувшись носом в подушку. Она не спала. В полумраке девичьей спальни глаза ее светились ярким светом.

– Мамочка, – обрадованно проговорила дочь, подняв от подушки лицо. – Как хорошо, что ты пришла! Мне просто необходимо тебе кое-что сказать!

– Да, девочка моя, я тебя слушаю, – присела я на край кровати.

– Мамочка, я очень люблю одного человека, – прошептала Элька, зарываясь лицом мне в колени.

Глупенькая моя, она до сих пор думает, что никто ничего не замечает и их с Денисом роман – тайна за семью печатями. Я гладила черные шелковистые волосы до тех пор, пока дочь снова не повернулась ко мне. Покраснев и еще больше смутившись, Элька продолжала:

– Я очень хочу всегда быть рядом с этим человеком. Этот человек предложил нам никогда-никогда не расставаться. Если ты скажешь, что это плохо, я тут же прекращу наши отношения!

Я обняла дочь и прижала ее вкусно пахнущую головку к своей груди.

– Это прекрасно, Элька! – поцеловала я теплую макушку. – Ты стала совсем большая, я полностью доверяю твоему выбору!

Чмокнув дочь в жаркие щеки и легонько шлепнув по филейной части, я поднялась с кровати и вышла из детской. Засыпала я со счастливой улыбкой, поймав себя на мысли, что у меня есть Элька и больше мне никто не нужен.