Черная луна Мессалины

Рим, I век н. э.

– Это который? Двадцать пятый?

– Скажешь тоже! Уже двадцать седьмой! Я же говорил, что с Лициской никто не сравнится в деле блуда!

Бородатый плебей довольно усмехнулся и со значением подмигнул своему кучерявому приятелю. Тот поправил на голове зеленую шапку и снова обернулся к таверне, в которой проходили состязания «волчиц». Еще с вечера две проститутки побились об заклад, что каждая из них обслужит больше мужчин, чем другая. Лупанар, расположенный на первом этаже захудалой таверны, не мог вместить всех желающих, и часть зевак толпилась на узкой грязной улице, считая входящих к той и к другой. Утро окрасило стены квартала красных фонарей в янтарный цвет, а Лициска все звала желающих отведать ее тела. Соперница уже прекратила прием, признав свое поражение, но Лициска и не думала останавливаться. Все новые и новые похотливые самцы заходили в ее каморку.

– Сходить, что ли? – раздумчиво протянул бородач, окидывая задорным взглядом залитую солнцем улицу, застроенную тавернами и притонами. В канаве у дороги суетливо кудахтали куры и время от времени голосил облезлый петух.

– А чего ж не сходить, коль завелись лишние деньжата? – одобрил его намерение приятель.

Пригладив пятерней взъерошенные волосы, смуглый бородач решительно вклинился в толпу, осаждающую двери лупанара. Потолкавшись в очереди, он шагнул в крохотную каморку и огляделся по сторонам. На низком каменном ложе, застеленном грубой холстиной, возлежала блудница. Белые волосы ее затейливого парика сбились набок, и из-под них виднелись огненно-рыжие локоны. Голая грудь звенела золотыми украшениями, богатыми и разнообразными, а лицо было хмуро и алчно. При виде нового клиента зеленые глаза Лициски блеснули, и она хрипло рассмеялась.

– Деньги давай, потом пользуйся, – выдохнула она.

Спрятав за щеку мелкую монету, протянутую ей бородачом, «волчица» откинулась на ложе, предоставив себя в его полное распоряжение. Особой радости от обладания телом блудницы плебей не испытал. Покидая каморку лупанара, в которую тут же вбежал следующий посетитель, он ощущал себя так, точно выкупался в помоях.

– Ну как? – встретил его на выходе друг.

– Моя женушка лучше, – отмахнулся тот. – Зря только деньги потратил.

– Не жалей, приятель. Хоть раз с императрицей переспать – и будет что детям рассказывать, – подбодрил его толстяк. – Только подумай – сейчас ты был как сам император!

– Так это правда? – округлил глаза бородач. – Лициска и есть жена Клавдия?

– А ты не знал? Про то даже курам известно! – кивнул плебей зеленой шапкой на кудахчущих наседок.

– Да-а, жалко императора! Хороший он человек, хоть и не большого ума, – покачал головой бородач. – Это понял весь Рим, когда наш Клавдий повелел сбросить в море ларь с отравой, найденный в покоях Калигулы. Зараза оказалась такая, что до сих пор волны прибивают к берегу отравленных рыб. Нет чтобы сжечь все снадобья – и дело с концом.

– Хорошо быть умным задним числом, – вступился за Клавдия кудрявый толстяк. – Зато он много доброго для простого люда сделал. Построил водопровод, осушил Фуцинское озеро, а раздачи к праздникам его поистине щедры. И с такой развратной бабенкой живет, что стыдно сказать! Тьфу, глаза бы мои на нее не смотрели!

Мессалина и в самом деле позволяла себе все, что хотела. Пользуясь покровительством Великой Темной Матери, она проживала каждый день, как последний. Пиры, любовники, фривольные игры – ни в чем супруга цезаря не знала удержу. Ей было чуть больше двадцати, и, как молодая непуганая сучка, не знавшая хозяйского кнута, Мессалина проверяла границы дозволенного, заходя в своих безумствах все дальше и дальше. Поступки жены императора своей вызывающей дерзостью словно говорили: «А что будет, если я стану отдаваться первому встречному на глазах у всего Рима? А если переплюну Калигулу и заставлю отдаваться первому встречному почтенных матрон не только на глазах всего Рима, но и их благородных мужей?» И Мессалина устраивала во дворце лупанар, приглашая горожан поразвлечься с сенаторскими женами и дочерями и заставляя сенаторов присутствовать при их позоре. Так мстительная дочь патриция Мессалы вымещала злобу на всех, кто ее когда-то обижал.

Мечта ее сбылась. Она повелевала империей, но долгожданное счастье все не наступало. Душу томила неудовлетворенность. Хотелось любви и легкости, мечталось о полете. Как в ту незабываемую ночь, с рабом Исааком. И, не находя желаемое, Мессалина бесилась, переходя от безумных оргий к кровавым расправам. Женщин она казнила страшной смертью уже за то, что они были хороши собой, а мужчин всех, без разбора, укладывала в свою постель. Недовольных ждала смерть.

– Н-н-нет, только не это! – плакал Клавдий на плече Мессалины в первые ночи после того, как его провозгласили императором. – Я б-боюсь! Я не х-хочу!

Он с ужасом оглядывал императорские спальные покои, где, как ему казалось, все еще бродили духи убитой Цезонии и маленькой Друзиллы. Но Мессалину не пугала пролитая в этих стенах кровь. Вновь провозглашенная императрица с наслаждением растянулась в лоне золотого лебедя, где некогда почивал Калигула со своей супругой. Мессалина уже успела заменить статую Изиды, стоявшую в изголовье кровати, на отлитую из золота крылатую химеру с совиными лапами, в точности повторяющую ее пропавшую буллу.

– Мой Клавдий, тебе нечего бояться! – заверила мужа Валерия, откидывая шелковое покрывало и представая перед Клавдием во всей своей красе. – Лишь слушайся во всем меня и своих вольноотпущенников. Нестор, Полибий, Паллант – люди ученые, они ни в чем тебя не подведут.

И супруга припала к губам мужа страстным поцелуем, уверенная, что тот последует ее совету, даже не вспомнив, что довериться вольноотпущенникам – это не его решение, а мысль, подсказанная Мессалиной. И вышло так, как она хотела. Вольноотпущенники Клавдия, приставленные к государственным должностям, получили не только знаки квесторского и преторского достоинства, но и огромные деньги.

Допущенные к кормушкам, они так нещадно грабили государство, что однажды, когда Клавдий пожаловался на безденежье в казне, кто-то из сенаторов ему остроумно заметил, что денег будет вдоволь, стоит императору только войти в долю к своим вольноотпущенникам. Прикрывая казнокрадов, Валерия, в свою очередь, получила в их лице надежную защиту от доносов доброхотов, время от времени стремящихся открыть императору глаза на распущенность жены. Таких доносчиков вольноотпущенники тут же обвиняли в клевете и поспешно казнили, не давая цезарю вникнуть в суть дела. Ловкость, с которой Мессалина выходила сухой из воды, была поистине необыкновенна.

Однажды, увлеченная мимом Мнестором, императрица призвала лицедея к себе. Тот пришел и скромно встал в дверях спальных покоев, прикидываясь смущенным и не понимающим, чего от него хотят. Одно дело – делить постель с императором, как это было с Калигулой, и совсем другое – спать с императорской женой. За это можно и головы лишиться. Но и не спать с Мессалиной тоже нельзя – лишишься головы еще скорее. И мим стоял, прикидываясь дурачком и очень надеясь с помощью всегда покровительствовавшей ему Венеры выпутаться из скользкой ситуации.

– Да, моя госпожа, – проговорил он, талантливо разыгрывая робость.

– Приблизься и ляг рядом со мной, – сдвинулась на ложе Мессалина, освобождая ему место.

– Не могу, моя госпожа, – выдавил из себя Мнестор. – Ты – супруга императора, я не имею права покуситься на святое.

– Ты будешь делать то, что я тебе прикажу! – хмуря брови, выкрикнула Валерия, задыхаясь от душившего ее гнева.